Эрнест Сетон-Томпсон - Маленькие дикари

– Что ищешь, дружок? – обратился он к мальчику.

– Ничего, – смущенно ответил Ян. – Просто мне хотелось посмотреть на свистящую ящерицу. Незнакомец улыбнулся и сказал:

– Сорок лет назад я вот так же, как ты, лежал у пруда и высматривал там «весеннего пискуна». Я лежал целый день и еще много дней подряд, прежде чем года через три понял, в чем дело. Тебе не придется терять столько времени. Пойдем, я покажу его.

Пошарив руками в листьях у самого берега озерка, он поймал маленького, не больше дюйма в длину, лягушонка.[2]

– Вот твоя «свистящая ящерица»! Это лягушка. Она высовывает из воды только нос, и ее трудно заметить. Возьми ее домой, корми хорошенько, и, может быть, увидишь когда-нибудь, как она раздует горлышко и свистнет, словно паровоз.

Теперь уж Ян осмелился рассказать незнакомцу о ящерице, которую видел под бревном.

– Едва ли это ящерица, – сказал тот, – здесь их совсем не видно. Это, наверное, тритон. А ящерица – та же змея, только с ногами.

Тут уж мальчик совсем засыпал незнакомца вопросами и рассказал ему о книге, которую купил с таким большим трудом. К удивлению Яна, тот очень рассердился, услыхав имя автора, а саму книгу назвал «бессмысленной ерундой».

Незнакомец рассказал Яну, что таинственная черная птица, которую он видел в поле, называется «тоухи». Неизвестный голос, нежно распевающий по утрам в лесу, принадлежит серому дрозду.

Чудесная птица с красной шапочкой на голове, желтоватыми крыльями и таким же хвостом, выставленная в чучельной мастерской, – дятел. Иволга и ориол оказались одной и той же птицей.

Над ними пролетела черная бабочка, и Ян узнал, что это Кэмбервельская красавица, видно перезимовавшая где-то, потому что ей еще не время порхать в лесу. И вдобавок Яну стало известно, что появилась эта бабочка из обычной бурой гусеницы. В синей вышине проносились большие стаи диких голубей, и незнакомец рассказал Яну о гнездовьях этих птиц на далеком юге, о том, как в поисках пищи они стремятся весной на север за крылатыми орешками канадского вяза, в августе – на рисовые поля в Каролину, а в сентябре – в долины Миссисипи, где созревают желуди бука и дуба.

Проходя по небольшому холму, поросшему сосной, они вспугнули двух крупных птиц, с треском и шумом поднявшихся над деревьями.

– Глухари полетели, – сказал незнакомец. – Эта пара живет где-то здесь, поблизости, и прилетает сюда за ягодами грушицы.

Ян нагнулся, сорвал несколько ягод и стал жевать их на ходу. Вдруг вдалеке послышался треск, напоминающий легкую барабанную дробь.

– Что это? – воскликнул Ян.

– Глухари токуют, – ответил его спутник. – Те птицы, которых ты сейчас видел.

Этот день навсегда сохранился в памяти Яна. И яснее всего запомнились не птицы и растения, о которых он узнал, а запах грушицы.

Индейцы знают, что запах сильней всего пробуждает воспоминания, и многие из них хранят на память о счастливых минутах пригоршни сосновых игл, комок крысиного мускуса или еловую смолу.

Было уже далеко за полдень, когда незнакомец сказал Яну:

– Ну, мне пора. Может, еще встретимся, дружок, – и протянул мальчику руку.

Ян горячо пожал ее, но, по застенчивости, не решился даже узнать имя своего спутника.

Он спохватился, когда незнакомец уже скрылся из виду. И сколько потом Ян ни бродил по лесу, надеясь снова встретить его, им никогда больше не довелось увидеться.

VI. Гленьян

Что за дивную песнь пели в тот год дикие гуси! Их трубный зов проникал в душу Яна, и сердце его ответно трепетало. Это была песнь о мирном гнездовье, о подвигах на чужбине, о голоде и жажде. Песнь о черных больших болотах, низком закатном небе и о сияющем солнце!

Разве то была новая песнь? Нет! Дикие птицы пели свою старую песню, и только Ян словно впервые услышал ее.

Стараясь понять ее смысл, Ян брел по их безлюдному пути, к северу и только к северу, вверх по реке, выбирая самые пустынные места. Река свернула к востоку, но небольшой ручей впадал в нее с севера, и Ян пошел вдоль ручья, сквозь лес, по узкому ущелью, которое вскоре привело его в долину, поросшую редкими деревьями. Светлый ручей журчал под сенью огромных берез, сосен и вязов. В их ветвях мелькали красные белки. На берегу ручья Ян отыскал следы хорька, выдры и еще каких-то зверюшек.

