Джоан Роулинг - Гарри Поттер и Орден Феникса
– Да, ненавидел! – Голос у Гарри сорвался. Он повернулся спиной к Дамблдору и пошёл сам не зная куда. Теперь комнату уже заливал яркий солнечный свет; глаза всех портретов были устремлены на Гарри, а он шагал, ничего не видя, не сознавая, что делает. – Вы держали его взаперти в доме, который он ненавидел, – вот почему вчера он не смог там остаться…
– Я пытался спасти Сириусу жизнь, – тихо ответил Дамблдор.
– Людям не нравится, когда их запирают! – свирепо бросил Гарри, оборачиваясь к нему – Вы и со мной поступили так же – помните, прошлым летом?
Дамблдор опустил веки и закрыл лицо длиннопалыми руками. Но даже этот необычный жест, говорящий то ли о грусти, то ли о бесконечной усталости, то ли ещё о чём-то неведомом, не смягчил Гарри. Наоборот, его ещё больше взбесило то, что Дамблдор проявляет признаки слабости. Он не имел права быть слабым, когда Гарри хотелось рвать и метать, осыпая его упрёками.
Через несколько секунд Дамблдор отнял от лица руки и посмотрел на Гарри сквозь свои очки-половинки.
– Пожалуйста, сядь, Гарри, – произнёс он. – Пришло время сказать тебе то, что я должен был сказать пять лет назад. Сейчас ты узнаешь всё. Я прошу у тебя только одного – немного терпения. Когда я закончу, буйствуй на здоровье… я не стану тебя останавливать, делай, что хочешь.
Некоторое время Гарри ещё сверлил его взглядом, затем опять уселся на стул напротив Дамблдора и приготовился слушать.
Дамблдор поглядел в окно на залитые солнцем луга, потом снова на Гарри и начал:
– Пять лет назад ты, Гарри, прибыл в Хогвартс живым и здоровым, как я надеялся и рассчитывал. Впрочем… не совсем здоровым. Ты перенёс много страданий. Я знал, что так будет, когда оставлял тебя на пороге дома твоих дяди и тёти. Знал, что обрекаю тебя на десять трудных, мучительных лет.
Он помедлил. Гарри молчал.
– Ты можешь спросить – и у тебя есть на то причины, – почему я так поступил. Почему было не отдать тебя на усыновление в какую-нибудь семью волшебников? Многие согласились бы на это с радостью и почли бы за счастье и большую честь воспитать тебя как сына.
Мой ответ таков: в первую очередь я хотел сохранить тебе жизнь. Пожалуй, я один знал, какая огромная опасность тебе угрожает. Волан-де-Морт был побеждён несколько часов назад, но его сторонники – а многие из них почти так же ужасны, как их предводитель, – всё ещё оставались на свободе, свирепые, отчаянные и безжалостные. Вдобавок, принимая решение, я должен был учесть перспективы на будущее. Верил ли я в то, что Волан-де-Морт исчез навсегда? Нет; я не знал, десять, двадцать или пятьдесят лет пройдёт до его возвращения, но был уверен, что рано или поздно он вернётся, а ещё, зная его как никто, был уверен, что он не успокоится, пока не убьёт тебя.
Я знал, что познания Волан-де-Морта в области чёрной магии более обширны, чем у любого другого из ныне живущих волшебников. Знал, что даже мои самые сложные и мощные защитные чары вряд ли уберегут тебя, если он вернёт себе всю былую силу.
Но мне была ведома и слабость Волан-де-Морта. И я принял решение: тебя защитит древняя магия, о которой он знает, которую презирает и которую всегда прежде недооценивал – себе на горе. Я имею в виду, конечно, то, что твоя мать пожертвовала собой ради твоего спасения. Она дала тебе такую надёжную защиту, какой он и представить себе не мог, и она по сей день тебя оберегает. Таким образом, я решил положиться на материнскую кровь. И я отнёс тебя к её сестре, поскольку других родственников у неё не осталось.
– Она меня не любит, – тут же вставил Гарри. – Ей наплевать…
– Но она приняла тебя, – прервал его Дамблдор. – Да, неохотно; да, скрепя сердце, с горечью и даже гневом, но приняла – и таким образом закрепила наложенные мною чары. Благодаря жертве твоей матери кровные узы сделались самой могучей защитой, какую я мог тебе дать.
– Я всё-таки не…
– Пока ты называешь своим домом тот, где обитают кровные родственники твоей матери, Волан-де-Морт не причинит тебе вреда – он не может даже пальцем тебя тронуть. Он пролил её кровь, но она по-прежнему живёт в тебе и в её сестре. Её кровь стала твоей хранительницей. Пускай ты возвращаешься туда только раз в году, но покуда ты ещё можешь называть это место домом, покуда ты принадлежишь ему, Волан-де-Морт ничего тебе не сделает. Твоя тётя знает об этом. Я всё объяснил в письме, которое оставил у неё на крыльце рядом с тобой. Она знает, что, взяв тебя под свою крышу, сохраняла тебе жизнь на протяжении последних пятнадцати лет.
