Алексей Коробицин - Тайна музея восковых фигур
Боже мой! Значит, это и был тот самый человек… Только теперь я заметил, что у него усталое, серое лицо и тоскливый, как у загнанного животного, взгляд.
— Удивительно, как это он не сбивается, — покачал головой Джо, — ведь те двое не дают ему ни минуты покоя!
КАЗНЬ НА ЭЛЕКТРИЧЕСКОМ СТУЛЕ! ЕДИНСТВЕННЫЙ
В МИРЕ АТТРАКЦИОН! ТОЛЬКО ЗА ОДИН ДОЛЛАР, ЕСЛИ У ВАС
ВЫДЕРЖАТ НЕРВЫ, ВЫ МОЖЕТЕ БЫТЬ СВИДЕТЕЛЕМ
КАЗНИ. —
ревели громкоговорители.
Голос звучал торжественно и проникновенно.
Со стороны могло бы показаться, что те здоровенные парни, которые стояли рядом с зазывалой, были его приятелями. Они громко разговаривали, хохотали, часто обращались к нему и даже хлопали по плечу.
— Теперь ты понял? А после работы они пойдут за ним по пятам, вместе с ним зайдут в столовую, будут ему мешать обедать и все время, беспрерывно, будут говорить о том, что он подлый убийца и ему никуда не уйти от правосудия и что лучше пусть он сам сдастся в руки полиции, иначе они ему переломают все кости…
Да. Теперь я знал, что это такое: «демонстративная слежка»… И все-таки зазывала не вызывал моей симпатии. Чем больше я на него смотрел, тем больше проникался к нему неприязнью. И рост его, и комплекция, и оттенок волос, и цвет костюма — все совпадало с приметами убийцы швейцара Музея восковых фигур: он был худ и, безусловно, пролез бы сквозь любое окно музея; он был среднего роста, как раз, как предполагаемый убийца мексиканца Монтеро; он был в простом темно-синем пиджаке такого же оттенка, как и ворсинки, которые мне показывал Карриган; из-под его шляпы выбивались черные блестящие волосы…
Неужели миловидная девушка из «Переворачивающейся кровати» его сообщница? А может быть, она просто жертва в его руках?.. На память мне пришли многочисленные примеры, когда бандиты заставляли женщин и детей под страхом смерти участвовать в преступлениях. Я уже легко себе представлял зазывалу в роли убийцы и негодяя.
— Идем, старина, не смотри так пристально. Ведь если эти типы меня заметят, обязательно расскажут Карригану. А старик хитрый, он сразу поймет, что мы здесь кого-то высматриваем. Давай встанем в очередь за билетами.
Нам уже не видно было Лоя Коллинза, но его голос все время гремел где-то рядом, призывая смотреть «со всеми подробностями» казнь на электрическом стуле.
— Странно… — задумчиво покачал головой Джо. — Человек, за которым охотится полиция, призывает смотреть на то, что ему самому должно внушать невероятный ужас.
— Удивительно. Но вряд ли так уж странно, — отозвался я. — Помнишь кинофильм «Преступление и наказание»? Там очень хорошо показано, что притягательная сила наказания для некоторых людей даже важнее, чем цель, достигнутая самим преступлением. Говорят, что нередко преступления совершаются на почве необузданного влечения к сильным ощущениям.
— Глупости! — Лицо Джо сделалось красным от гнева; я еще никогда не видел его таким. — Все эти дурацкие попытки оправдать преступления естественными наклонностями человека, — не что иное, как гнусная выдумка! Человек становится таким, каким его делают обстоятельства и среда, в которой он живет. Да ты оглянись кругом! Вспомни те аттракционы, которые мы только что видели. Ты думаешь, это только способы зарабатывать деньги? Как бы не так! Это прежде всего воспитание равнодушия к своему ближнему, пробуждение в человеке самых низменных инстинктов!
Доброе лицо Джо было неузнаваемо: брови напряженно сдвинуты, ноздри раздуты. Конечно, он был прав, и я не собирался с ним спорить.
Чтобы обратить все в шутку, я тихонько ему шепнул:
— Ого, брат! Да ты, никак, коммунист…
— Это я-то! — Он засмеялся. — Я только могу тебя заверить, что, если когда-нибудь меня вызовут в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, я там поклянусь на библии, что ты был первым, кто подал мне мысль вступить в члены Коммунистической партии Соединенных Штатов!
Я подумал: «А ведь правда: как только человек начинает проявлять интерес к своему народу, мыслит честно и поступает так, как ему велит совесть, его почему-то сразу же зачисляют в коммунисты».
К сожалению, нам не удалось продолжить разговор. Подошла наша очередь, и мы вошли.
