Евгений Астахов - Рукопись в кожаном переплете
— Энрике, быстрей!
Не думая ни о чем, я ухватился за канат и полез по нему. Ноги у меня были скованы, и мне с большим трудом удалось выбраться наружу. Аола помогла мне…
Было темно, фрегат шел под всеми-парусами, зарываясь в крутую волну. У люка, положив голову на бухту якорного каната, спал часовой. Возле него валялась пустая плетенка из-под вина. Я вынул у него из-за пояса пистолет. Аола схватила меня за руку, и мы быстро перебежали освещенную фонарем часть палубы.
— Они пьянствовали до полуночи, — шепнула мне Аола. — И теперь их окончательно укачало — и вино, и море. Быстрей, Энрике! За кормой шлюпка. Быстрей, ее может захлестнуть волной.
— Погоди, Аола! — сказал я. — Пока жив Педро Форменас, я не уйду с этого корабля.
— Быстрее, Энрике! — повторила она. — Быстрее в шлюпку! Клянусь тебе небом, Педро Форменас уже полчаса как мертв, — и, откинув плащ, Аола показала мне пустые ножны от своего маленького стилета[35], который сделал ей старый Хуан Монтехо.
Волны подхватили нашу шлюпку и швырнули ее в сторону. Через несколько секунд освещенные окна фрегата были уже далеко от нас. Аола вынула ключ и открыла замок моих кандалов.
— Собака Форменас носил этот ключ под сорочкой вместе с крестом на одной цепи. Я взяла ключ и оставила ему два креста: его собственный и тот, что был вырезан отцом на рукоятке моего стилета.
— Как ты попала на фрегат?
— В толпе пленных меня заметил все тот же дон Педро. Он ткнул в меня пальцем и сказал: «Эта девчонка принадлежит мне. Стоит ли ее вешать? Отвезите-ка лучше дикарку на фрегат. Пусть послужит своему хозяину за долги, которые не успел мне отдать ее бродяга отец». Меня отвезли на корабль. Я прислуживала важным сеньорам и прибирала каюту Педро Форменаса. Я снимала с него сапоги, а он приговаривал: «В Испании ты посмотришь, как прикончат твоего Энрике, а потом я сделаю все, чтобы ты утешилась. Ты очень красива, и тебе нечего делать на диком острове. Ты будешь жить в Кастильи и будешь довольна своей жизнью со мною. Клянусь тебе моим золотом». Сегодня вечером, когда началась качка, все сеньоры, чтобы их поменьше мутило, приказали раскупорить дюжину бутылок с вином и гуаро. Одну из них я отнесла часовому. Дон Форменас так напился, что едва дополз до каюты. Я отомстила ему за своего отца, за себя, за наших земляков… Бог простит меня. Остальное ты знаешь.
Всю ночь шлюпку бросало волнами. Я сидел на веслах стараясь держать ее по ветру, Аола отчерпывала ладонями воду. К утру шторм утих. Кругом было море, теплое и мелкое Карибское море. Над головой безоблачное ярко-синее небо. Мы не знали, куда нас угнал ветер и в какой стороне берег. Течение медленно несло шлюпку, и я решил не грести, чтобы сохранить силы. Аола успела захватить с собой только кусок жареного мяса и плетенку с водой. Этого было очень мало. Прошел день, потом еще один. Солнце стояло над головой — беспощадное солнце Карибского моря. Оно по каплям выпивало драгоценную влагу, спрятанную в нас, словно знало, что нам нечем ее пополнить. Воды в плетенке осталось меньше трети, мясо было давно съедено.
По ночам Аола бредила. Ей казалось, что за бортом плещет не соленая морская волна, а прозрачный звонкий ручей, тот, что беззаботно бежал многие годы около дома, в котором она родилась. Я прикладывал к ее сухим губам плетенку, но она отводила мои руки.
— Нет, нет! — говорила Аола хриплым шепотом. — Нет, нет. Береги воду. Один бог ведает, сколько нам еще плыть, до берега.
В это время года нельзя было рассчитывать на дождь Солнце! Благословенное солнце моей щедрой родины! Я проклинал его, я ненавидел его. Оно отнимало жизнь у моей Аолы!..
На третью ночь она сказала мне:
— Ты совсем выбился из сил. А я сегодня чувствую себя бодрее. Верно, берег близко… Ты видел, перед закатом над водой пролетели чайки? Значит, скоро берег. Ты усни, Энрике. А я посижу…
Я лег на не успевшие еще остыть доски стланей и смотрел на Аолу. Она сидела на носу лодки, освещенная луной. Я никогда не забуду ее тонкий профиль и волну густых волос, перехваченных у затылка цветным ремешком. Я лежал на дне лодки и смотрел на Аолу, и я не чувствовал голода, и мне не хотелось пить. На закате мы видели чаек. Они никогда не улетают далеко от берега. Но хватит ли у нас сил прожить без воды еще один день? Жаркий день… Я не заметил, как уснул. Мне ничего не снилось…
Проснулся я на рассвете. Около моей головы лежала плетенка с теплой водой. Аолы в лодке не было…
Не знаю, почему я остался жив. Может быть, потому, что надолго лишился сознания. Не знаю, не помню… Единственное, что осталось в моей памяти, это желтая палуба незнакомой бригантины и высокий тощий человек на ней в островерхой шляпе с широкими полями и в башмаках с серебряными пряжками.