Место это было столь уединенное, что Яну не стоило большого труда убедить себя, будто он первый открыл его и, как первооткрыватель, имеет право присвоить долине свое полное имя – Гленьян.

С той минуты мальчик только и думал что о своей долине. Улучив свободную минутку, он уходил туда. Иногда ему хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью; часто Ян мечтал снова встретить того незнакомца и привести его в свою долину.

Это был его собственный мир, который ему указали дикие гуси, подобно тому как чайки некогда провели Колумба в Новый Свет.[3]

Когда отец продал свой участок земли, Ян очень огорчился. Но теперь, завладев лесным уголком, где росли могучие деревья, Ян словно ожил. Он мог подолгу вглядываться в густые кроны деревьев, сидеть у прозрачного ручья, где серебристыми стрелками проносились уклейки. Яна не оставляло чувство, что весь лесной мир принадлежит ему.

VII. Хижина

У Яна не было ни топора, ни лопаты, и все-таки он принялся строить хижину. Для нее Ян выбрал укромное место, скрытое со всех сторон густой листвой.

Он и сам толком не знал, зачем ему нужно было прятаться от кого-нибудь, но он не раз читал в книгах, что настоящие следопыты устраивали свои убежища в местах, недоступных для посторонних взглядов.

Ян частенько вспоминал об инструментах, которые хранились в мастерской Рэда, но, наученный горьким опытом, не хотел посвящать брата в свои замыслы.

Самодельной лопатой он принялся рыть яму на берегу ручья. Отвердевшая глина плохо поддавалась, но Ян, проработав без устали два свободных дня, вырыл яму в семь футов длиной и четыре шириной. Здесь он и собирался возвести хижину.

Но как сложить хижину из трех десятков стволов, если в руках лишь самодельный топор? И все же Ян не стал искать себе другого. Его ободряла мысль, что индейцы едва ли владели лучшими орудиями.

Ян начал подбирать материал, который мог пригодиться для постройки. Другие на его месте, наверное, собрали бы сперва все необходимое, но Яну не терпелось поскорей увидеть свою хижину готовой, и он сразу стал строить стены. В них нельзя было найти и двух одинаковых бревен: одни были слишком длинные, другие короче, третьи совсем кривые. Некоторые почти сгнили – ведь такие было легче срубать. Скоро Яну пришлось идти на поиски, так как поблизости материала больше не было. Он вспомнил, что в полумиле от городка видел груду бревен.[4] Несколько воскресений Ян усердно перетаскивал их. Девять из них пошли на стены, а три остались для стропил. Он положил их на равном расстоянии друг от друга и прикрыл ветвями. Поверх настлал кору вяза, затем накопал глины и хорошенько обмазал всю крышу, утоптав ее и подровняв по краям. Чтобы крыша не очень выделялась среди листвы, Ян разбросал по ней всякой зелени.

Наконец-то, после многих недель упорного труда, его лесное жилище было готово!

VIII. Знакомство с лесной жизнью

Пока Ян строил свою хижину, он ничего не замечал вокруг. Теперь его занимала одна мысль – поселиться в лесу или хотя бы провести здесь несколько дней.

Ян понимал, ему надо очень много знать про лес и его обитателей, и он с жаром принялся читать книги, в которых можно было найти ответы на то, что его так волновало.

Ян сделал себе лук и стрелы. Правда, они оказались никуда не годными, и все же Ян чувствовал себя настоящим индейцем. Обручи старой бочки пошли на железные наконечники для стрел. Эти стрелы Ян назвал «боевыми» за их устрашающий вид. Когда стрела вонзалась в дерево, он издавал победный клич.

В эти минуты мальчик воображал, что сразил свирепого врага.

Из обрывка овечьей шкуры Ян соорудил себе жалкое подобие мокасин. Старый сломанный нож, которым шпаклевали щели, он превратил в «боевое оружие» и сшил для него ножны из обрезков кожи. Несколько плиток акварельной краски и осколок зеркала, вставленный в расщепленную палку, позволяли Яну изображать на своем лице «индейскую татуировку».

Все необычное, что ему попадалось в лесу – изогнутые сучки, перья птиц, даже старый коровий рог, – он тащил в свою хижину. Ян и сам не мог бы объяснить, чем привлекали его эти вещи. Из ракушек он сделал себе «индейское» ожерелье. Часами лежал он на солнце, подставив лицо жарким лучам, и бесконечно радовался, когда родные замечали его темный загар.

Он старался во всем подражать индейцам: ходил носками внутрь, ломал ветки, обозначая свой путь, определял время по солнцу, выражал свое удивление односложными восклицаниями, которые произносил на индейский манер гортанным голосом.

Из бересты Ян мастерил разную посуду, сшивая края тонкими корешками. Донышки он выстругивал из дерева, а щели замазывал смолой так, что посуда не пропускала воду.