Евгений Титаренко - Четверо с базарной площади
Итоги были малоутешительными.
Один Слива неожиданно для Генки и Фата ухватился за какую-то нитку.
Но людей по кличкам Купец и Толстый они не знали, их еще предстояло найти. Среди завсегдатаев базара таковых не было.
Фат упустил мужика в болотных сапогах.
Генка узнал кличку и местожительство своего подопечного, но в дальнейшем его поведении ничего подозрительного не обнаружил, а кроме того, и сам начал сомневаться в прежней своей догадке…
Круг людей, которые могли быть (а могли и не быть) причастны к убийству, расширился, а результатов пока ни на грош.
— Не этот бы милиционер… — продолжал злиться Фат.
— А может, зря мы — за Дролей? — глубокомысленно спросил Генку Слива.
Генка промолчал. У него не было доказательств. Все, что он мог привести в свое оправдание, основывалось на расплывчатом «показалось»: «показалось тогда…», «показалось потом…»
— Все равно Дроля знает щербатого! — вступился за Генку Фат. — Я здесь тыщу лет — на базаре. И про карты эти мать говорила: когда надо щербатому — у него дамы пиковой вовсе нет на табурете!
Генка и Слива не поверили. Но Слива спорить не стал, а Генке спорить было невыгодно.
— Ладно! — сказал Генка. — Давай, Слива, твой блокнот. Запишем.
Итоги сводились к следующему.
Мужик в болотных сапогах. Личность не установлена. Но знаком со щербатым и Арсеньичем. Вдобавок сразу от базара он направился по дороге к выселкам, где живут Дроля и Банник. Возможно, он заметил Фата.
Щербатый парень. Базарный постоялец. Игрок. Знает Арсеньича, Дролю, мужика в болотных сапогах, Купца и Толстого. Отношения между ними неизвестны.
Арсеньич. Как и щербатый, знает всех, кроме Банника. Хотя возможно, что оба знают и его.
Дроля. Знает щербатого. Генка считает, что он заглянул к полковнику (но это под вопросом).
Купец. Им, кроме щербатого и Арсеньича, может быть каждый из перечисленных выше. Но скорей всего — какая-то новая, еще неизвестная личность.
Толстый. То же самое.
Банник. Исчез недели три назад. Где находится — вопрос.
Кесый. Известен от пяток до макушки. Но следить за ним труднее, чем за любым взрослым, потому что он сразу обратит на это внимание.
Итак: восемь человек. Из них до следующего базара один Дроля мог быть взят под наблюдение.
Генка покрутил свою кепку.
— Вот это да…
— Я буду искать мужика, — сказал Фат.
— В Дролином доме два выхода, — сказал Генка, — надо следить вдвоем.
— А я? — сразу выставился из-под челки Слива.
— Ты будешь искать щербатого. Так и запишем… — Генка записал. — Вы теперь вроде знакомых. Если и столкнешься с ним — ничего страшного. Рубль давай сюда. Это в общую казну. У кого карманы дома не проверяют?
— Я спрячу. — Фат взял рубль себе. — А как же с мужиком? Пусть гуляет?
— Мужик, если приметил тебя, увидит опять — будет еще хуже. Понял? А нам надо убедиться насчет Дроли… — Генка опять яростно крутнул кепку. — Ну, вот: то я вроде сомневаюсь, а то прям — стоит у меня перед глазами это окно! Понимаешь?
— Ладно, — сказал Фат. — Дроля тоже шишка… Лично я убежден.
Распределив таким образом обязанности и основав рублем, заработанным Сливой, казну, на полчаса разошлись.
Потом Слива отправился путешествовать по городу со строгим наказом глядеть во все глаза и подолгу «не зевать на афиши», а Генка с наступлением сумерек повел Фата к дому Дроли.
Луны не было, и, как только потухла узенькая полоска зари на горизонте, быстро загустела темнота.
Все это время друзья выжидали на почтительном расстоянии от дома № 8.
Распрощались уже в совершеннейшей темноте.
Фат через пустырь по тропинке между усадьбами пробрался в соседний с Дролиным огород и лег прямо на влажную землю за жердяным забором. Сырость первое время не чувствовалась, но чуть позже пришлось то сидеть на корточках, отогреваясь, то опять ложиться, когда немели ноги.
Хозяйская собака немножко полаяла во дворе и стихла.
Генке было проще. Он забрался в палисадник углового дома, наискосок от дома № 8, и за частым штакетником мог чувствовать себя свободнее. Сквозь щелку в ставнях едва пробивался свет, и увидеть Генку хозяева не могли.