Он говорил резким, скрипучим голосом:
— Вы среди друзей. Мужайтесь, юноша, все позади. Вы на «Флоре», бригантине доктора Адама Олеария, ученого и путешественника, и он сам к вашим услугам.
А потом кто-то снизу, из-за борта, видимо, спустившись на мою шлюпку, удивленно крикнул:
— У этого парня железная выдержка, господин доктор! В его плетенке еще целых полкварты воды!..
…Дождь перестал. Ветер не спеша, словно нехотя, разгонял остатки изорванных в клочья облаков. Блестящая листва была усыпана мелкой водяной пылью. Мы неподвижно сидели вокруг Петра Васильевича, поджав коленки к подбородкам. И только Ветка лежала за его спиной, зарывшись лицом в одеяло. Мне показалось, что она плачет…
Глава 15. Экспедиция ищет новые пещеры. Дед Фома. Клад Федора Шелудяка. Синий вечер. Лодка
Новую пещеру мы нашли совсем неожиданно. Выбравшись почти на самый верх глубокого, густо заросшего лещиной Медвежьего оврага, мы пошли вдоль его склона. Ленька пропустил нас вперед и, когда мы отошли от него уже шагов на двадцать, крикнул:
— Эх, вы, искатели-старатели! Вот она, пещёра-то!
Он торжественно раздвинул кусты, рубанув пару раз топором, и мы увидели довольно высокий вход, черной дырой уходящий в глубь скалы.
— Пещёры искать надо умеючи! — сказал Ленька, и по его широкому веснушчатому лицу расплылась самодовольная улыбка.
— Не пещёры, а пещеры, — не упустил случая Гаррик.
— Все одно надо умеючи. Глазами галок не считать. А то идут…
Петр Васильевич подозрительно глянул на Леньку и, вынув фонарь, осветил своды пещеры.
На ближайшей стене свечной копотью было выведено:
«Здесь были Костя и Настя. 1928 г.»
— Ишь ты! — удивился Вовка. — Какая старая пещера!
Все рассмеялись, а Вовка сперва обиделся, а потом махнул рукой и тоже засмеялся.
— Подумаешь, не сообразил сразу, — сказал он.
В пещеру мы вошли все вместе, гуськом. Впереди Петр Васильевич, за ним Ленька и все остальные. Она оказалась небольшой, всего лишь метров пятьдесят, с двумя боковыми коридорами. Мы пошли было по ним, но и они почта сразу же окончились тупиками.
— Неважнецкая пещерка, — пренебрежительно сказал Витька. — Разве только дождь в ней переждать.
— Ну да, знаешь ты много! — обиделся вдруг Ленька. — Да эта пещёра… — начал было он, но почему-то замялся и замолчал.
Петр Васильевич тоже не спешил уходить. Он тщательно рассматривал тупиковую стену. Потом даже попытался вскарабкаться повыше, но это ему не удалось.
— А ну-ка, Витя, — попросил он. — Стань-ка мне на плечи, осмотри верхнюю часть стены.
— А зачем?
— Понимаешь ли, мне все же не верится, что эта пещера такая мелкая. Очень может быть… впрочем, полезай сперва и осмотри весь верх стены.
Витька взгромоздился на плечи Петру Васильевичу, и луч его фонарика заскользил под самым потолком.
— Ну, что там? — нетерпеливо окликнули мы его.
— Щель есть! — крикнул он. — С полметра, пожалуй. Только плохо видно, я едва достаю до ее нижнего края!
Петр Васильевич поднял вверх геологический молоток.
— Попробуй стать на него, как на ступеньку.
Витька нащупал ногой молоток, ухватился за выступ стены и подтянулся на руках. Еще секунда — и он исчез. Словно провалился куда-то.
— Витя! — испуганно крикнул Петр Васильевич. — Не смей лезть в глубь щели! Сейчас же назад!
— Бу-бу-бу! — донеслось откуда-то из глубины пещеры.
— Вот же неслух! — рассердился Петр Васильевич. — Давайте, ребята, подтолкните меня, я полезу за ним.
Но лезть ему не пришлось. Под сводом мелькнули Витькины ноги. Пятясь, он выполз из щели и стал спускаться вниз.
Петр Васильевич был очень сердит и ни о чем не расспрашивал Витьку. Сам же он только и сказал:
— Щель метров десять, а дальше уступ вниз. Невысокий. И опять пещера, конца не видать, с отростками.
— Все марш к выходу! — скомандовал Петр Васильевич. — Тоже мне, отростки…
В лагере нас ждал гость — высокий худощавый старик с окладистой седой бородой и глазами-щелочками. На старике была форменная тужурка и фуражка с темно-зеленым околышем, на котором поблескивали два перекрещенных дубовых листка.
