Григорий Кирилюк - Бывальщина пограничника Гривы
Метрах в двух ниже Гривы ползет… большущий уж. Семечковыми глазами он смотрит на дозорного, а дозорный на него.
— Ах ты, серый лазутчик! — рассердился Грива и кинул камень.
Уж махнул хвостом и юркнул вниз.
ТАИНСТВЕННЫЙ СИГНАЛЬЩИК
— Слушай, Алеша, почему это у тебя такая смешная фамилия — Заграйко?
Скучно лежать молча в «секрете». Хочется хотя бы тихо поговорить. Алеша поворачивается к Гриве лицом и охотно отвечает:
— У нас на Полесье еще не такие встречаются. Вот, например, Печихвост, Жниборода, Ракобовт, Жабокрук. Ну да что фамилия, был бы человек человеком. Вот мы гордимся Заграйками. Мой дед и отец — сельские музыканты. Дед играл на лире, а отец до сих пор играет на скрипке. Может, за это и назвали нас Заграйками. Хорошо, что не Ракобовтами…
И разом прыснули в рукав.
Заграйко наблюдает слева и сзади. Грива — справа и впереди. Пес Жар вытянулся между ними.
Глубокая ночь. Терен закрыл над «секретом» звезды. Уже упала на травы роса. Но холода пограничники не ощущают. На них фуфайки, под ними простелен брезентовый плащ. Впереди, как щербатая коса, блестит Збруч. Невдалеке темной громадой застыла старая липа. Сколько ей лет никто из старожилов не знает. Днем липа еще сяк–так похожа на дерево. Ночью же она становится страшной, призрачной. Словно искалеченные руки, торчат обрубленные ветки. Выколотыми глазами чернеют дупла.
Старожилы рассказывают про липу интересную легенду.
Когда–то, когда шел Семен Михайлович Буденный со своей конницей бить панов–шляхтичей, он приказал возле этой липы оборудовать командный пункт. Копали бойцы блиндаж и выкопали что–то очень тщательно завернутое в воловью шкурку. Размотали находку и ахнули. Там лежали старательно смазанные несоленым салом островерхий шлем, кольчуга и обоюдоострый меч. Подали бойцы тот меч Буденному. Командарм присмотрелся к нему, читает:
«Без надобности не вынимай, а без славы не прячь».
«Очень своевременная находка, — сказал Буденный. — Так будем же верны заповеди наших предков».
И кинулись буденовцы на панов–шляхтичей.
А когда возвращались из дальнего похода, то снова закопали этот меч под старой липой. Знали пограничники про этот меч. Но помнили заповедь:
«Без надобности не вынимай!»
Ходила среди людей еще одна легенда о старой липе, только шутливая.
Говорили, что в дупле жила злющая подслеповатая сова и комар–кровопивец. Когда комар, бывало, голодал, то напевал такую песенку:
Полетел бы я до пана,
Но у пана кровь пагана.
У парней же только жилы,
Что у пана заслужили…
А уж когда комару удавалось насосаться крови, тогда от насмехался над совой:
Облетал за Збручем нивы,
Кровь сосал, как пан противный.
Слышал, липа засыхает,
А в дупле сова сдыхает.
Не стерпела сова такой обиды и придралась к комару.
— Скажи мне, — ехидно спрашивает, — почему ты всегда летаешь ночью, а днем и носа своего не показываешь на солнце?
— Потому что я, совушка, очень толстый. Боюсь, как бы не растаять на жаре.
— Уха–ха, — насмехается сова.
— Вот ты, совушка, скажи: почему ты только ночью летаешь, а днем и клюва не высунешь из дупла?
— Да ведь я очень красивая, — гордо отвечает сова, — боюсь, чтоб вороны не сглазили…
Всякое лезет в голову пограничникам, когда они вот так неподвижно, без курения и почти без разговоров дежурят в «секретах». Вот и ныне. Какая вокруг лунная, серебренная ночь! Отовсюду несутся ароматы. Как хочется спать! Грива наклонил голову на руки. И ему кажется, что это не кулак, а мягкая–мягкая подушечка. Только холодное касание собачьего носа возвращает Гордея в реальность.
А в дупле липы что–то замигало. Миг–миг–миг…
Грива толкает локтем Заграйка. Оба прикипают глазами к дуплу.
Снова — миг–миг…
Нет сомнений — какой–то шпион сигналит на ту сторону Збруча!
Расстояние — пятьдесят, максимум шестьдесят метров.
— Схватим?! — горячо шепчет Грива на ухо Заграйку.
— Давай!
Жар спрятал язык. Навострил уши. Сбил лапой травинку с морды. Мигание прекратилось. Может, из–за рубежа будут передавать ответ? Нет. Что же делать? Затаили дыхание пограничники. И вдруг ночь рассек отчаянный крик. Жар схватился. От дупла что–то вроде прыгнуло и несется на «секрет». Раздумывать некогда.
