Лайф Андерсен - Свободный и раб
— Я замерз, — сказал Арн, стуча зубами.
Это были первые слова, произнесенные после долгого, долгого молчания.
— Я тоже, — отозвался Угль.
Оба сидели у самого костра, но та часть тела, которая была дальше от огня, оставалась холодной, как лед.
— Давай развернем парус, — сказал Арн, вставая, — и вместе в него замотаемся.
Не так-то просто было расстелить кусок, оставшийся от огромного паруса, в крохотной хижине, следя, чтобы он не попал в огонь. Но в конце концов они с этим справились и теперь сидели, тесно прижавшись друг к другу, обмотанные со всех сторон тяжелой плотной материей. Вначале ее прикосновение неприятно холодило голую кожу, но постепенно им делалось все теплее, их обнаженные тела согревали друг друга. И обоим было от этого хорошо. Они так давно не ощущали тепла живого человеческого тела, и им очень этого не хватало. Арн вдруг почувствовал в душе удивительный покой, какого он уже долго не испытывал. И в то же время в голове у него вертелась одна неотвязная мысль…
Мальчики сидели, неподвижно уставившись в огонь. Гроза опять отступила, и лишь глухие раскаты грома доносились откуда-то издалека. Дождь еще падал, но мелкий, моросящий, и ветер улегся. В хижине стало понемногу теплеть, но ни один из мальчиков и не думал скидывать с себя парусину. Время от времени кто-нибудь из них высвобождал руку и подбрасывал в огонь сухую ветку — не для тепла, а для света. Ни Угль, ни Арн не представляли себе, сколько они уже так просидели. Выть может, много часов.
— Ты однажды сказал… — начал было Арн, но не договорил.
— Что я сказал? — спросил Угль, повернув к нему лицо.
Они сидели так тесно, что носы их почти соприкасались.
— Ты сказал: «…за те пять лет, что я был рабом». Это было в самый первый вечер. Я еще тогда спросил тебя, не устал ли ты.
— А, помню. — Угль снова перевел взгляд на огонь.
— Как это понять?
— Что понять?
— Ну, насчет пяти лет. А до этого, пять лет назад, кем же ты был, раз ты не был рабом?
— Свободным человеком, кем же еще, — сказал Угль. Сказал спокойно, словно это само собою разумелось.
— Свободным? — У Арна странно заныло в животе. Он, конечно, ждал такого ответа, другого просто не могло быть, и, однако же, ему почему-то сделалось страшно. — Как это — свободным? — переспросил он, потому что Угль молчал.
— Так, свободным. Таким же, как ты. И жил у себя в родном селении.
— Но это значит, что…
Арн не мог подобрать нужные слова. Он хорошо знал, о чем ему хочется спросить, и втайне угадывал, что он сейчас услышит от Угля, и от этого ему становилось страшно. Он подумал о своей матери и сестре, а потом мысли его незаметно перескочили на отца и мать Угля, на его братьев и сестер…
— Да, — помедлив, ответил Угль. — Это значит, что сильнейший всегда считает, что имеет право превращать других людей в рабов только потому, что он сильнее. Что власть — это и есть право. Но это неверно. Это несправедливо.
Арну стало не по себе. Перед глазами возник его отец, сильный, могущественный, богатый. И отец Угля, такой, каким он видел его каждый день в течение многих лет. Он вдруг ощутил своей кожей прикосновение тугих мускулов Угля.
— Расскажи, — попросил он наконец. — Расскажи мне, как это было.
Глава 14
Выпростав из-под парусины одну руку, Угль подобрал длинную палку и, ковыряя ею в огне, начал рассказывать свою историю:
— Я родился в стране, что лежит к югу отсюда, по ту сторону моря. Чужеземцы, которые с нами торговали, называли ее Страной Больших Темных Лесов. Жил я в красивом, богатом селении, богаче вашего — у нас было больше золота и серебра. В остальном все было очень похоже. Только кожа у наших людей темнее, чем у вас, и волосы почти у всех черные.
Селение наше стояло в том месте, где большая, многоводная река впадает в море. Зимой там бывало очень холодно, холоднее, чем здесь, а летом — жарко. С наступлением лета все мужчины садились на корабли и отправлялись торговать разными товарами. Иногда они уплывали за море, но чаще плавали вверх по большой реке в чужие края. И к нам в селение тоже часто приплывали чужеземные купеческие корабли.
Мой отец был вождь, но-вашему хевдинг, самый могущественный человек в селении. Это он водил корабли, когда мужчины отправлялись в летнее плавание. И рабов он имел. У некоторых из них была светлая кожа и белокурые волосы, как у тебя.
