Римма Кошурникова - Следствие по всем правилам

Юрик, поняв, что его заманили в ловушку, отчаянно замолотил в дверь руками и ногами.

— Пусти!.. Дурак!.. Маме скажу! — надрывался он.

Толя выбрал момент, когда арестованный переводил дыхание, и весело сказал:

— Завтрак — на стиральной машине, а «Приключения Мюнхаузена» — на полке. Почитай, ухохочешься. Тапки — под ванной, надень, чтоб не простудиться! А я пошел — некогда! Гуд бай и ауфвидерзейн!

Больше Толя не обращал внимания на крики и угрозы, которые неслись из-за двери. Он торопливо оделся, сгреб с туалетного столика мелочь, которую оставила Нина Сергеевна на хлеб, и вышел из дома…

«Следователь, как минер, ошибается только один раз».

Рассказывает Игорь Тулупчиков:

«…Мысли мои закрутились с субсветовой скоростью.

— А чердаки разве не закрываются? — спросил я Мурзика.

Он помотал головой. Пойми у него — подтверждает или отрицает! Хорошо, Петька выручил:

— Чердак закрывается, ключи хранятся у Касьяновны. Она вроде старосты у них в подъезде.

— А вы как туда попали?

— Мурзик сказал, что Альбатрос туда забрался, она и дала.

— А ключи от другой у кого?

— У-у Ру-утовых, в двадцать четвертой.

— Что за люди?

Мишка выразительно вздохнул и махнул рукой.

— У них псина Решка, злющая!.. И Аркашка все время ее науськивает на Альбатроса. Поэтому Мишка и водит его гулять на поводке, боится одного выпускать, — пояснил Петька.

Понятно, почему Ягодкин вздыхает, я бы тоже не потерпел!..

Значит, чердак закрыт, ключа не получить, следовательно, надо рассчитывать только на природную сообразительность.

Под самым потолком — три окошка — на север, восток и запад. Вылезть через них на крышу и через такое же — проникнуть в северную башню?.. Отменяется: окна высоко, даже не допрыгнуть, и потом их, наверное, сто лет никто не открывал с тех пор, как Терем построили. Стоп!.. Сто лет назад — самый разгар грабителей и жуликов. Значит, должен быть потайной ход!

Оказывается, моих оперативников тоже такая мысль посетила, они все тут облазили и ничего не нашли. Я вообще-то — за доверие, но сейчас — случай особый. В конце концов из-за своей неопытности могли просто не заметить тайного лаза. И начал я сантиметр за сантиметром обшаривать стенку, которая делила чердак пополам. Копоти, пыли, паутины — не передать словами!.. И все-таки логика мышления меня не подвела и в этот раз: нашел!

Но радовались мы недолго. Дверца толстая, маленькая, как люк. И гвоздями забита, наверное в палец толщиной. Раскупорить ее мог мечтать только УО (умственно отсталый). Приуныли.

Вдруг Петух говорит:

— Мурзик, а если у вас антенна забарахлит, как вы на крышу залезаете?.. По лестнице? По пожарной, да?

Ай да Петр Петрович! Серое вещество у тебя в порядке!.. Я, конечно, восторгаться не стал — просто пожал ему руку.

У Терема оказалось даже две пожарных лестницы: с одной и с другой стороны дома. Метров по пятнадцати длиной, если не больше, деревянные и, кроме того, жутко шаткие.

Я как представил, что придется по ней путешествовать, против воли всякие картинки перед глазами запрыгали. Например: лезу, поскальзываюсь, лечу и, естественно, сотрясаю мозги. Меня торжественно несут на носилках, а все вздыхают: „Подумайте, такой молодой!..“

Но делать нечего — выбора нет.

— Следователь, как минер, ошибается только один раз. Запомните, — говорю, — пока я жив.

Сотруднички мои смотрят на меня круглыми глазами, прощаются уже.

Я завязал шапку под подбородком, чтобы не слетела на высоте, скинул пальто, потому что лезть в нем — верное самоубийство, — и прощай, мама! — поставил ногу па перекладину…

Мишка начал икать: нервишки не выдержали, а Лаптев говорит:

— Игорь, возьми меня с собой. Лишний человек пригодится.

Я надвинул ему на глаза шапку и сказал от души:

— Спасибо, старик, не забуду! Все будет, как в лучших детективах — „о'кей!“, то есть хорошо.

Лезть было не страшно, вниз старался не смотреть, но в голове почему-то крутилась одна и та же песня: „Орлята учатся летать!..“ И еще я подумал, что пройти пятнадцать метров, то есть тридцать шагов, это — одни минута, или — сосчитать до шестидесяти. А тут мне показалось, я мог бы досчитать до миллиона…

Снега на крыше с этой стороны дома было мало, и я почти не набрал в ботинки. Достиг окна — оно как раз на уровне глаз оказалось, — заглянул…

Если Анне Ульяновне Тулупчиковой и угрожало потрясение, то именно в эту минуту. Ее сын, то есть я, от неожиданности чуть не сделал многократное сальто-мортале. Без сетки и клетки, как говорится…»

«…И один в поле воин».

