Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Эмиль из Лённеберги и др.
Тут Эмиль разозлился. Он так сильно разозлился, что Альфред и Ида едва осмеливались взглянуть на него. Дико сверкнув глазами, он схватил со стола фарфоровую миску.
— Подать сюда старостиху! — закричал он и швырнул миску о стену с такой силой, что только черепки закружились по кухне. — Где мое ружье?
Альфред не на шутку испугался.
— Уймись, пожалуйста, — попросил он. — Тебе вредно так злиться!
Потом Альфред стал гладить и утешать своего несчастного дедушку и расспрашивать, почему Командорша так плохо с ними обошлась. Но Юкке знай себе твердил:
— Нам она не дала ни единого пальта и ни кусочка колбасы. А мне и та-ба-бака моего не дала, — плакал он.
Тут Ида снова показала на дорогу.
— Гляньте-ка, Кубышка идет, — сказала она.
— Это за мной… — сказал Юкке и весь затрясся.
Кубышка была маленькая шустрая старушка из богадельни. Стоило Юкке исчезнуть, как старостиха посылала ее в Каттхульт. Ведь чаще всего он ходил туда к Альфреду, да и мама Эмиля всегда была добра к беднякам.
От Кубышки они и узнали, как все произошло. Командорша спрятала угощение в шкаф на чердаке, где в ту пору было довольно холодно. А когда она в праздник пришла за едой, то там будто бы не хватало одной самой маленькой колбаски, и тут старостиха словно белены объелась.
— Аки лев рыкающий средь овечьего стада, — сказал Дурень-Юкке, и Кубышка поддакнула ему.
Что тут было! Из-за несчастной колбаски Командорша всем учинила допрос и готова была прямо на месте разделаться с бедным грешником, стянувшим колбаску. «Я вам такой праздник устрою, что ангелы Божьи восплачут на небесах!» — пригрозила она.
— Так оно и вышло, — сказала Кубышка.
Как ни кричала, как ни буйствовала старостиха, никто не захотел признаться, что украл колбаску. А некоторые даже подумали, что старостиха все выдумала, лишь бы заграбастать себе гостинцы. И правда, Рождество у них вышло такое, что ангелы плакали на небесах, рассказывала Кубышка. А Командорша целый день восседала в своей чердачной каморке за праздничным столом с зажженными свечами и уплетала за обе щеки колбасу, пальты, ветчину и шафранные булочки с изюмом до тех пор, пока чуть не лопнула, этакая прорва толстая. А внизу вдоль голых стен сидели бедняки и лили слезы: им досталось на праздник всего-навсего несколько ржавых селедок.
То же самое повторилось и на другой день. Старостиха снова поклялась, что никто даже полпальта не получит, пока вор не приползет к ней на коленях и не признает свою вину. Затем в ожидании повинной она опять уселась наверху и ела — ела без конца, не желая ни с кем разговаривать. Кубышка сама много раз подсматривала в замочную скважину и видела, как лакомые гостинцы, посланные мамой Эмиля, один за другим исчезали в широкой пасти старостихи. Но теперь она, видно, испугалась, что Юкке пошел в Каттхульт ябедничать, и наказала Кубышке живым или мертвым немедленно доставить его обратно.
— Так что лучше всего пойти сразу, Юкке, — сказала Кубышка.
— Эх, дед, ну и дела, — вздохнул Альфред. — Нет счастья тому, кто ходит с сумой!
Эмиль не сказал ничего. Он сидел на лавке и только скрежетал зубами. Еще долго после того, как Юкке и Кубышка ушли из дому, он не вставал с места и, видно, что-то обдумывал. Наконец он хватанул кулаком по лавке и воскликнул:
— А я знаю, кто закатит пир на весь мир!
— Кто? — спросила Ида.
Эмиль снова ударил кулаком.
— Я! — ответил он.
И Эмиль рассказал им о том, что придумал. Он устроит такой пир, что о нем долго будут вспоминать в округе! Пусть все бедняки из Лённебергской богадельни приходят к ним в гости, и точка!
— Эмиль, Эмиль, — боязливо спросила Ида, — а это не новая проделка?
Альфред тоже побаивался, как бы это не оказалось новой шалостью. Но Эмиль уверял, что никакая это не проделка, а, наоборот, доброе дело. И ангелы на небесах захлопают в ладоши так же громко, как прежде плакали.
— Да и мама обрадуется, — добавил Эмиль.
— Ну а что скажет папа? — спросила Ида.
— Гм, — хмыкнул Эмиль. — Хотя все равно никакая это не проделка.
Потом он умолк и снова задумался.
— Труднее всего будет вытащить их из этой львиной пещеры, — сказал он. — Пошли, может, там что придумаем!
Между тем Командорша уплела все подчистую: колбасу и пальты, ветчину и студень, все шафранные булочки с изюмом и пряники; она вынюхала до последней крошки табак Дурня-Юкке. Теперь она сидела на чердаке мрачнее тучи. Так бывает со всяким, кто совершил подлость и к тому же объелся пальтами. Вниз к беднякам ей спускаться не хотелось, потому что они только вздыхали и осуждающе смотрели на нее, не говоря ни слова.
