Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова
– В школу-то идём? – Миха так и стоял в куртке, перекладывая из руки в руку свой рюкзак.
– Иди, – говорю. – Мне ещё в аптеку бежать.
– Я сбегаю! – подхватил Миха и подмигнул. – Ты с ними побудь. Дед, похоже, не выспался, подмени его.
Ну кто, скажите, пропустит такой уважительный предлог прогулять школу! Дед Артём был занят и не мог нам помешать, Миха удачно примазался, и, хотя поводов было мало, мы захихикали, как первоклашки.
* * *
Докторша дала Михе внушительный список, и он быстро ретировался. Школьный автобус к тому моменту уже, наверное, проехал полдороги, так что дед Артём не смог бы меня выгнать, даже если бы захотел. Выглядел он не многим лучше Катьки, наверное, ночь не спал. Проводив докторшу и Миху, посмотрел на меня краснющими глазами:
– Добился своего, прогульщик? Всё отцу скажу! Не стыдно?
Мне было не стыдно. Я отпустил его подремать, а сам проскользнул к Катьке.
Она не спала – так, лежала, прикрыв глаза. Гончая опять бросила на меня недовольный взгляд, но сесть позволила. Как же Катька так заболеть-то ухитрилась…
– А ещё они могут помогать… – она это бубнила вроде мне, но всё равно себе под нос.
– Спи, Кать. Потом расскажешь. Я никуда не уйду.
– Это важно. Тор сказал, что деревья – это важно…
Я даже не сразу понял, о ком она, что за Тор: сперва деревья, потом Тор… Но по ноге меня мазнула грязная шерсть, и я сразу вспомнил: собака! Катька назвала так собаку!
– Он с тобой разговаривает?
– Да. Он очень добрый и любит лес и реку. И ещё Лесную девочку. Только они поссорились из-за меня.
– Какую ещё девочку?!
– Лесную. Она не мёрзнет. – Катька подняла на меня красные больные глаза. – Представляешь, Ром, на дворе осень – а она в одном сарафане. Я спрашиваю: «Тебя куртку надевать не заставляют?», – а она смеётся. Почему её не заставляют надевать куртку, она же маленькая, как я, она простудится…
Пёс у меня в ногах глухо зарычал, и я подскочил как ошпаренный. Он не вскочил следом, даже не оскалился, лежал как лежал, но откуда-то из глубины раздавался утробный рык. Ну чего ему? Потихоньку пятясь, я отошёл от кровати. Под ноги попался стул, я плюхнулся на него, и пёс тут же смолк и положил голову на лапы, уставившись впереди себя своим обычным стеклянным взглядом.
– Он не хочет, чтобы я тебе говорила, – шептала Катька. – Он не хочет, чтобы я вообще кому-то говорила. – Было жутковато это слушать: одно дело, когда ерунду несёт сбрендивший дед Витя, и совсем другое – когда моя Катька. Никто не хочет видеть близких людей в цирке уродов.
– Вот и не надо говорить. Спи.
Катька покачала головой:
– Не могу не говорить. Мне страшно. Тор говорит, что мне нужно помалкивать, только я боюсь… Они поссорились из-за меня с Лесной девочкой. Она чего-то делать не хотела, а Тор настаивал. А она не хотела.
– Чего же он от неё хотел?
– Я не поняла. Они говорили на птичьем языке. Но что-то страшное. Тор хотел, чтобы она сделала что-то страшное, а она отказывалась. Тогда мы её оставили и пошли гулять. Только она всё равно была рядом. Она превращалась в сову, в белочку, в птичку… Она говорила, что с ней я в безопасности. Но я всё равно боюсь.
Я тоже забоялся в тот момент. Не знаю, что ей там бредится, только она осознаёт, что я здесь, что псина здесь, она всё понимает, где она и кто рядом. Разве так бредят?
– Не бойся, я здесь… – кажется, у меня затряслась коленка. – Знаешь, мне тоже снился лес. Только без девочки.
Я вспомнил свой сон. Лес, этого пса. Разве могут людям сниться похожие сны? Или у Катьки всё-таки не сон? Ночью, когда я выгуливал Микки, – чего он испугался тогда? Отчего визжал на всю округу?…А через пару секунд мимо меня пробежали эти две фигуры… Одна – собака с рыжеватым хвостом. Другая – человек, но маленького роста…
Между спиной и спинкой стула мешалась какая-то скомканная тряпка. Я достал: Катькины джинсики, грязные, должно быть, дед Артём сослепу не разглядел, не убрал, да и до того ли ему было… Грязные! С налипшими осенними листьями, хвоей, как будто она ползала на коленях в лесу… В лесу!
Пёс таращился на меня стеклянными глазами. И я мог поклясться, что у него было совершенно человеческое выражение морды: «Лучше молчи». Я как будто услышал это у себя в голове. Нет, эта тварь и правда ненормальная.
* * *
Джинсы я закинул в стирку, покопался в прихожей на вешалке, нашёл Катькину курточку, такую же грязнющую, тоже закинул. Оттёр от глины Катькины сапоги, подмёл крыльцо. Дед и Катька спали в своих комнатах, Миха ещё не вернулся из аптеки, никто мне не мешал. Только этот Тор. Он бродил за мной по пятам, суя нос под руку, будто проверял, что я такое делаю. Под конец вышел во двор и уселся рядом с садовым шлангом. Я не сомневался, чего он от меня хочет, иначе не решился бы ни за что: эта тварь умела запугивать. А тогда молча и даже с удовольствием открыл кран и прополоскал псину ледяной водицей с хорошим напором. Солнышко было уже высоко, в доме все спали, и я с сожалением думал, что сегодня, пожалуй, придётся обойтись без фена. Пёс стоял с обречённой мордой, кажется, ещё больше нахмурив складки на лбу, но помалкивал. А в голове у меня так и стучало это его «Лучше молчи!».
…Потом пришёл Миха с лекарствами, мы сидели на кухне и разбирали докторский почерк в назначении: что когда давать, резали таблетки надвое, кипятили чай… Я даже почти успокоился.
Ну, собака, ну, странная, ну, снится мне. Ну, допустим, ночью Катьке вздумалось погулять в лесу с этим Тором. Одна бы она не решилась, а когда у тебя такой конвоир… Она, конечно, не права: выздоровеет – буду долго читать лекции о вреде ночных прогулок. Но что сделано, то сделано: нагулявшись по холодному ночному лесу, Катька заболела и бредит. Отсюда Лесная девочка и вот это вот всё… Жутковато, но можно пережить, сейчас мы дадим ей лекарства…
В мою складную версию не укладывался ни мой собственный сон, ни это собачье «Лучше молчи», ни странная история её хозяина, ни смерть
