Гордей Щеглов - Отнятый крест

Священник

Гордей Щеглов

ОТНЯТЫЙ КРЕСТ

Отнятый крест

150 лет минуло со времени польского восстания 1863–1864 годов, вспыхнувшего на землях Польши, Белоруссии, Литвы и Украины, входивших некогда в пределы Речи Посполитой. События этого восстания, а вернее их трактовка, по сегодняшний день остаются камнем преткновения и предметом споров между представителями различных политических и этнокультурных взглядов и ориентаций. Так, в нашей стране сформировался целый пласт литературы, представляющей восстание едва ли не белорусским национальным делом, героической борьбой белорусского народа за независимость и т. п. Естественно, появились и свои «герои». Однако если для польской историографии героико-патриотический пафос в освещении тех событий понятен и логичен, то для нашей национальной истории является неестественным и надуманным, искусственно насаждаемым в общественном сознании. Для польского национального самосознания освободительные восстания XIX столетия действительно окружены ореолом героической борьбы за восстановление утраченной государственности, овеяны духом жертвенности, мужества, пламенного патриотизма. Но у нас ведь своя история…

Хочется напомнить, что повстанческие идеи, пропагандируемые польскими патриотами, остались чуждыми белорусскому населению и не нашли в его среде широкого отклика. Восстание поддержала лишь незначительная часть населения, чаще всего польского происхождения или считавшая себя поляками: шляхта, ксендзы, мелкие чиновники, гимназисты, помещичья челядь и т. п. Показательно, что подавляющая масса участников восстания принадлежала римо-католическому исповеданию[1]. А ведь для самосознания того времени «католик» значило «поляк», а «православный» — «русский». Белорусы же, как известно, в основном были православными.

Белорусский народ не только не сочувствовал восстанию, но с каждым днем все более проникался ненавистью к повстанцам, видя многочисленные злодеяния, совершаемые ими: сотни ни в чем неповинных людей были убиты, искалечены и часто с изуверской жестокостью. Среди убитых повстанцами мирных жителей оказались поляки, русские, евреи, иностранцы, католики и православные, люди самых различных званий, профессий и положения. Их вешали, стреляли, забивали до смерти. Повстанцы грабили местечки, деревни, разоряли и поджигали церкви, жгли дома и целые поселения. Немало пострадало в те дни и православно-духовное сословие. Чего только не пришлось вынести православному духовенству от повстанцев — угрозы, издевательства, побои, грабежи. Совершались и убийства.

Одному из православных церковнослужителей, убитому в 1863 году повстанцами, и посвящено это небольшое исследование. Речь пойдет о псаломщике Федоре Яковлевиче Юзефовиче, служившем в селе Святая Воля Пинского уезда Минской губернии.

Сведений о его жизни сохранилось совсем немного. Почерпнуты они из формулярного, то есть послужного, списка Юзефовича. Он родился в местечке Телеханы Пинского уезда в семье священника. Образование получил в уездном духовном училище, которое окончил в 1847 году. В течение последующих лет служил то на должности пономаря, то псаломщиком при разных церквах Минского уезда. В 1860 году Минским архиепископом Михаилом (Голубовичем) был посвящен в стихарь[2], а 25 марта 1861 года определен псаломщиком к Крестовоздвиженской церкви в село Святая Воля[3]. Вот и все. Ничем не примечательная жизнь. Обычный сельский дьячок — служил в храмах, крестьянство-вал. Но… трагическая смерть Федора Юзефовича навсегда вписала его имя в хроники белорусской истории. Роковой 1863 год обратил на этого «маленького» человека внимание не только современников, но и потомков!

Итак, вернемся к событиям восстания…

По воспоминаниям знавших Федора Юзефовича людей, это был «истинно русский человек», глубоко преданный отечеству. Сохранились сведения, что во время восстания он однажды догнал и отнял у некоего пана Кобылинского, избежавшего правительственных «рогаток» для осмотра проезжающих, порох и провизию для повстанцев[4]. Впрочем, насколько эта информация достоверна, сказать трудно. Но, как бы то ни было, именно за патриотические убеждения Юзефович стал жертвой повстанцев.

Драматические события произошли в нескольких верстах от Святой Воли, в деревне Великая Гать, где находились усадьба священника и дом псаломщика.

