Алексей Коробицин - Тайна музея восковых фигур
Кто-то упрямо звонил и даже стучал в дверь.
Мне показалось, что прошла целая вечность, пока я нащупал кнопку ночной лампы. Часы показывали пять утра. Через закрытые жалюзи окна угадывалось пасмурное утро. Натыкаясь спросонья на мебель и теряя на ходу шлепанцы, я добрался до двери.
— Хэлло, Мак! Открой! Это я, Джо, — послышалось в тот же миг с той стороны двери.
Он ввалился в блестящем от дождя черном плаще и, по своему обыкновению, сразу же начал говорить, словно мы и не расставались.
— Понимаешь, Лой Коллинз признался. Можно считать, что дело закончено. Я сейчас с ним разговаривал битых сорок минут. Он мне рассказал все.
— Никак, идет дождь… — сказал я, отчаянно зевая. — О ком ты говоришь?
— О Лое Коллинзе! Зазывале из аттракциона «Электрический стул»… Ну, о том парне, которого мы видели. Так вот: является этот самый парень сегодня ночью в пятый полицейский участок Даун Тауна и заявляет: «Арестуйте меня, это я убил мексиканца Монтеро из Музея восковых фигур на Кони-Айленде. Признаюсь…» А начальник пятого участка — мой приятель. Он сразу мне и позвонил: «Даю тебе для разговоров один час, говорит, только с условием, чтобы моя фамилия была напечатана крупными буквами. Договорились?» Я ему это обещал. Имей в виду! Да… Ну и разговор у меня был с этим самым Коллинзом! Только я с ним говорил меньше часу, потому что черт принес Карригана. Ну, я, конечно, ускользнул… Где у тебя тут кофе?
Пока Джо говорил, мы уже оказались на кухне. Он был так же хорошо знаком с моей маленькой меблированной квартирой, как и с нравами моей холостяцкой жизни.
— Ну что ж, поздравляю с победой! — Я старался говорить как можно спокойнее. — Дело закончено. Оказывается только, что никакой тайны в этом проклятом деле нет и никогда не было! Полиция знала все с самого начала… А то, что нам стало известно о жизни Монтеро, о Губинере, о мисс Паризини, о девушке из «Переворачивающейся кровати», — всё это просто так, никому не нужная лирика! Ну и слава богу! Меньше всего мне бы хотелось видеть этих людей в зале суда…
— Терпение, Мак, терпение! Я тебе сейчас все выложу! Только ты не думай, что это так просто. Между прочим, знаешь, та милая девушка из «Переворачивающейся кровати» — родная сестра Коллинза! Но она совершенно ни в чем не замешана, ни в чем! Нет, ты себе не представляешь, какая она замечательная!.. Ну, иди, иди. Накинь на себя халат и тащи бумагу. Пока я вожусь с завтраком, буду тебе рассказывать, а ты записывай. Только поторапливайся, а то я, пожалуй, что-нибудь забуду…
Как всегда, Джо говорил сбивчиво, перескакивал с одной темы на другую и во время разговора не переставал двигаться, заглядывать в холодильник и готовить завтрак, который, как это ни странно, оказался великолепным.
Я даже не пытаюсь передать его рассказ. Это невозможно. Скажу лишь вот что: в тот день я понял, что журналистские достоинства Джо не ограничивались его способностью появляться словно из-под земли там, где этого требовали интересы газеты. Джо оказался на редкость проницательным человеком: в событиях и в людях он умел замечать главное. И еще, я убедился и в том, что Джо был очень человечен.
Одним словом, в то пасмурное воскресное утро я узнал, что…
… Лой Коллинз вовсе не был Лоем Коллинзом. По-настоящему его звали Леоном Колинским, и был он польским иммигрантом, приехавшим с сестрой в Соединенные Штаты одиннадцать лет назад с твердым намерением разбогатеть.
Уже в пятнадцать лет разносчик льда Леон Колинский прекрасно знал, сколько в Америке зарабатывает рассыльный, лифтер или рабочий на заводах Форда. Он был в курсе цен на одежду, на хлеб, мог назвать стоимость небольшой комнаты с пансионом в Нью-Йорке, с молниеносной быстротой переводил в уме злотые на доллары, доллары на злотые и снова на доллары. А главное, Леон твердо знал: в Америке не пропадешь! Там даже безработные получают за день больше, чем Леон за целую неделю, таская тяжелые, мокрые бруски льда… В крайнем случае, первое время можно поработать где-нибудь на ферме в Аризоне или в Техасе. Там, говорят, белых людей мало, все больше дикари — индейцы да негры. Разве можно им доверять? А там, в прериях, говорят, живой баран стоит дешевле, чем его шкура. Выходит: освежевал барана, получай бесплатно мясо да еще и деньги. Чудеса! Если бы он вздумал здесь, в Польше, купить хотя бы один килограмм мяса, то ему пришлось бы работать для этого целых три дня! Да что там говорить, когда даже сам пан доктор рассказывал, что в Америке простая больничная сестра получает больше жалованья, чем он, старый, опытный врач.