– Погодите, – сказал Гарри. – Погодите минутку. – Он выпрямился на стуле, в упор глядя на Дамблдора. – Так это вы прислали ей громовещатель. Вы велели ей не забывать… это был ваш голос…
– Я подумал, – Дамблдор слегка наклонил голову, – что ей стоит напомнить о договоре, который она скрепила, приняв тебя в семью. Я подозревал, что нападение дементора откроет ей глаза на опасности, связанные с содержанием в доме такого приёмного сына.
– Так оно и вышло, – тихо подтвердил Гарри. – Вернее… больше всех разозлился дядя. Он хотел выкинуть меня на улицу, но тут пришёл громовещатель, и она… она сказала, что я должен остаться. – Он уткнулся взглядом в пол, потом добавил: – Но какое отношение это имеет к…
Он не мог заставить себя произнести имя Сириуса.
– Итак, пять лет назад, – снова заговорил Дамблдор, точно его и не прерывали, – ты прибыл в Хогвартс – может, и не такой счастливый и упитанный, каким я хотел бы тебя видеть, зато живой и более или менее здоровый. Ты был не изнеженным маленьким принцем, а самым обычным мальчишкой – чему, с учётом всех обстоятельств, можно было только радоваться. До сих пор всё шло согласно моему плану.
А потом… впрочем, ты не хуже меня помнишь то, что произошло на первом году твоего обучения в Хогвартсе. Ты великолепно ответил на брошенный тебе вызов и очень скоро – гораздо скорее, чем я мог предвидеть, – очутился лицом к лицу с Волан-де-Мортом. И снова выжил. Мало того – ты отсрочил возвращение Волан-де-Морта во всей полноте его могущества. Это был подвиг, достойный взрослого мужчины. Не могу выразить, как я тобой гордился.
– Однако у моего замечательного плана был один недостаток, – продолжал Дамблдор. – Недостаток вполне очевидный – и уже тогда я понимал, что из-за него всё может пойти насмарку. Тем не менее, сознавая, как важно, чтобы мой план увенчался успехом, я сказал себе, что не позволю этому недостатку его погубить. Я один мог предотвратить крах – следовательно, я один должен был проявить силу. И это стало моим первым испытанием, когда ты лежал в больничном крыле, ослабевший после схватки с Волан-де-Мортом.
– Я не понимаю, о чём вы говорите, – сказал Гарри.
– Помнишь, как ты спросил меня, почему Волан-де-Морт пытался убить тебя, когда ты был ещё ребёнком?
Гарри кивнул.
– Как, по-твоему, следовало мне тогда ответить?
Гарри взглянул в его голубые глаза и промолчал, но его сердце снова пустилось вскачь.
– Ты до сих пор не видишь недостатка в моём плане? Нет… наверное, нет. Что ж… Как тебе известно, тогда я решил не отвечать. Одиннадцать лет, сказал себе я, – это слишком рано для такой откровенности. У меня раньше и в мыслях не было раскрыть секрет, когда тебе будет всего одиннадцать. Я боялся, что бремя этого знания станет для тебя невыносимым.
Но ещё в ту пору мне следовало заметить кое-какие опасные симптомы. Я должен был спросить себя, почему меня так мало встревожило то, что ты уже задал мне вопрос, на который – я знал это – мне когда-нибудь придётся дать ужасный ответ. Надо было признаться себе, что я чересчур радовался возможности промолчать хотя бы в тот день… Ты был ещё молод, слишком молод.
Итак, начался второй год твоей учёбы в Хогвартсе. И снова ты встретился с трудностями, которые по плечу не каждому взрослому волшебнику, и снова преодолел их с таким успехом, о каком я и не мечтал. Правда, ты не повторил своего вопроса о том, почему Волан-де-Морт оставил у тебя на лбу эту метку. Да, конечно, мы обсуждали твой шрам… мы подошли очень, очень близко к запретной теме. Почему я тогда не рассказал тебе всё?
Что ж… мне казалось, что для такого разговора двенадцать – это, в конце концов, едва ли намного лучше одиннадцати. Я позволил тебе уйти – окровавленному, измученному, но счастливому – и, почувствовав слабый укол совести при мысли о том, что надо было во всём тебе признаться, легко и быстро успокоил сам себя. Ты был ещё так молод, и я не мог найти в себе сил испортить день твоего торжества…
Теперь понимаешь, Гарри? Теперь ты видишь изъян в моём чудесном плане? Я угодил в ловушку, о которой знал заранее и которую обещал себе обойти – должен был обойти!
– Я не…
– Ты был слишком дорог мне, – просто сказал Дамблдор. – Твоё счастье было для меня важнее, чем твоё знание правды, твоё душевное спокойствие – дороже моего плана, а твоя жизнь – ценнее тех жизней, которыми, возможно, пришлось бы расплатиться за провал этого плана. Иными словами, моё поведение было именно таким, какого Волан-де-Морт всегда ожидал от глупцов, способных любить.
