Евгений Титаренко - Четверо с базарной площади
— Мне торопиться надо… — сказал Генка.
Тося засмеялась.
— Теперь не уйдешь! Раз уж попался папе.
Генка подумал и решил, что спешить не стоит. А то, чего доброго, и в самом деле примут его за жулика какого-нибудь…
Как ни вертелись его мысли вокруг последнего события, он ухитрился украдкой разглядеть комнату и пришел к выводу, что именно такой представлял себе обстановку, в которой живут Лия и Тося.
Все здесь было чистым и аккуратным, как сама председатель совета дружины: ни тебе фанерных перегородок, ни кривых табуретов — книжный шкаф, диван, ковер на полу, стулья и даже — пианино… Черное, как бархатный жакет у той, что ушла…
— А правда, за тобой гнались, Ген?
Генка кивнул.
— Ой… — сказала Тося. — А мне ты не расскажешь — кто?
— У-у… — помотал головой Генка. — Нельзя.
— А что вы расследуете, а? Может, мы всей дружиной расследуем? А, Гена?
Генка заколебался.
— Тут всем нельзя… — сказал он.
— А мне скажи…
И таким любопытством сияли «очи, что светят глубоким огнем», что Генка едва не сдался.
— А ты умеешь тайны держать?
— Ой, мне все-все свои тайны Алла доверяет! Это соседская девочка!
Генка подумал, что если он посвятит во что-нибудь Тосю — тем самым вроде обидит Лию…
— Никому не скажешь? — спросил Генка.
— Вот честное пионерское! — поклялась Тося. И даже сделала рукой салют над своим бантом.
— Мы, ты знаешь… — Генка вдруг вспомнил, что давал друзьям обет молчания. — Ладно, я тебе потом скажу, а, Тося?
— Ну, ладно… — погрустнела Тося. — Только самой-самой первой мне скажешь! Хорошо?
— Самой первой! — подтвердил Генка.
— А я тебе за это тоже одну тайну выдам!
Тося полезла в портфель и достала из него… начертанную печатными буквами записку: «Я тебя люблю и хочу дружить…»
— Вот. Ты тоже только — ни-ко-му! Ладно?
Генка, не то краснея, не то синея, кивнул.
Тося, к счастью, не заметила его чрезмерного смущения.
— Про любовь — это, конечно, глупость, правда? — сказала Тося, положив записку перед Генкой и забравшись коленками на стул, чтобы лучше видеть записку.
— Конечно… — промямлил Генка. И вытер капельки пота на лбу, проклиная в душе Сливину оперативность и радуясь, что не включил в письмо замысловатого Сливиного четверостишия.
— А если дружить, так надо было подписать, кто это, правда? — сказала Тося.
Генка с готовностью подтвердил.
— Что здесь такого, правда? — спросила Тося.
— Конечно… — сказал Генка.
— Ничего нет плохого, если мальчик с девочкой дружат. Наоборот — это даже интересно.
— Конечно, — еще раз подтвердил Генка.
На кухне послышались чьи-то шаги.
Тося быстренько убрала записку и, приложив палец к губам, спрятала Генкино послание в кармашек портфеля.
Из кухни вышел Тосин отец.
Генка встал.
— Ну что, герой, немножко успокоился?
— Успокоился… — сказал Генка.
— Ты, я вижу, не очень-то бодро чувствуешь себя в дамском обществе! Ничего, в этом мы с тобой одинаковые, брат!
— Мне надо идти… — сказал Генка.
Председатель совета дружины лично подала ему телогрейку. И впервые Генка пожалел, что телогрейка у него далеко не такая чистая, какой бывает сразу после стирки.
— Это я в саду измазал… — объяснил он, надеясь доказать этим, что имеет некоторое представление об опрятности.
— Гнаться больше никто не будет? — спросил Тосин отец, определенно не веря Генкиному рассказу.
— Сейчас нет… — сказал Генка.
— Ну и отлично!
Генка поблагодарил Тосину мать за чай.
А Тося спросила:
— Ну, ты зайдешь к нам скоро?
И Генке было приятно, что тайный смысл этого вопроса был известен лишь ему да Тосе.
Вот какой ошеломляющий вечер довелось пережить Генке.
Он не бежал в монастырь, а летел: как стрела, как пуля, как ракета, и даже быстрее.
Кто есть кто
Даже Фат был озадачен, услышав Генкин рассказ.
Впервые со дня гибели полковника они получили доказательства, что идут по верному следу.
Впервые смутно обрисовалась картина событий, разыгравшихся в то злосчастное воскресенье.