Давно бы Леон уехал в Америку, если бы не мать. Отца не было, а сестренка не в счет — ксендз обещал похлопотать, чтобы ее устроили в монастырь, как только ей исполнится тринадцать. А вот мать… С тех пор как Леон ее помнил, она все хворала. Даже надоело. Не то, чтобы Леон плохо к ней относился, — ему просто осточертели все эти бесконечные разговоры о лекарствах и о здоровье. Ведь все впустую, все без толку… От одних расспросов соседей можно было сойти с ума! Каждый день одно и то же: «Как себя чувствует мама?», «Что она ест?», «Чем ее лечат?», «Что говорит врач?»… А сами даже не слушают ответов — просто так спрашивают!
Когда мать умерла, Леон не плакал и даже не грустил. Покойница лежала в гробу нарядная и выглядела гораздо красивее, чем при жизни. Мягкая, чуть застенчивая улыбка скрадывала острые черты лица. И теперь уже Леону не было неприятно, когда кто-нибудь говорил, что он точная копия матери.
В день похорон в комнате царило оживление. Соседки громко болтали между собой и время от времени, подчеркивая свое близкое знакомство с покойницей, по-хозяйски поправляли складку на ее платье или цветок у изголовья гроба.
Единственным человеком, который плакал, была дочь покойной — маленькая Казимира. Она это делала, как всегда, тихо и отвернувшись от всех. Поэтому ее никто не замечал.
У Леона было на душе легко и спокойно. Америка… Скоро он увидит Америку!
Они возвращались с кладбища. И маленькая Казимира взяла брата за руку. Впервые в жизни брат и сестра шли вместе.
А когда Леону понадобилось достать из кармана платок и он попытался освободить руку, девочка еще крепче сжала свои пальчики и испуганно посмотрела на брата. И тогда он понял, что никогда не оставит ее.
Добраться до Америки было не так уж сложно. В это смутное время перед второй мировой войной в портовых кабаках Данцига всегда можно было встретить щеголеватых молодчиков в ярких клетчатых пиджаках. Со скучающим видом они сидели перед неполным стаканом пива в ожидании очередного клиента.
— Пан может не беспокоиться. Я устрою пана кочегаром на первоклассный греческий лайнер. Через каких-нибудь две недели будете в Нью-Йорке. Питание и обхождение — прима! О, греки — это же древняя цивилизация! Пан подпишет бумагу, в которой откажется от всякого жалованья в пользу капитана, и даст мне несколько злотых за комиссию. С паненкой, вашей сестрой, будет немного сложнее: ее работать не заставишь — ребенок еще… Но и это мы устроим. Она может сойти за дочь капитана…
«Греческий лайнер» оказался старым, грязным пароходом, насквозь провонявшим сырой овчиной, которой до отказа были набиты его трюмы. Капитан парохода был приземистый краснолицый англичанин, старший помощник и механик — немцы, а команда состояла из кого угодно, кроме греков.
Рейс был ужасным: он длился сорок пять суток! Старая машина то и дело ломалась, и неуправляемый пароход по нескольку дней болтался в открытом океане. Что касается «обхождения и питания», то об этом лучше не вспоминать… Маленькая Казимира, которая помогала повару, вынесла все тяготы рейса лучше брата.
…Вот он наконец, Нью-Йорк! Вон она, статуя Свободы, сказочные небоскребы и огромные океанские пароходы у причалов. И это не вид на открытке, не кино и не сон… По небу плывут облака, по заливу с криком носятся голодные чайки, и в воздухе пахнет прогорклым запахом дыма и железа. Это запах города! Запах Нью-Йорка! Это Америка!
Очень скоро Леону пришлось поближе познакомиться с этой самой Америкой. На третий день в дешевую портовую гостиницу с громким названием «Варшава», где Леон снял комнату, наведался гость. Это был грузный, неуклюжий человек с помятым, серым лицом и глазами навыкате. Он представился Леону на чистом польском языке:
— Эмиграционная полиция…
Затем, отчаянно зевая, достал из потрепанного портфеля какие-то бумаги, ручку и, бесцеремонно отогнув скатерть стола, приготовился писать.
— Сестра? — спросил он, равнодушно глядя на притихшую Казимиру. — Как зовут? Сколько лет?
Потом вопросы посыпались один за другим. Человек задавал их небрежно, не переспрашивая, словно заранее знал все ответы.
— …Фамилия матери, отца… Вероисповедание? Когда, где и зачем нарушили границу? Зачем, спрашиваю, приехали в Соединенные Штаты? Так. Какими обладаете средствами? Когда намерены оставить страну?..
