Кусатель ворон - Эдуард Николаевич Веркин
Добрались до центра Набережной. Центр от окраин отличался еще большим обилием «Ъ» и заведениями в стиле «Форточкинъ и Сынъ», со Снегурочкой тут не знакомили, зато предлагали настоящих русских блинов со сметаной, семгой, икрой, курицей, медом, яблочным вареньем, ветчиной и еще сорока тремя припеками. Мы неосторожно на блины купились и заказали три порции; впрочем, почти сразу выяснилось, что со всеми вышеозначенными радостями блины уже съели, невостребованными остались лишь вполне себе монстрические блины с рисом и зеленым луком. Прогулка вкупе с речным воздухом разожгли аппетит, решили с рисом и луком. Крупногабаритная тетя-блинница достала из-под прилавка лоток с блинами и, ловко перебрасывая блины из ладони в ладонь, нафаршировала их зеленью, после чего плюхнула получившейся еды в пластиковые тарелки и сунула нам.
Жмуркин высказал блиннице неудовольствие этой странной антисанитарией, тетя не стала вступать в дискуссию и предложила за полцены забрать блины обратно. Лично я был за, но Пятахин заявил, что ничего, он, как всякий заводчик тойтерьеров, глистов не боится. И приступил к трапезе.
Вид Пятахина за едой нанес серьезный удар по моей решимости пообедать вообще, но Жмуркин сдаваться не хотел и предложил посетить чайную «Пирrogoff», предлагавшую шаньги, ватрушки, расстегаи, пироги с грибами, с вязигой и совсем уж экзотические — с зайчатиной.
Я решительно отказался. Изобилие в городе кошек внушало опасение, что пироги с зайчатиной обязательно окажутся в наличии, так что я вообще предпочел отказаться от еды, решив на обратном пути заглянуть в магазин, купить йогурт и шоколадку. Жмуркин же сказал, что он хочет с детства узнать, что такое вязига, и двинулся в чайную.
Тем временем причалил большой трехпалубный теплоход «Кордова», и на берег вывалили туристы, что, впрочем, не вызвало у плесских торговцев никакого энтузиазма, никто не зазывал путешественников купить ситчиков, магнитиков и настоящих вологодских лаптей, аборигены воспринимали туристов стоически, равнодушно зевали и цены совсем не уступали.
Смотреть на аккуратных западных туристов и на то, как Пятахин лопает блины с луком, тоже не хотелось, и я пошагал дальше по Набережной, к музею пейзажной живописи. Фиаско с обедом не улучшило моего настроения, я медленно продвигался вниз по течению, разглядывал немалые особняки, вырастающие на склонах, и немалые суда, причаленные к частным дебаркадерам, и думал о том, что местные жители, не отличающиеся чрезмерным гостеприимством, во многом, наверное, правы. Понаехали тут… Скупили землицу, понавтыкали хором, цены как в Москве, да еще пляши перед ними с маракасами, продавай им майку с портретом Левитана, бубен с портретом Шаляпина, автопортрет Andrey Rublioff, да еще улыбайся, как друг. Надо наладить выпуск других маек, подумал я. С надписью «Turistas! Go Home!» и большой фигурной дулей, наверняка туристам это понравится, особенно каким-нибудь норвегам.
«Turistas! Go Home!»
Вообще, если бы я устраивал конкурс девизов для города Плёса, я выбрал бы такой. «Turistas! Go Home!» на фоне трех крокодилов.
Возле памятника Левитану встретил Александру. Она сидела возле клумбы, прямо на траве, и кормила кошку копченым судаком.
Сфотографировал. Для блога. Тег «Милосердие».
Кошка… Кот. Такое обилие боевых ран могло сосредоточиться только на коте. Уши отсутствовали вовсе, то ли отгрызли, то ли так и народился, происходя из древнего бойцового рода. Вместо хвоста обрубок, что также указывало на отсутствие в коте миролюбия.
Глаз в одном экземпляре. На шее глубокая, размером с пятирублевик, рана, свежая, едва затянувшаяся. Страшный зверь, какой-то весь квадратный, неприятно мускулистый, видимо, изначально белой масти, за годы свинства и бродяжничества ставшей грязно-серой.
— Бюбхен, кюшай. Кюшай, Бюбхен, — приговаривала Александра.
Бюбхен не стеснялся, жрал судака с деловитым мурчанием, неприятно при этом пошевеливая мускулатурой. Идиллическая картина, определенно «милосердие». Вот почему тут, в Плёсе, так много кошек. Иностранцы покупают у местных копченую рыбу и откармливают ею кошаков из гуманитарных соображений.
— Осторожно, у него может быть стригущий лишай, — предостерег я.
Наивная иностранка Александра не знала, что такое «стригущий лишай», я не стал ее просвещать, не стал разрушать приволжскую сказку.
Бюбхен сожрал судака уже почти целиком, костей осталось немного, ну, и парочка плавников, догрыз хвост и поглядывал вопросительно на Александру.
— Катце…
И Александра достала из рюкзачка железную банку красной икры, тут уж я не стерпел.
— Кошки икру не едят, — соврал я. — Она слишком соленая. Могу пожертвовать карася.
Я достал карася и пожертвовал.
Александра поглядела на меня с благодарностью и подержала за руку. Бюбхен же накинулся на карася с азартом, как мне показалось, все-таки несколько меньшим, чем на судака. Александра же наблюдала за этим событием с неподдельным удовольствием, и я подумал о разнице в наших менталитетах. Вот ей, настоящей немецкой немке, доставляет радость созерцание кошки, поедающей рыбу. А мне, настоящему русскому немцу, доставило бы радость другое — если бы это я ел карася, а этот Бюбхен смотрел бы на меня с завистью и с тоской. Тег «Примат примата», ну, или как-то так.
И представилось мне вдруг — вот пройдет год, и мы будем где-нибудь там сидеть на Рейне, волна плещет, на другом берегу горы, и замки, и дубы поблескивают золотом…
— Витя!
Я обернулся.
Снежана. Почему-то без Листвянко. Что-то случилось, значит.
— Там этого бьют! — сказала Снежана. — Немца, который повыше. Глухонемого!
Дитера бьют, прекрасная новость.
— А Дубина где?
— Он купается… А этого глухонемого-то совсем убьют…
— За что?
— Он с местными поссорился! Беги давай!
Ну, я и побежал. Сдал электронику Снежане и побежал. По Набережной, к центру.
Площадь у двух якорей была заполнена гуляющим народом с теплохода, что-то разглядеть в этой толпе с ходу не получилось, и мне пришлось немного пометаться, прежде чем я увидел, как группа товарищей уводит Дитера вверх по склону, на холм. Отлупят его перед церковью, в лопухах. С другой стороны, для немца опыт незабываемый.
Поспешил за ними.
Кажется, это были художники. Во всяком случае, они были все довольно густо обвешаны всяческими художническими принадлежностями — мольбертами, складными стульями, тубусами. Были немыты, растрепанны и волосаты. Этого мне еще не хватало — разборки между художниками.
Художники свернули в узенькую боковую улицу, которая вела к колокольне. Точно, будут бить в лопухах. Я свернул тоже.
— Эй! — крикнул я. — Подождите!
Услышали, остановились, поглядели на меня насупленно, с неприязнью. Запыхавшийся, я приблизился.
Дитер при виде меня радостно заулыбался, а