(Особенно, если он из 5 «Б»),

На остановке Максима не было. Неужели все-таки его мать выполнила обещание?.. Толя Петренко нашел среди мелочи двушку и зашел в будку телефона-автомата.

Трубку сняли немедленно, словно стояли и ждали звонка.

— Чира, ты?

— Я, — Максим вздохнул.

— Заперла?

— Ага.

— А в форточку можешь вылезть?

— Мы — на четвертом, — напомнил Максим.

— Жалко… — Толя помолчал. — Один пойду.

— Позвони потом, ладно? — голос у Скворцова был жалкий и виноватый.

— Если буду живой, — мрачно пошутил Толя, представляя запертого Юрку.

«Хлебных» денег хватит на шесть поездок. Как он будет отчитываться перед матерью, Толя старался не думать. А может, вернуться? Купить хлеба и вернуться? И Юрку выпустить?..

На плечо Толи опустилась чья-то рука. Он вздрогнул, сердце испуганно трепыхнулось: рядом стоял усатый парень — водитель «того» троллейбуса.

— Ну, здравствуй!

— Здравствуйте…

— Ты один сегодня?

— Юрка заболел, — соврал Толя.

— А я искал вас. Даже в школу звонил, — парень белозубо улыбнулся, и сердце Толи застучало чуть тише: не может человек так открыто улыбаться, если задумал зло.

А глаза «усатого» весело щурились:

— Почему не спрашиваешь: зачем?

— Зачем?

— Мужика, которого вы описывали, Иван Афанасьевич видел. И кондуктор тоже засекла.

Толя растерялся: все случилось так стремительно и неожиданно…

— Зовут меня Павел, — парень снова блеснул зубами. — И пойдем сейчас мы к Ивану Афанасьевичу. Или тебе уже не требуется?

— Требуется! — поспешно ответил Толя, приходя в себя.

Павел удовлетворенно хмыкнул. К остановке мягко подкатил троллейбус.

— Давай не зевай! — парень подсадил Толю и запрыгнул сам.

— Граждане пассажиры, в салоне — кондуктор. Приобретайте билеты, — резкий женский голос, казалось, заполнил салон.

Павел подмигнул Толе и громко сказал:

— Катерина Степановна, своих не признаете?

Кондуктор, толстая тетка в сером пуховом платке, повернула в их сторону сердитое настороженное лицо и близоруко сощурила маленькие с набрякшими веками глаза.

— Пашка, никак? — и Толя удивился, как мгновенно преобразилось ее лицо, распустилось улыбкой, стало милым и добродушным. — Чего катаешься, в смену не хватило?

Павел вместе с Толей протолкался поближе к ней и, понизив голос, произнес со значением.

— Мы — к вам, тетя Катя, поговорить. Спе-ци-ально!

Тетя Катя дружелюбно оглядела Толю и, видимо, осталась довольна осмотром:

— Брат, что ли?.. Раньше не говорил.

— Да я и сам не знал, — Павел хлопнул Толю по плечу. — Вымахал пацан, а?

— Похож, — определила тетя Катя и в подтверждение кивнула несколько раз.

— Тетя Катя, помните, я спрашивал у вас про мужика?

— Ну-ну, — кондуктор запахнула плотнее пуховый платок, бросила в сумку глухо звякнувший очередной пятак и не глядя оторвала билет. — Как же! Зашел на конечной, сел бирюк бирюком, а билет, значит, я должна ему принести. Девочку нашел! — полное лицо сердито сморщилось. — Мне его рожа сразу не показалась: деньги сует, а глазами-то в сторону — зырк, зырк!

— Как он одет был? — Павел попытался направить разговор в нужное русло.

Тетя Катя отмахнулась:

— Чистый охламон! Куртишонка вся обремкалась, шапчонка черная облезлая да валенки.

— Подшитые? — осмелился Толя.

— Толстые такие, края отвернутые наружу… Подшитые, да.

— А сумка у него была? — снова спросил Толя.

Тетя Катя внимательно взглянула на него и ответила, заметно удивившись:

— Была сумка. Хозяйственная, с двумя ручками. Тоже замурзанная — страх!.. И откуда он только ее выкопал?..

— А где он сошел, мужик? — перебил Павел.

— Так я тебе уж сказывала, Пашка. На площади, возле гастронома выскочил, — она помолчала, потом добавила — С Иваном потолкуйте: он с им разговаривал, лучше запомнил. А чего натворил-то мужик?

Павел приложил палец к губам:

— Государственная тайна!