Иван Сотников - Чудо-камень
Решившись, наконец, Азат мигом соскользнул с дерева, бросился в палатку, сорвал с кола ружье, впопыхах не сразу разыскал нужные патроны и тут же вымахнул наружу. Теперь его удивлению не было границ. Медведю удалось сорвать с головы горшок с медом, и он, урча, расправлялся с ним на берегу ручья.
С испугу Азат забыл перезарядить ружье и стоял ни жив ни мертв. Видит, из-за кустов вышла Альда и как ни в чем не бывало идет себе с ведром молока. Азат перепугался за девочку. Сейчас же угодит в лапы медведю.
— Альда, медведь! — крикнул он, собравшись с духом. — Лезь на дерево! — и стал перезаряжать ружье.
Девчонка сразу сообразила в чем дело, и, не раздумывая, бросилась, как показалось Азату, к ближайшему дереву. А на самом деле — к медведю.
— Стой, стой! — закричала она. — Не стреляй!
Подбежала к. Мишке и бесстрашно заслонила его собой.
Азат опешил вовсе. Как во сне. Только в сказочном кино может случиться такое. С ума она сошла, что ли?
— Беги прочь, задерет же! — крикнул он, поднимая ружье.
— Не смей стрелять! Ты что, очумел? — орала Альда, заслоняя собой медведя. — Не видишь, ручной. Мы вместе сюда шли, только он обогнал. Он же с кордона.
Азат бессильно опустил руки. Вот-те и медведь! Чуть было не убил ручного. Со стыда пропадешь теперь? Только кто его знал, что ручной. Оправдывал он себя и свою опрометчивую, как теперь выяснилось, решимость.
— Ты гляди, на нем ошейник! — сказала Альда, будто еще требовалось доказательство, что мишка ручной. — Его надо отвести домой.
Оказывается, Альде показали мишку как диковинку кордона. Его выходили из маленького медвежонка, мать которого убил лесник года три назад. Очень ручной вырос, как собачонка. Ласковый, понятливый, но любит и победокурить. Нет-нет, да и в лес уйдет. Бродит три-четыре дня и снова возвращается. Как и все медведи, очень любит мед, сахар — все сладкое. Сегодня он увязался за Альдой. На кордоне сказали, не беда, вернется. Всю дорогу озоровал. А потом обогнал ее и умчался вперед. А она думала: он рыщет поблизости. Все звала, поджидала. А он — вон где.
— Хоть бы мед уберег! — сказала Азату с укором. — Чем теперь угощать гостей?
Азат и обрадовался, и огорчился. Вот-те и приключение. Как в кино. Альда подвела к нему Мишку, и тот ласково потерся мордой о плечо Азата. Жаль было бы погубить такого зверя!
Не мешкая, Альда повела Мишку на кордон, а Азат стал заново готовить обед. Не успел он распалить костер и поставить на огонь кашу, как нагрянули ребята. Усталые, изголодавшиеся, с завидным аппетитом. Но обеда еще не было.
— В чем дело, Азат? — спросил Биктимер. — Опять сороки?
— Какие тебе сороки! Медведь! Да-да, сам медведь!
— Значит, новые сказки, а мы без обеда! — огорчился Петька.
Ребята обступили Азата и наперебой расспрашивали о случившемся. Азат рассказывал сбивчиво, то забегая вперед, то возвращаясь назад. А у ребят уже глаза горели. Вот-те и Азат! Чуть медведя не убил. Если б не Альда, была бы на ужин медвежатина.
Вернулась Альда, и ребята снова и снова расспрашивали ее про зверя-проказника и были готовы сейчас же бежать на кордон, чтобы собственными глазами увидеть того медведя. Про мед никто и не вспомнил.
Как ни ждали профессора и старого камнереза, они не прибыли.
Уже перед сном Альда спустилась к озеру, чтобы вымыть ноги. За нею увязался Петька.
— Ты что, как тень, бродишь за мною? — спросила она его, не скрывая раздражения. — Сказала же, с таким, как ты, дружить не сумею.
Петька поглядел на нее вызывающе и тихо, сквозь зубы, процедил:
— Хочешь скажу такое, о чем никому не скажу больше? Одной тебе! Хочешь?
Заинтриговать Альду легко. Значит, все же хочет сказать ей. Почему бы и не выслушать. Пусть говорит.
— Только слово — никому не пересказывать! Согласна?
Альда заколебалась было и все же решилась.
— Пусть так, согласна.
— Знаешь, почему не поехал Сенька?
— Сам же сказал, в деревню…
— Нет. Я запер его в школьном подвале, на складе.
— Как запер? — оторопела Альда.
— Запер, и все.
— Зачем же запер?
— Не хотел, чтобы ехал с нами, с тобою. Думаю, пусть посидит… Сам хотел с тобою… Чтоб не дружила с ним…
— Ты с ума сошел. Ну к дурак! Разве товарищи так поступают?!!
— А пусть не мешает.
— Ну и дурак. Как же он выберется? Надо же сообщить немедленно. Может, еще сидит взаперти. Да ты понимаешь, что натворил?!!