И вот однажды отец заболел — по всему телу пошли нарывы, поднялся сильный жар. Когда настало время кораблям отправляться в плавание, он еще не мог подняться с постели, и им пришлось уйти без него. На летнем солнце отец начал понемногу поправляться, но был еще очень слаб.
Как-то раз выдался особенно жаркий день, и даже ночью не стало намного прохладней. Я никак не мог уснуть, ворочался с боку на бок, шкуру скинул и лежал нагишом. Дверь в доме оставили открытой, чтобы не было так душно. Если бы она была закрыта, я бы, может, ничего не услышал. А тут меня разбудил топот бегущих ног, и мне стало ясно, что случилась беда.
«Вставайте скорее! Кто-то идет!» — только и успел я крикнуть, и в то же мгновение в двери показался первый воин. Следом за ним тотчас ворвались другие. Я различал их фигуры в чуть светлевшем дверном проеме. Женщины и все дети проснулись, дом наполнился криками, шумом. Мы, дети, плакали, но, по-моему, нас никто не слышал.
Женщины, вскочив, пытались защитить детей, но нас вырывали у них и отшвыривали прочь. Взрослых женщин и молодых девушек бросали обратно на постели и насиловали. Чужеземцы совсем озверели. Они ломали и крушили все подряд. Мой отец поднялся на ноги, но Он был слишком слаб, чтобы оказать сопротивление. От удара он свалился без сознания, и его связали.
Потом нас всех погнали на корабли. А напоследок иноземные воины подожгли все дома. У меня в ушах до сих пор раздается мычание коров в горящем хлеву. Его было слышно даже на корабле.
Мы плыли много-много дней. Меня мучила морская болезнь, все время рвало. По пути нам встречались бесчисленные острова, большие и малые, и кое-где мы приставали к берегу, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия, а иногда воины отправлялись грабить и захватывали добычу. В конце концов мы приплыли сюда. Вот с тех пор я здесь и живу.
Угль рассказывал спокойно и бесстрастно. Видно было, что для него это — дело далекого прошлого и он уже столько раз мысленно возвращался к этим событиям, что успел к ним привыкнуть. На Арна же его рассказ произвел сильное впечатление.
— А мой отец… он тоже там был? — спросил он немного погодя.
— Конечно. Это он вел те корабли. А иначе как бы я стал его рабом?
— И это правда, что твой отец был хевдингом? Что ты был сыном хевдинга?
— Почему «был»? Я и есть сын хевдинга. Но что из этого?
— Ты думаешь, моя мать тоже… и моя сестра…
— Стал и рабынями? Само собой. А ты как думал? Разве у них теперь есть власть? Нет у них власти. И очень может быть, что их поселили в одной лачуге с моим отцом и моей матерью, с моими братьями и сестрами. Во всяком случае, колотушки они получают от одних и тех же людей. Если, конечно, их не продали.
— Но это же… это ужасно!
Хотя Арн сам догадывался, что так все и есть, ему показалась чересчур жестокой правда, высказанная в столь откровенной и грубой форме. У него комок застрял в горле.
— Еще бы! Конечно, ужасно. Это так же ужасно, как и то, что мой отец и моя мать рабы.
— Да, но они привыкли… то есть… они-то нет, по бывает ведь так, что человек родился уже рабом. И всю свою жизнь прожил рабом.
— И что же, по-твоему, это лучше? — В голосе Угля появились жесткие нотки.
— Ну… такие ведь, наверно, меньше от этого страдают. Раз они не знали ничего другого. — Арн не сдавался, хотя сам видел, что слова его звучат не слишком убедительно.
— Да разве тебе не ясно, что дело-то вовсе не в этом? Неужели ты не понимаешь, что такое положение, когда одни люди — рабы, а другие — свободные, вообще неправильно? И ведь все зависит только от случая: я родился, чтобы стать хевдингом, а стал рабом, а ты родился, чтобы стать хевдингом, и наверняка им станешь. Если только твой отец этой осенью вернется живым из похода.
— Конечно, вернется! Я уверен! — Арн испугался. Он и мысли не допускал, что отец может не вернуться.
— Ну хорошо, положим, что так. Но разве от этого все станет более справедливым? Разве то, что я стал рабом, более справедливо, чем то, что ты станешь хевдингом? Или наоборот?
— Да ну тебя, наболтал не поймешь чего! — буркнул Арн.
— Может, и наболтал. — Угль и сам сомневался, сумел ли он правильно выразить свою мысль, однако был уверен, что думает он правильно. — Но я-то знаю, о чем я говорю.
Арн молчал. Он был в замешательстве. Немного погодя он сказал:
— Когда отец вернется домой, мы с ним отправимся искать мать и сестру, я в этом уверен. Может, мы найдем и твоих родных. А если я попрошу, отец отпустит тебя на свободу за то, что ты помог мне спастись. — В голосе Арна звучала надежда.