«Зал» оказался таким же, как и на выставке «Живых курьезов»: посыпанный опилками пол, без скамеек и стульев. Публика толпилась возле задернутой занавеси довольно большой сцены. Зрители — их было около сотни — беспокойно двигались, переходили с места на место, чтобы лучше увидеть необыкновенное представление. То тут, то там раздавались громкие замечания, нервный смех и жидкие нестройные аплодисменты. Дети бесцеремонно толкались, пробираясь в первые ряды. Постепенно все успокоилось, и ненадолго наступила напряженная тишина. Потом кто-то пронзительно свистнул, снова раздались нетерпеливые хлопки, и так до тех пор, пока в зале не погасили свет. Наконец на одной половине сцены рывками раздвинулся занавес.
Декорация изображала похожую на клетку тюремную камеру. Прильнув к решеткам, застыл одетый в полосатый костюм заключенный. Густой грим придавал его лицу выражение тоски и отчаяния. Вот из глубины сцены медленно приближаются к камере два дюжих полисмена и священник. Один из полисменов долго гремит ключами и открывает дверь камеры. Узник мечется, жмется к стене. Священник простирает к нему руку с крестом. В это время полисмены хватают приговоренного к смерти и уводят с собой. Священник замыкает шествие, бормоча молитвы…
Конечно, все эти люди не профессиональные артисты. Они лишь добросовестно, с привычным однообразием выполняют все движения и жесты, которым их научили. И все же, когда занавес закрывается, публика награждает их дружными аплодисментами.
Теперь раздвигается занавес на второй половине сцены. Сбоку, на деревянном пьедестале, черное кресло. К высокой спинке прикреплен блестящий металлический колпак; к подлокотникам и передним ножкам — медные манжеты и ремни. За креслом мраморная доска с множеством электрических приборов: большим циферблатом, реостатами, рубильником. От доски к креслу ведут толстые электрические провода. Появляется один из полисменов, который проверяет приборы. Он вращает рукоятку реостата — и стрелка на циферблате электроприбора медленно отклоняется. Одновременно все ярче загорается красная лампа. Обращаясь к зрителям, полицейский говорит:
— Пять тысяч вольт! — и уходит.
В зале тишина. Все как зачарованные смотрят на чуть вздрагивающую стрелку циферблата. Нервы зрителей напряжены.
В глубине сцены появляется шествие. Приговоренный к смерти видит стул и в ужасе бьется в сильных руках полисменов. Священник бормочет молитву. Узника силой усаживают на электрический стул, надевают на голову металлический колпак, застегивают ремни на руках и ногах. Он дергается, но потом сидит, расслабив тело, словно потерял сознание. Священник все громче читает молитву. Один из полисменов надевает толстую резиновую перчатку и хватается за рубильник. Второй полисмен кричит:
— Внимание… Ток!
Раздается сильный треск. По металлическим частям электрического стула бегают искры. На миг свет на сцене ослабевает, приговоренный к смерти бьется в конвульсиях…
Закрывается занавес, и в зале зажигается свет. Представление окончено!
Зрители расходились, неестественно громко разговаривая и перебрасываясь шутками, чтобы лучше скрыть волнение.
Глава одиннадцатая
ПРИЗНАНИЕ
Я приступил к работе над повестью и не замечал, как быстро бежало время. За десяток дней не произошло ничего нового. Полиция настойчиво продолжала следить за Лоем Коллинзом в полной уверенности, что со дня на день он признается в убийстве Рамона Монтеро.
Однажды после целого дня работы я лег спать поздно. Сильно болела голова, и всю ночь меня мучили странные сновидения. То я видел мисс Паризини с искаженным от злости лицом, то «Царицу змей», которая тащила меня в ящик с отвратительными гадюками, то убитого мексиканца Рамона Монтеро лежащим в ванне с расплавленным воском… В сновидения стали упрямо вплетаться настойчивые, резкие звонки. Откуда-то из мрака выплыл образ длинноносого зазывалы из аттракциона «Электрический стул». Он ехидно улыбался и тряс колокольчиком, который держал перед лицом вместо микрофона. Потом он исчез, и я увидел перед собой электрический стул, на котором сидел жених мисс Паризини. По металлическим частям стула бежали искры, и раздавался сильный треск… Нет, звонок!
Я хотел спрятаться от этих проклятых звонков и, резко повернувшись на другой бок, проснулся.
Кто-то упрямо звонил и даже стучал в дверь.
Мне показалось, что прошла целая вечность, пока я нащупал кнопку ночной лампы. Часы показывали пять утра. Через закрытые жалюзи окна угадывалось пасмурное утро. Натыкаясь спросонья на мебель и теряя на ходу шлепанцы, я добрался до двери.