— Фас! — Заграйко пустил Жара.
Пограничники метнулись за собакой. Захватили. Вот он — шпион–сигнальщик. Глазастая сова, насевшая на зайца.
— Ничего, Заграйко, — рассудительно сказал Грива, — в эту ночь мы поймали сову, а скоро, чует мое сердце, придется иметь дело с настоящими хищниками.
ЛИСИЦА УБЕГАЕТ ИЗ ПОЛЬШИ
Длиннохвостая верткая лисица выбежала из польского леска и во всю мочь помчала к Збручу.
Кто испугал лисицу? Почему она убегает из лесу?
Гриву разбирает любопытство. Он провел лисицу до очерета и медленно осматривает противоположный берег: сторожку, нищенские крестьянские дворы, пекарню, возле которой суетятся жовниры.
Вот со двора вышла девушка, несет к Збручу вязанку льна.
И Грива прикипает к биноклю.
Девушка красивая, как будто нарисована. Только почему–то очень грустная. Вот она остановилась у реки, кинула вязанку на воду, осмотрелась, посмотрела на восточный берег. Дозорного Гриву, старательно замаскированного в овраге, она, разумеется, не может заметить. Но почему–то улыбается…
Девушка оглянулась вокруг, подоткнула запаску, подобрала подол сорочки, чтобы не намочить, вошла в воду и стала камнем забивать колышки.
Грива переводит бинокль на лесок.
— Ага, вот от кого убежала оттуда лисица — жовниры приехали за дровами.
Из леска долетал дрожащий звон топора и шуршание пилки.
А что делается возле сторожки?
Ничего особенного. Дежурный прохаживается возле грибка. Винтовка на его плече висит дулом вниз. Он поникло смотрит себе под ноги и, кажется, не обращает никакого внимания на восточный берег. Только приход капрала встряхнул дежурного.
Капрал приблизился к дежурному, показал на винтовку и шлепнул его по лицу. Жовнир мгновенно повернул винтовку дулом вверх.
Сначала жовниры живо рубали дрова в леску. Когда же устали, уселись на хворосте отдыхать. Смеялись, курили. Кто–то даже затянул громко:
А попід горою, яром–долиною
Козаки йдуть…
Затем — Гордей ушам своим не поверил — жовниры тихо запели такую знакомую, родную песню:
С неба полуденного жара не подступи,
Конная Буденного раскинулась в степи[1].
Но песня в леску вскоре затихла. Потому что тот жовнир, который запевал, вытащил с кучи прошлогоднего хвороста газету, и все склонились над ней. Что это за газета? Почему жовниры прячут ее?
Гордей аж засовался от любопытства.
А жовниры быстро засунули газету снова под хворост. Потому что к ним шел капрал.
Но он не дошел до леска. Заприметил девушку, замачивающую лен. Оглянулся вокруг. По меже между подсолнухами и кукурузой приблизился к Збручу. Еще раз оглянулся. И гневно спросил:
— Разрешение имеешь?
— Но ведь я здешняя. Вот мое жилище, огород…
— Иди ко мне! — кивнул пальцем.
Девушка, опустив подол сорочки, вышла на берег. Капрал схватил ее за руку.
— Пус–т–и-и-ите! По–моги–те! — не своим голосом крикнула девушка.
Тогда капрал начал закрывать ей рот. Девушка, наверное, укусила его за руку, потому что он заревел, как бугай. Взбешенный, он поднял девушку на руки, качнул ее, словно младенца, и бросил в речку.
— Пся крев, быдло! — выругался капрал и пошел в сторону кукурузы, чтобы исчезнуть в ее зарослях.
Не успел. Услышав крик, от леска метнулись жовниры.
Трое — с винтовками. Четвертый — с топором. Не сняв ни сапог, ни обмундирования, они кинулись в воду. Помогают девушке встать, а она не встает. Из ее рта выливается красная струйка. Капрал кинул девушку на острый колышек, к которому она прикрепляла пучки льна. Колышек пробил ей спину. Девушка уже не могла слова сказать. Только вялым движением руки показала на капрала, что побледневший и растерянный стоял на меже.
— Па–а–лач… ты?! — метнулся на него жовнир с топором в руке.
Остро блеснуло широкое лезвие…
— Это моя отплата за смерть девушки, — сказал на заставе Юрко. — Знаю, за это их родителей, — кивнул на своих друзей, которые вместе с ним перешли границу, — и мою семью на Гуцульщине ждет беда. Но мы не могли иначе…
Жовниры жадно курили. В углу стояли три иностранных тяжелых карабина. На столе рассыпом лежали патроны с тупоносыми пулями и недочитанная в лесочке газета «Сельроб».
