Александр Немировский - За столбами Мелькарта
«Сына бури» несло к берегу. И вот до Ганнона донеслась песня: её мелодия была хорошо ему знакома.
Трепещет лазоревый парус,Гаула, как чайка, быстра.Как буря, страшна наша ярость —Ведь смерть нам родная сестра…Родная сестра…
Ганнон стоял у самого берега. Ему нечего было прятаться! Пусть его видят! Пусть знают: это его корабль! Он отдал ему всё лучшее, что у него было. Он сам готовил его к плаванию, сам, своими руками, ощупывал на нём каждый медный гвоздь, каждую доску. Этот киль разрезал волны океана! Эти паруса окрашивал ветер пустыни. По этой палубе ходила Синта, его Синта! Может быть, она и сейчас на нём, а он, её супруг, ничем не может ей помочь!
— Проклятый этруск!..
Ганнон закричал, и крик его слился с плеском волн, с воплями тонущих, с ударами вёсел.
Корабль тонул. Нос его уже вошёл в воду, как меч в ножны. На корме ещё держалось несколько человек. Но вот и она с засасывающим звуком исчезла под волнами. Ганнон не отрывал взгляда от воды, забурлившей в том месте, где скрылся корабль. Эллины спустили лодки. Но победители не думали спасать вражеских моряков. Они подплывали к ним и вёслами отправляли ко дну.
Бой ещё продолжался, но взгляд Ганнона был прикован к нескольким доскам — это было всё, что осталось от «Сына бури». Ганнон упорно чего-то ждал от моря, а оно подбрасывало на своих волнах мертвецов.
«Вот и конец, — размышлял Ганнон. — Целых сто лет боролись этруски и эллины за эту приморскую плодородную долину, называемую Счастливой Кампанией! И исход борьбы решился на море. Этрусский флот разбит! Теперь эллины станут ещё сильнее. Нет, я был прав: не в Сицилии и не в Италии наше будущее, а на берегах океана, там, где так много богатств! Протяни руку и возьми их: и золото, и слоновую кость, и железное дерево, и чёрных невольников!»
Но что делают эллины? Вот они вылавливают крючьями обломки кораблей и свозят их на прибрежный скалистый островок. Там они сооружают из этих обломков пирамиду. Ганнон давно уже слышал об этом эллинском обычае. Это у них называется «водружать трофей». Эллины считают свою победу неполной, если в честь её не воздвигнут памятник из обломков вражеских кораблей или оружия — если бой происходил на суше.
Пропев хвалу богам, эллины возвратились на корабли, расцвеченные победными флагами. С поднятыми парусами триеры уходили в открытое море.
Долго стоял Ганнон на берегу. Затем он медленно двинулся в путь. Неподалёку он увидел бревно, выброшенное на берег волнами. На бревне сидел небольшой рыжий зверёк. Да, это был хорёк, купленный им в Гадесе. При приближении человека хорёк спрыгнул на берег и скрылся в кустах.
Ганнон смотрел ему вслед. Ему вспомнился тот жаркий день, когда он вместе с Мидаклитом, Малхом и Гисконом бродил по базару Гадеса. Тогда всё было у него впереди. «Гимера и Кумы, — думал Ганнон, — вас разделяет шесть лет.[101] Какие это годы! Неужели все жертвы оказались напрасными?»
Всё ближе и ближе были Кумы. Ганнон знал обычаи прибрежных жителей. Они считали всё, что выбросят волны на их берег, своей добычей. Они ожидали бури или морского сражения, как землепашцы ждут жатвы. Порой они во время бури разжигали костры, чтобы привлечь корабли на прибрежные скалы, а потом вылавливали баграми доски, кожи, парусину — всё, что оставалось от корабля. Если кому-нибудь из моряков удавалось избежать гибели, они продавали его на ближайшем невольничьем рынке. Люди суши, они мстили морю.
Единственным спасением Ганнона было найти в Кумах карфагенскую купеческую гаулу. Они, как ему было известно, нередко заходили сюда за хлебом, лесом или рабами. Но как ему незамеченным пробраться в гавань?
Уже вечерело, когда Ганнон увидел лепившиеся по холмам, точно улитки на скалах, белые домики эллинских колонистов. Сойдя с тропы, он укрылся в винограднике. Утоляя голод и жажду сочными ягодами, он пристально вглядывался вдаль и прислушивался. Шумели морские волны. Откуда-то слышалось блеяние овец. Но почему не видно людей?
Но вот холмы озарились факелами. Послышались пение и радостные крики.
И тогда Ганнон понял всё. Люди возвращались из гавани. Там они приветствовали моряков, вернувшихся с победой над этрусками. Сейчас они ещё будут пить вино, петь, а потом свалятся в изнеможении. Тогда он выйдет из своего убежища и проникнет в гавань. Если там окажется купеческий карфагенский корабль — он спасён.
