Алексей Леонтьев - Юнги с Урала

Я мечтал о том дне, когда и мне доверят подходить к мине, вешать на нее подрывной патрон, но встретиться вплотную с вражескими минами мне так и не пришлось. Начался ледостав. Тральщики пришли в Астрахань. Личный состав сошел на берег, приступил к ремонту .кораблей, а меня перевели на штабную радиостанцию. Вместе с другими радистами поддерживал связь с уходящими все дальше на запад войсками и Москвой. Работать со столицей очень интересно. Дело в том, что в Москве на радиостанциях сидели пришедшие с гражданки настоящие асы своего дела. При передаче они выдавали такую скорость, о которой радистам, получившим специальность в военное время по ускоренным программам, приходилось только мечтать. Помню, очень боялся получить от собеседника по эфиру знак, означавший «Снять радиста. Не умеет работать». Ранее пришедшие на штабную радиостанцию для увеличения скорости работали на «вибрах» — самодельных приспособлениях, сделанных из обыкновенных полотен ножовок. Они давали возможность работать на два контакта. Соответственно увеличивалась скорость передачи. Глядя на них, стал учиться работать ка «вибре» и я. Это было небезопасно. Радист, приступивший к работе на «вибре», мог сбить руку. Несколько недель вечерних тренировок, и скорость моих передач увеличилась до 180 знаков цифрового текста в минуту. Теперь «погнать с ключа» меня уже никто не мог. За успехи в обеспечении радиосвязью я был отмечен даже в приказе командира. Но тут со мной произошел неприятный случай.

Осенью 1943 года штабным радистам приходилось не только нести служебные радиовахты, но иногда в ночное время принимать сводки Совинформбюро, для того чтобы на следующий день они появились на страницах краснофлотской газеты, местных газет и в специально выпускаемых листовках, извещавших население о положении на фронтах.

Работа несложная, но, как я понял позже, ответственная.

Диктор, видимо, зная, что запись ведется вручную, давал текст медленно. Продиктовав сообщение до конца, для проверки повторял его еще раз, чуть быстрее. Для того чтобы записывавшие могли отдохнуть, делал между передачами небольшие перерывы.

На этот раз Москиа сообщала о начале высадки английских войск в Южной Италии, выходе советских частей к Днепру и захвате плацдармов на его правом берегу.

Несколько более мелких сообщений, и диктор объявил перерыв.

«Самое время послушать хорошую музыку или песню», — подумал я и тут же, как говорили мы, стал рыскать по эфиру.

Интересной радиопередачи не нашел. Настроился на старую волну и... о ужас, — там велась передача.

Судя по голосу, ее продолжал уже другой диктор, сообщавший о том, что под Рязанью произошел мятеж румынских военнослужащих.

«Странное сообщение, — подумал я, записав его. — Рязань — наш областной центр. Откуда там быть мятежу, да еще румынскому? Ерунда какая-то...»

Взглянул на часы. По времени продолжения передачи быть еще не должно. Откуда же взялся этот диктор с его подозрительной новостью? Уж не вражеская ли это дезинформация?

Только я об этом подумал, как на той же волне услышал голос прежнего диктора, извещавшего о возоб-

новлении передач. «В Селецких лагерях под Рязанью, — начал диктовать он, — начато формирование 1-й румынской пехотной дивизии имени Тудора Владимиреску...» Я чуть не закричал «Ура!». Вот к чему приводит даже малейшее нарушение установленных в армии порядков. Ведь рыскать по эфиру в поисках песенок и музыки я не имел права.

Хоть и неохота было, пришлось о случившемся доложить командиру. Избежать соответствующего внушения не удалось. Да я к этому и не стремился. Знал, что виноват. Значит, и отвечать за содеянное должен. Так я получил еще один урок на будущее. Вот уж поистине правильно говорят: «Век живи — век учись».

С переходом на штабную радиостанцию забот стало меньше. Раньше, сразу после прихода на зимнюю стоянку, много времени уходило на обкалывание льда вокруг катеров, стоявших в затоне, ремонт и покраску их обшивки, внутренних помещений и механизмов. Судя по пробоинам и повреждениям, полученным в боях и на тралении, нелегкие испытания им довелось вынести, и порой было удивительно, что они остались на плаву, а не пошли ко дну.