Так вот и сидела она насупившись на чердаке, как вдруг кто-то постучал в дверь, и она быстро спустилась вниз по лестнице — посмотреть, кто пришел.
На крыльце стоял Эмиль, Эмиль из Каттхульта. Командорша перепугалась не на шутку. Видать, Юкке или Кубышка наябедничали, а то зачем бы ему было приходить?
Маленький Эмиль поклонился и вежливо спросил:
— Не оставил ли я свой складной ножик, когда был здесь в последний раз?
Надо же, какой хитрец был этот Эмиль! Ножик преспокойно лежал у него в кармане брюк, это уж точно, но ему как-то надо было объяснить, зачем он сюда пришел.
Командорша заверила его, что никто никакого ножа не видал. И тогда Эмиль спросил:
— Ну как, понравилась вам колбаса? А свиной студень и другие гостинцы?
Командорша опустила глаза и уставилась на свои здоровенные ножищи.
— Как же, как же, — поспешно забормотала она, — ведь дорогая хозяйка из Каттхульта знает, чем порадовать бедняков. Передай ей низкий поклон!
И тогда Эмиль сказал то, ради чего он пришел сюда, но упомянул об этом вскользь, будто невзначай, а вовсе не как о важном деле:
— Мама и папа в гостях в Скорпхульте.
Командорша оживилась:
— Неужто в Скорпхульте нынче пируют? А я и не знала!
«Это уж точно, иначе ты давно уж была бы там», — подумал Эмиль.
Как и все в Лённеберге, он хорошо знал, что случись где-нибудь в округе праздник, так на кухне без Командорши не обойтись. Она точна как часы. И не отвяжется, пока не отведает хотя бы сырной лепешки. Ради лепешки она готова была пойти хоть на край света. Если ты бывал когда-нибудь на празднике в Лённеберге, то знаешь не хуже Командорши, что на стол там обычно выставляют длинные ряды сверкающих медных мисок с громадными сырными лепешками, которые гости привозят в подарок хозяевам. В Лённеберге их называют гостинцами.
— На столе там семнадцать сырных лепешек, — сказал Эмиль. — Вот здорово, верно?!
Разумеется, Эмиль не мог точно знать, было ли там семнадцать лепешек, но он и не настаивал, врать он не хотел. Он лишь намекнул:
— …семнадцать сырных лепешек. Вот здорово, верно?!
— Ну и ну! — обрадовалась Командорша.
С тем Эмиль и ушел. Он добился чего хотел и не сомневался, что через полчаса Командорша будет шагать по дороге в Скорпхульт.
Ясное дело, он не ошибся. Эмиль, Альфред и маленькая Ида притаились за поленницей и вскоре увидели, как из дома вышла Командорша, закутанная в свою самую толстую шерстяную шаль, с нищенской сумой под мышкой, и направилась в Скорпхульт. Но вот ужас-то: она заперла за собой дверь на ключ и бросила ключ в свою суму. Нечего сказать, хорошенькое дельце! Теперь все они, эти несчастные бедняки, оказались взаперти, как в тюрьме. Старостиха, видно, считала, что так оно и должно быть. Пусть только Дурень-Юкке попробует выбраться из дома, он увидит, кто здесь командует и с кем шутки плохи.
И она резво засеменила толстыми ногами по дороге в Скорпхульт.
Эмиль подошел к двери и дернул ее. Он сразу понял, что она заперта крепко-накрепко. Потом Альфред и маленькая Ида тоже попытались ее открыть. Да, дверь, без сомнения, была заперта на ключ.
Тем временем к окну прильнули бедняки и испуганно уставились на троицу, которая пыталась проникнуть к ним в дом. Эмиль закричал:
— Гулять вам на пиру в Каттхульте, если мы вызволим вас отсюда!
И в лачуге зажужжали, словно растревоженные пчелы в улье. Вот радость-то нежданная-негаданная! И беда — непоправимая! Ведь все равно они заперты, и, как ни ломай голову, им отсюда не выбраться.
Ты, может быть, спросишь, почему они не открыли окно и не вылезли во двор? Ведь это не так уж и трудно? Сразу видно, что ты никогда не слыхал о внутренних рамах. В зимнюю пору невозможно было открыть окна в богадельне именно из-за этих внутренних рам. Они были плотно вставлены и заклеены бумажными полосками, чтобы ветер не проникал в щели.
«Ну а как же тогда проветривали комнаты?» — вероятно, удивишься ты. Дорогое дитя, ну как можно задавать такие глупые вопросы! Кто тебе сказал, что в богадельне проветривали каморки? Кто станет заниматься такой ерундой! Ну кому это нужно, если свежий воздух и так проникал в дом через печную трубу и щели в полу и стенах?