Снова в Карфагене
Весть о возвращении Ганнона облетела Карфаген. В первый же день на улице Сисситов собралась толпа. Родственники и друзья колонистов хотели знать об их судьбе. Людям просто хотелось увидеть человека, который, как говорили, побывал в Полях Мёртвых и вернулся живым и невредимым.
Один старый землепашец, недавно похоронивший своего единственного сына, хотел во что бы то ни стало увидеть Ганнона, чтобы узнать, как его сыну живётся в царстве теней. Больше всего слухов ходило о сокровищах, которые будто бы привёз Ганнон. Одни говорили, что корабли с сокровищами остановились у маяка, некоторые утверждали, что у Ганнона нет никаких кораблей, что сокровищ он не привёз, но зато научился в Полях Мёртвых превращать камни в серебро. Многие уже запаслись камнями потяжелее.
Десятки людей уже в первый день побывали в его доме, и Ганнон рассказал им всю правду. Но, когда эти люди выходили и пытались растолковать собравшимся, чтобы те расходились по домам, им никто не верил: выходящих подозревали, что они хотят лишить других их доли серебра.
На второй день Ганнон закрыл двери своего дома на все засовы. Надо было составить отчёт о плавании в Совет Тридцати.
Ганнон протянул руки к жаровне, прикрытой медной решёткой. Приятное тепло медленно растекалось по его телу, и меньше ощущалась тупая боль в голове.
Положив на колени дощечку, Ганнон расстелил на ней свиток папируса и взял двумя пальцами палочку из камыша. «Как начать? — размышлял Ганнон. — Поэты пишут стилом и камышовой палочкой. Их материал — воск, папирус и пергамен. Художники рисуют углём и красками. Строители творят резцом и молотом. Из бесформенных каменных глыб они создают дворцы и храмы. Стиль морехода — корабельный киль. Его восковая табличка — море. Но оно вздыблено волнами, оно в вечном движении и стирает всё, что на нём написано. Только берега остаются вехами в трудном и долгом пути. Гимилькон писал о своём плавании, и его отчёт сохранился в храме Тиннит. Но он столь же туманен, как открытые им северные острова. Надо быть точнее в словах и ярче в красках».
Написав первую фразу, Ганнон прочёл её вслух:
— «И решили карфагеняне послать меня в плавание за Столбы Мелькарта, чтобы основать поселения…»
Ему вспомнилась заполненная народом площадь Собраний, устремлённые на него глаза, протянутые руки, тысячеголосый крик, когда глашатай объявил результаты голосования. Даже его враги должны были считаться с единодушной волей народа.
Камышовая палочка скользила по папирусу:
«Отчалив и выехав за Столбы, мы плыли два дня и потом основали первый город, который назвали Темиатерием. При нём была большая равнина».
Ганнон вновь услышал вопль женщины, у которой отняли ребёнка, и взволнованный шёпот Гискона, рассказывающего о своём ночном видении. Где теперь мальчик? Ему так хотелось быть моряком. Кажется, его первое плавание оказалось последним. Пираты могли его убить или продать в рабство.
Камышовая палочка чертила одну букву за другой, слово за словом:
«Затем, направившись к западу, прибыли к Солоенту, ливийскому мысу, покрытому густым лесом. Здесь основали храм богу моря и снова двинулись на восток… Мы прибыли к большой реке Ликсу, текущей из Ливии».
Вот он, песчаный берег, заполненный моряками. В ушах его ещё звучит песня, которую пела его Синта:
И плакал он горько о Лине, о сыне,И слёзы владыки землю прожгли.
Вытерев рукой глаза, он снова писал, и в памяти его вставали гигантские валы, обрушивающиеся на берег Ливии; высокие травы, колышущиеся под ветром; поющие пески, засыпавшие тело Малха; зовущий взор Томис и огненные потоки, выливающиеся в море; девственный лес и ни с чем не сравнимые крики лесных людей; свист ветра, несущего корабль на скалы.
Как найти слова, которые смогли бы передать чувства людей, впервые увидевших неведомые земли и острова, их восторг, их радость, их страх? А впрочем, зачем всё это знать раби, для которых он пишет свой отчёт? Их, наверное, интересует, много ли в этих местах золота и во сколько обойдётся снаряжение новой экспедиции за Столбы.
Взглянув на песочные часы, Ганнон понял, что ему пора уже идти. Его ожидает Совет. Ганнон свернул в трубку лист папируса и заткнул его за край плаща. Потом взял что-то завёрнутое в полотно и быстро покинул дом.