— Конечно, понимаю, потому и сказал.
— Идем к Платону Ильичу.
— Ты же слово дала никому не говорить.
— Какое слово? Ты ошалел. Разве этим шутят! Идем.
— Никуда я не пойду, и ты не смеешь. Слово дала.
Альда сорвалась с места и бросилась в лагерь. Ну и дурак. Сумасшедший дурак. До чего додумался. А вдруг Сенька и теперь еще сидит взаперти. Ужас! Кошмар! Нет, нужно сейчас же обо всем рассказать Греку. Но с приближением к лагерю ее решимость таяла. Взбудоражить ребят легко. А что за польза? Все равно ночью ничего нельзя предпринять. Лучше подождать до завтра. Можно же послать телеграмму. Через колхоз. Конечно, можно.
Запыхавшись, Петька догнал Альду.
— Не смей, надо — я сам скажу.
— До завтра не буду, — сказала Альда, — а там грози не грози — все равно скажу.
И стиснув зубы, пошла спать.
Долго ворочалась с боку на бок. Вон что, оказывается, с Сенькой. Удалось ли его вызволить. Слово дала молчать. А разве можно молчать. И разве мыслимо сдержать слово. Нет и нет. Завтра будут они в колхозе, и надо немедленно дать телеграмму. А Петьку надо судить, судить судом ребят. Иначе нельзя. Пусть отвечает за свои поступки. А вдруг скажет, все из-за нее, из-за Альды. Стыдно же будет. Пусть стыдно, а молчать нельзя, нельзя, нельзя!..
Час молчания
Медведь нарушил весь распорядок лагеря, и до самого сна ребята не успели внести в дневник записи о виденном и пережитом, не сумели сделать зарисовки, рассортировать собранные камни — ничего из того, чему обычно посвящался вечер. Все за день устали и до утра проспали, как убитые. Азату снилось, что он все же убил того медведя. Проснулся в холодном поту.
Вышел из палатки. Было то время суток, про которое говорят — ни свет ни заря. Небо, еще синее-синее, густо усыпанное звездами, а горизонт над Уралтау едва-едва посветлел. Вокруг тихо и сонно. Казалось, все спит: и трава, и деревья, и сами горы. Бывает же такая немыслимая тишь! А что бы он убил вдруг того медведя? Опоздай Альда — убил бы. Геройство было бы тогда или беда? Конечно, в лесу не различишь, ручной он или дикий. И переживал Азат, как при большой опасности. Но убить Мишку было бы жаль. Хорошо, что его миновала такая беда. Сам Платон Ильич сказал, что он убил бы при тех же обстоятельствах. Азата он хвалил за решимость и сообразительность, а ребята, чувствовалось, завидовали ему. Каждому хотелось, чтобы такое случилось и с ним.
Азат присел у входа в палатку, задумался, да так и заснул, сидя, прислонившись спиной к колышку. Больше ему ничего не снилось.
А с утра Платон Ильич объявил час камня. Это значило — разговаривать разрешалось лишь про камень. Про тот, что найден, и про тот, который еще не найден, про любой, видел ты его или только читал о нем в книге, или от кого-либо слышал.
Альда ушла в себя и все думала, как и когда сказать про Сеньку. Решила в обед, когда пойдут в колхоз. Петька суетился и все время вертелся около нее. Без умолку болтал. Даже сочинил небылицу про медведя, заболевшего цингой. Зверь сам отыскал в горах соль и постепенно вылечился от цинги. И будто с тех пор перестал любить мед. Рассказывал занятно, с забавными выдумками про медведя-папу, про медведицу-маму и их Мишек и Гришек, которым больше нравился мед, а не соль.
Платон Ильич покосился на Петьку. Час же камня! Но упрекнуть не упрекнул. Ведь медведь искал каменную соль.
У Азата тоже есть что рассказать Эти дни он жил хариусом. Самая замечательная рыба. Осторожная, чуткая. Как бы ни была голодна, а видит человека — ни за что не клюнет. Подойди же из-за кустов, закинь удочку с приманкой, и она враз схватит ее. Любит чистые горные речки, частые перекаты, быстрины. В мутных водах совсем не водится. Платон Ильич строго поглядел на Азата, молчаливо напоминая про час камня.
— А я про камень, Платон Ильич, — сразу нашелся Азат. — Ведь хариус среди камней водится, да и речка — не что иное, как «жидкий лед». И разве вода — не минерал?
Платон Ильич улыбнулся. Его явно обезоружили. Так, пожалуй, о чем ни заговори — все будет мир камня.
Платон Ильич взял в руки кусок базальта. Камень и время. Камень помогает нам определить, много ли времени прошло с тех пор, как родился он на земле. Именно по камню построена современная хронология мира.
Возраст земной коры превышает два миллиарда лет. Первая жизнь возникла миллиард лет тому назад. Эпохе каменного угля двести пятьдесят миллионов лет. Человеку — миллион, а может, и больше. Тонкая обработка камня началась семь тысяч лет назад. Веку меди всего шесть тысяч, а веку железа три тысячи. Так исчисляется время по каменным документам природы.