Здесь же надо было только добросовестно нести радиовахты, принимать сообщения Советского информбюро и постоянно совершенствовать свои специальные знания, готовиться к новым боям. Свободного времени стало больше. Все чаще приходили на память друзья по Школе юнг, земляки-пермяки. Разъезжаясь по флотам и флотилиям, мы обещали друг другу писать письма, договорились связываться через Школу юнг, ее новых воспитанников, командиров, политработников, преподавателей. Написал ребятам в Школу юнг письмо, попросил их рассказать о делах в школе, сообщить адреса разъехавшихся по флотам юнг первого набора и стал ждать ответа. Но его почему-то все не было и не было. Тем временем на радиостанцию прибыл еще один радист, ранее служнв-ший на Северном флоте. В его рюкзаке оказалась хорошо мне знакомая газета «Краснофлотец». Я сразу же взялся за нее. В приказе командующего Северным флотом А. Головко от 26 ноября 1943 года неожиданно увидел фамилию «Бобров». Вместе со мной в Школе юнг служил воспитанник Оханского детского дома Валька Бобров. Не он ли? Приказ гласил, что Валентин Владимирович Бобров (надо же, по имени-отчеству моего однокашника величают!) за героизм, проявленный в бою, награжден медалью «За отвагу»!

— Молодец! — невольно воскликнул я.

— Кто? — недоуменно спросил приехавший.

— Да вот имя земляка в газете встретил. Медалью награжден.

— Там, на севере, браток, моряки большие дела делают, — заметил тот. — Не только медали, но и ордена получают! И за какие грехи меня сюда направили, никак не пойму?

Разговор сразу же зашел о том, как вырваться из этой тыловой дыры на действующий флот.

Я заметил, пока люди занимались тралением, с пребыванием в тылу мирились, но стоило прийти на зимовку — мирной жизнью стали тяготиться. Такие же чувства испытывал и я.

— Не беспокойтесь, долго здесь не засидимся, — успокоил старшина. — К весне на Черном море или еще где-нибудь на западе будем.

Вспомнилось, что то же самое перед расставанием со Школой юнг сказал мне старший лейтенант Кравченко.

Где он теперь? Удалось ли командиру роты рулевых уйти на действующий флот?

Об этом я ничего не узнал и после получения коллективного ответа на свое письмо в Школу юнг. Юнги-радисты второго набора благодарили своих предшественников за добротно построенные землянки-кубрики, в которых им б эти зимние месяцы тепло и уютно. Сообщали о приезде в Школу юнг нового начальника капитана 1-го ранга Садова, о своих успехах в овладении флотскими специальностями, не забыли написать и адреса интересовавших меня юнг. Правда, их оказалось немного. Узнал, что Толя Негара воюет в составе Беломорской флотилии. Сережа Филин — на Северном флоте, Гена Мерзляков — на Краснознаменной Балтике. Первым откликнулся Толя, приславший подробное описание своего последнего похода. Он, как и я, после окончания школы юнг попал на тральщик, моряки которого занимались обезвреживанием мин, проводкой транспортов и сопровождением караванов.

Всем штормам назло

Однажды в Карском море его корабль вступил в поединок с вражеской подводной лодкой. В ходе боя катер сотряс сильный взрыв. В корпусе появилась пробоина. Гребные винты и рули оказались сорваны. Тральщик лишился хода, стал крениться.

По аварийной тревоге Негара и еще несколько матросов из боцманской команды запустили помпы, завели пластырь, но вода не убывала. Стало ясно, что корабль спасти не удастся. Тогда командир отдал приказ спустить на воду спасательный понтон. Команда, за исключением командира, не пожелавшего оставить боевой пост, покинула корабль.

Неожиданно возле катера всплыла немецкая подводная лодка.

Раздался пушечный выстрел. Его произвел по вражеской субмарине раненый командир, уходивший вместе с кораблем в морскую пучину. Снаряд, попавший в рубку подлодки, заставил ее срочно пойти па погружение, что спасло команду катера от неминуемой гибели.

Понтон, на котором среди других моряков находился юнга Негара, отошел уже на расстояние около кабельтова, когда над тральщиком взметнулся столб огня. Моряки обнажили головы.

Девять дней спасательный понтон бросало с волны на волну. Его низкие борта чуть-чуть поднимались над студеными водами Карского моря. Хлесткие волны мяли понтону бока, заливали до краев.

Над морем сплошная темнота — ни единой звездочки,. Куда плыть — бог его знает. Косой дождь со снегом не оставил на моряках ни единого сухого места.

Матросы по очереди, сменяя друг друга, садятся на весла. Негаре, как юнге, да еще не оправившемуся как следует от недавно перенесенной болезни, предлагают отдохнуть, но он отказывается, гребет наравне с другими. Об усталости старается не думать, о голоде — тоже, хотя тот дает о себе знать все больше и больше. На третий день болтания по морю кончились запасы пресной воды. Хлеба тоже нет. Буханки, прихваченные с корабля, размокли в соленой воде, превратились в непригодную для еды кашу. Осталось, лишь несколько банок консервированных сосисок. Чтобы растянуть их на дольше, было решено выдавать каждому по половинке тонкой колбаски в сутки.