Корявый и женщина с тонкими бровями послужили всего лишь приманкой для толпы. И вот почему так пронзительно кричала она, будто ее режут. Ни одна живая душа в эти минуты не обратила внимания на человека, подошедшего к монастырю, будь он в овчинном полушубке или в телогрейке с разорванным хлястиком… Их на базаре много — таких полушубков и таких телогреек…
— Заявим в милицию?.. — спросил Слива.
Но Фат был категорически против. Надо довести дело до конца. Тем более что они уже почти у цели.
Мужик, судя по всему, лишь передал Корявому, чтобы тот к десяти часам вышел из своего убежища, а сам через Степную отправился в центр, почему Генка и упустил его.
Сливу за увлечение лунными пятнами стоило бы хорошенько наказать, но счастье Генкино, что он пятнами не увлекался…
Оставалась предельно расплывчатой последняя фигура: либо Купца, либо Гвардейца, потому что одним из них был мужик в телогрейке.
Надо было искать второго.
Генка честно рассказал и о том, как был взят в плен Тосиным отцом, и о том, как пил чай. А про записку не сказал. Но вины своей перед друзьями не чувствовал: ведь он же обещал человеку, что не скажет. А слово есть слово — девчонке ты даешь его или парню.
Обсудив планы на завтра, друзья вынуждены были признать, что в отряде не хватает кадров. Хоть привлекай всю дружину, как это надумала Тося…
Пост в районе татарки можно снять.
А у дома Дроли снимать нельзя. Если мужик в телогрейке с разорванным хлястиком — Купец, то главный их враг, убийца, которого зовут Гвардейцем, мог скрываться у того же Дроли.
Но объектом номер один стал теперь перекресток улиц Капранова и Салавата Юлаева. Генка взял его на себя.
К Дроле единогласно решили направить Сливу. Луна будет светить ему в затылок, а на Дролину калитку он может любоваться сколько угодно.
Новым и очень важным объектом становился теперь дом Корявого. Корявый, правда, мог скрываться и у Банника, например… Но следовало попытать счастье около его собственного дома, на левом берегу. Этот дом Фат знал еще с тех времен, когда Корявого не называли Корявым.
— Может, главного тимуровца привлечем? — спросил Слива.
Мысль эта мелькнула у всех троих. Словно бы никогда и не враждовали они с отличником Толячим. Нахальства у него, конечно, хоть отбавляй, но в последнее время он проявил себя и с положительных сторон… Решили выяснить, на что он способен.
Фату, как обладателю казны и старожилу, предстояло самое трудное и самое ответственное: сесть в автобус, последний рейс которого приходится на одиннадцать часов, и попытаться найти женщину с красивыми тонкими бровями…
На следующий день, в школе, они, должно быть, уже не выглядели рассеянными, а скорее всего были чуточку слишком активны, потому что Эмма Викторовна глядела в их сторону чаще обычного.
Правда, это всегда кажется, что на тебя глядят больше, чем на кого-нибудь. Но за три недели догадок и предположений лишь теперь почувствовали они, что развязка близко, и, наверное, это было видно по их лицам.
Генка отправил Толячему записку:
«Нужно поговорить. Важное дело. Выходи на переменке сразу в коридор. Генка».
«Выйду. Толька», — ответил Толячий.
На перемене он выбежал из класса первым.
Друзья окружили его в углу коридора. Слива наблюдал, чтобы кто-нибудь не подслушал. А разговор вели Генка и Фат.
— Молчать умеешь? — спросил Фат.
Толячий утвердительно затряс головой, как бы доказывая этим, что может проглотить язык — и ни слова от него не добьешься.
— Ну, гляди, — сказал Фат. — Это дело такое, что голову потерять можно.
— Из дому сбежишь после уроков? — спросил Генка.
— Хоть вовсе не пойду! — соврал Толячий. Все знали, что дома его крепко держат. Но раз пообещал — значит, сбежит.
— Немного там побудь около матери, почитай что-нибудь — и в монастырь. После объясним, какое дело.
— А хоть что, а?.. — спросил Толячий.
Фат с лицом Чингисхана сказал:
— Мы ищем, кто убил полковника.
Этого было предостаточно. Разведчики, уже привыкшие к своей тайной миссии, вернулись в класс, и ни один мускул не дрогнул на их лицах. А Толячий прошел по коридору осторожными шагами, словно на цыпочках, и просидел урок, ни разу не пошевельнувшись, не повернув головы. Что значило: все понял, но виду не покажет.
А на другой перемене Генку поймала в коридоре Тося. И тоже потащила его в угол, где меньше народу.
— Ну?.. — хлопнула она кукольными глазами. — Еще ничего не скажешь?
— Подожди, еще нельзя… — сказал Генка, стараясь не глядеть в глаза Тосе. И добавил: — Ты знаешь, я — как сказал… Но это не только моя тайна. Я потом тебе как договорились. Ладно?
