Друзья из Сары-Тепе - Самуэлла Иосифовна Фингарет
Анварка развернул записку и стал читать. Его лицо, обычно такое подвижное, сейчас ничего не выражало, лишь губы шевелились медленно. Наконец он дочитал записку, задумчиво посмотрел на Севку и сказал:
— Давай рубль, ножа не надо.
Севка дал.
— Теперь разуй свои глаза.
Записка очутилась в Севкиных руках. Он мигом развернул её и аж подпрыгнул — записка была написана по-узбекски!
Севка грозно взглянул на Анвара. Тот стоял, засунув руки в карманы, его узкие глаза были наполнены смехом.
— Хорош, — сказал Севка, — сам бы сказал: «Лицом к хвосту на коне скачешь», а сам обманываешь. Ладно. Всё равно узнаю, что здесь накорябано.
Севка открыл блокнот, в котором вёл самаркандский дневник, и перерисовал в него текст записки Пятнистого, все буквы и все цифры. Сделать это было не очень трудно, ведь буквы почти ничем не отличались от русских.
К группе вернулись каждый отдельно. Экскурсовод продолжал рассказывать:
— Обсерватория Улугбека прославилась самыми точными для своего времени картами звёздного неба. Имя внука грозного Тимура стало известно не только на Востоке, но и в европейских странах.
Сейчас труды обсерватории хранятся в крупнейших архивах России. Экскурсовод посмотрел на часы.
— На этом я свой рассказ кончу. Если у вас есть какие-нибудь вопросы, пожалуйста, спрашивайте.
— Долго работали на этом квадрате? — спросил Саттар.
— Сам ты квадрат. Не квадрат, а квадрант! — закричали ребята.
— Не кричите, — сказал экскурсовод. — Деятельность обсерватории прекратилась после смерти её основателя. Улугбек был убит двадцать седьмого октября тысяча четыреста сорок девятого года.
— Убит? — У Хадии Фирузовой стали подозрительно увеличиваться глаза.
— На Улугбека ополчились собственный сын и священники. Они подкупили проходимца Аббаса, заманили Улугбека в ловушку и одним ударом меча отсекли ему голову. Поэты и учёные бежали. Знаменитая обсерватория была разрушена.
Экскурсовод замолчал. Хадия зашмыгала носом.
После экскурсии четвёртый «Б» уселся в тени деревьев — решено было немного отдохнуть. Лёгкий ветерок нёс прохладу. Где-то журчал арык. Вдалеке были видны самаркандские минареты и крыши современных многоэтажных домов. Остальное тонуло в зелени садов.
Сначала ребята сидели тихо, потом расшумелись, повскакали с места, попрятались в кустах — принялись играть в Улугбека и Аббаса.
Гульчехра Хасановна и Анзират-апа стали их звать, но в ребят словно шайтан вселился. Они хохотали, носились друг за другом, стояли на голове. Внизу сигналил Саша.
Гульчехра Хасановна хотела рассердиться, но передумала и сказала:
— Ладно, можете играть дальше, а мы с Анзират Зиямовной отправляемся в театр.
После этих слов все мигом очутились в автобусе.
Во время общей возни Севка успел рассказать Кариму и Катьке про записку, но показывать не стал — неподходящее было место. В автобусе тоже — не хотелось, чтоб видел Анварка. В театре опять ничего не вышло: Гульчехра Хасановна посадила Анвара и Севку рядом с собой, словно нарочно.
Севка просто весь исстрадался. Правда, было небольшое развлечение. Так как сидели они в четвёртом ряду, то кто-то, пожелавший остаться неизвестным, на табличке, где был указан номер, к цифре 4 приписал букву «Б». Получился «4-Б» ряд. Гульчехра Хасановна дала свой носовой платок, чтобы «Б» было немедленно стёрто, и в наказание заставила их весь антракт просидеть в зале. Хорошо, что она не видела, как по окончании спектакля стёртое «Б» снова появилось на месте.
На обратном пути, не успели отъехать от театра, Саша остановил машину.
— Посмотрите направо, посмотрите налево, — сказал он, кого-то передразнивая. — Вы видите современные здания, отделанные в национальном вкусе. Самое нарядное здание — завод киноаппаратуры. Приборы КИНАПа знамениты во всём мире. Где только их нет! В Москве? Пожалуйста — в Кремлёвском Дворце. В Японии? Извольте — в звуковой циркораме.
Ребята зааплодировали, Зулейха улыбнулась, Саша включил мотор.
После обеда Севка, Карим и Катя наконец-то смогли уединиться. Севка протянул Кариму текст записки Пятнистого. Карим прочитал, посмотрел на Севку, потом прочитал ещё раз, потом спросил:
— Ты уверен, что Анвар дал тебе ту самую записку?
— Уверен. Я же видел. И была она не смята, а только сложена в четыре раза. А если б Анварка подсунул мне другую, она была бы мятой — у него карманы всегда набиты разной ерундой. Да ты не тяни!
— В записке сказано, как надо варить бараний плов.
— Не может быть!
— Правда.
— Эх ты, «Операция „Улугбек“», — сказала Катька. — А на деле — «секрет приготовленья бараньего варенья».
— Убью Анварку!
— Перережу ему глотку от уха до уха, — съехидничала Катька.
После быстрого и яростного спора, проведённого громким шёпотом, было решено: Катька не будет дразниться, так как Севка всё равно поступил как надо, проверив, что написал Пятнистый. Севка не будет бить Анварку, так как обмен был произведён по всем правилам и Анварка, хотя это и не по-товарищески, не обязан был говорить, на каком языке написана записка. Записку рвать не надо, а надо отдать её Андрею Петровичу, так как это, наверное, очень хороший способ варить плов, раз передают его в такой тайне.
Больше они пока ничего не решили, потому что их отыскала Анзират Зиямовна и сказала, что все уже давно в автобусе и сейчас поедут в Гур-Эмир.[21]
* * *
На одном из своих дворцов Тимур повелел написать: «Если сомневаешься в нашем могуществе, взгляни на наши постройки». Усыпальница Гур-Эмир была огромной. Много времени понадобилось ребятам, чтоб обойти её со всех сторон. Задрав головы, они смотрели на синий ребристый купол и на арабские буквы, сплетённые, как цветы, в нарядный венок.
— Грандиозное сооружение, — сказала Катька.
— Высота купола двенадцать метров, — сказал Саттар.
— Гур-Эмирский купол был так знаменит, что, когда в Петербурге стали строить мечеть, архитекторы попытались повторить его форму, — сказала Гульчехра Хасановна.
— В Ленинграде есть мечеть?!
— Да. Она стоит на Петроградской стороне, недалеко от Невы.
— Гульчехра Хасановна, почему букв не хватает? Вон там, над восточным сводом! Куда они подевались?
Гульчехра Хасановна собралась было ответить, но передумала и сказала:
— Об этом спросите ленинградских ребят.
— Почему ленинградских? Они же не видели Гур-Эмир!
— И всё-таки спросите.
Внутри усыпальницы был просторный высокий зал. Каменные стены были прорезаны нишами. В нишах таились тени, в зале таилась тишина.
Через решётчатые окна лился мягкий солнечный свет. Косые предзакатные лучи отвесно падали на могилы Тимура, его сыновей и любимого внука. Надгробием Тимуру служил драгоценный тёмно-зелёный нефрит. В древности этот камень считался волшебным.
— Сам Улугбек привёз нефрит из похода и возложил его на могилу деда, — сказала Гульчехра Хасановна.
— Значит, хромоногий Тимур лежит под