1 июня 1863 года около 10 часов утра в дом Юзефовича пришли два неизвестных человека и, сказавшись путниками, попросили их накормить. Сам Федор в это время находился где-то на огородах. Жена его Доминика Адриановна приняла незнакомцев и приготовила для них угощение. За едой «странники» завели разговор с отцом Федора — заштатным священником Яковом Юзефовичем, проживавшим в доме сына со времени увольнения от должности настоятеля церкви села Телеханы. Во время беседы хозяйка заметила, что эти люди «не здешней стороны», и, заподозрив в них повстанцев, послала за мужем.

Узнав о подозрениях супруги и, видимо, почувствовав недоброе, Федор Яковлевич, прежде чем идти домой, зашел к соседу-крестьянину, чтобы с его помощью при необходимости задержать подозрительных людей. Придя в дом, он стал расспрашивать незнакомцев, кто они и откуда. Но тут неожиданно вбежал в комнату испуганный старший сын Юзефовичей Алексей и сообщил, что «в село идут поляки». Все устремились к выходу, чтобы узнать, кто именно приближается к деревне. Между тем находившиеся в доме незнакомцы, а это были «передовые» повстанческого отряда, стали убеждать, что идут русские казаки, и, сделав испуганный вид, просили спрятать их куда-нибудь. Этой притворной игрой они, видимо, хотели спровоцировать или сбить с толку Федора и тем задержать его в доме. Однако когда все убедились, что в деревню входят повстанцы, Федор Яковлевич, прекрасно понимая, что для него ничего доброго от встречи с ними не будет, хотел было бежать. Но один из незнакомцев выхватил револьвер и, приставив его к груди псаломщика, грозно закричал: «Стой! Никуда не пойдешь! Ступай за мной в корчму!» К этому времени повстанческий отряд численностью около 200 человек уже вошел в деревню[5]. Предположительно это была часть большого отряда, рассеянного 21 мая у местечка Миловиды Слонимского уезда[6].

Схватив Юзефовича, повстанцы отвели его в корчму. Там над ним стали издеваться и упрекать в том, что он убеждал крестьян устраивать караулы и наблюдать за повстанцами, «чтобы не пропустить кого без вида», настраивал односельчан вооружаться против них, когда те «хвалились сжечь» Великую Гать, как сожгли Святую Волю. Объявив, что ему осталось «всего полчаса времени до смерти», начальник отряда[7] велел отправить Юзефовича под караулом к местному священнику Николаю Стояновичу. Между тем жена Федора с пятью детьми со слезами отчаянно умоляли повстанцев помиловать его. Отец — священник-старик ползал у них в ногах, прося пощадить сына. Но никакие уговоры не помогли[8].

Исповедь Федора происходила в гостиной священнического дома в присутствии нескольких вооруженных соглядатаев. После исповеди повстанцы предложили отцу Николаю деньги «за труд», но священник естественно отверг эту гнусную мзду и именем Христа стал упрашивать их пощадить жизнь своего сослуживца, хотя бы ради его малолетних детей. О том же, стоя на коленях, умоляла и супруга отца Николая. Но как бы назло повстанцы заявили, что повесят Юзефовича у ворот священнического дома и уже стали делать к тому приготовления. С большим трудом отец Николай сумел убедить не делать его двор местом убийства. Тогда повстанцы сговорились повесить Юзефовича на вербе, как раз напротив его дома, находившегося через дорогу. Вместе с тем они потребовали, чтобы во время казни присутствовал и сам священник, но, услышав об этом, отец Николай впал в глубокий обморок, так что его оставили в покое[9].

Повесили Федора Юзефовича на вербе возле его дома на глазах у всей семьи. Можно представить, какая это была душераздирающая сцена. По воспоминаниям сына, веревка, видимо, неплотно охватила шею, так как его отец ухватился за дерево и несколько ослабил петлю. Заметив это, повстанцы потянули страдальца за ноги и умертвили его[10]. Было Федору в то время не многим более тридцати лет.

К телу повешенного приставили охрану, чтобы оно оставалось висеть «до третьего дня» и чтобы, по словам вешателей, «не только десятый, но и двадцатый видел и знал, как противодействовать полякам». При этом, воображая себя «рыцарями-благодетелями», оставили жене повешенного 30 рублей «на воспитание детей». Только постыдная эта подачка напоминала более циничное издевательство, нежели благодеяние[11].