Связи между приятелями не было, договорились поэтому действовать пока на свой страх и риск — то есть каждый ориентируясь на собственные возможности, но ни в коем случае не рисковать напрасно.
Встречу Генка назначил на Калужской, когда погаснет единственная около дальних выселков электрическая лампочка на столбе. Уличный свет во всем городе отключали в половине двенадцатого — в двенадцать.
Мимо Генки в одном и в другом направлении прошло за все время человек двадцать. Но дом № 8 никого не интересовал. Он стоял как вымерший, — темный за ставнями и молчаливый.
Встретились в двенадцать часов продрогшие до того, что зуб на зуб не попадал. Вечер пропал зря.
Всю дорогу до дома бежали и немножко этим согрелись. Слива поджидал их. Но путешествие его оказалось таким же безрезультатным.
И второй вечер не дал им ничего нового… А в среду…
Казна растет
В среду Слива наколдовал себе своим подозрительным насморком что-то похожее на ангину.
Если учесть, что в первую половину дня среды, то есть в то время, когда приятели должны сидеть на уроках, на базаре шумит точно такая же, как в воскресенье, толкучка, то станет понятным, что ангина Сливы была драгоценнее всех насморков на земле.
Хорошо быть болезненным.
Долго объяснять Сливе его задачу не пришлось. Генка, забежав утром и выслушав объяснение Сливиной матери, что болезни происходят от долгих блужданий по вечерам, незаметно ткнул пальцем в сторону базара.
Слива кивнул, выглядывая из-под одеяла. Уж до начала занятий он пролежит — на то и везет человеку, чтобы не упускать везенья.
В школе Фат и Генка сели за одну парту, гадая потихоньку, увидит Слива кого-нибудь, или ему просто-напросто не удастся сбежать из дому.
К занятиям они на этот раз чуточку подготовились и почти хотели, чтобы их вызвали к доске. Но, как оказалось, труд их пропал даром.
Мысли обоих на предпоследнем уроке вертелись то вокруг Сливы, то вокруг мужика в болотных сапогах, то около дома № 8, где проживал Дроля…
А на переменке вбежала принаряженная Тося с красными полосками председателя на рукаве и, потряхивая своим голубым бантом, объявила, что после уроков состоится сбор: выборы делегатов на городской слет.
На лице Фата появилось кислое выражение.
— Всем быть обязательно! — сказала Тося и глянула почему-то на заднюю парту, словно бы только здесь могли скрываться желающие убежать.
«Это быстро», — написал Генка на оборотной стороне тетради по алгебре.
Фат прочитал и не ответил.
Во время голосования они сидели на самой последней скамейке, но дружно тянули руки за каждую новую кандидатуру еще до того, как начинали голосовать остальные. Это чтобы их присутствие было замечено, раз уж они пришли.
Своих фамилий, как и следовало ожидать, ни тот, ни другой не услышал.
Генка боялся, что выдвинут Сливу, который почти напросился, говоря тогда с Тосей о первомайском транспаранте. Но Генкино опасение оказалось напрасным. Избрали других, и опять Лию с Тосей.
А вот что тем временем происходило со Сливой.
Туго обмотав горло бинтами и ватой, Слива часам к двенадцати дня доказал матери, что больным совершенно необходим свежий воздух, и даже нашел в учебнике по литературе какую-то цитату в подтверждение своей правоты.
Мать не выдержала и разрешила прогуляться «одну секунду».
И скоро Слива уже толкался на базаре, выискивая знакомые лица. Теперь ему не надо было то и дело задирать голову, так как толстый медицинский ошейник вовсе не давал опускать ее.
Дроля, возможно, и появлялся на толкучке, но Слива в прошлый раз как следует не разглядел его.
Банника не заметил.
Вдруг показалось, что мелькнул впереди мужик в телогрейке с разорванным хлястиком, но Слива его тут же потерял. Ничего не оставалось, как вернуться на прежний пост — у карт.
— Салют студенту! — радостно приветствовал его щербатый. — Не учишься разве?
— Учусь, — ответил Слива. — Горло заболело.
— Фортуна помогает! Это правильно… На базаре часто бываешь?
— Бываю, — неопределенно ответил Слива. И показал на бывший монастырь: — Живу вот здесь.
— Тогда ясно! — ответил парень, как будто его вполне удовлетворило объяснение Сливы. — Гляди пока. Скоро я сматываю удочки.
И Слива глядел.
Потом щербатый, посмотрев на тяжелые карманные часы, решительно убрал карты и поднялся.
— Бери! — кивнул он на табурет и скамейку, как если бы договорился уже, что Слива будет постоянно носить их за ним.
Пятидесятилетняя Машутка не впустила их на этот раз, с трудом подыскали другой киоск.
