Владимир Кузьмин - Звезда сыска
На сцене за закрытым занавесом рабочие проверяли, плавно ли спускается с колосников[15] задник[16] для второй части спектакля. А Михеич менял электрическую лампочку в рампе.[17]
— Помочь не нужно? — спросила я.
— Да нет, спасибо, я уже заканчиваю. Эх, а давно ли при свечах играли? Хотя ты уже и не помнишь?
— Ой, помню, Михеич. Видать, я тоже не совсем уже молодая.
Михеич засмеялся, а я подошла к порталу, то есть к боковому краю сцены, чтобы отогнуть край занавеса и выглянуть в зал. Публика уже начала занимать свои места, хотя большая ее часть сейчас оставалась в холлах и у буфетов.
— Театр уж полон, ложи блещут? — спросил меня управившийся с последней лампой Михеич.
— Блещут, а как им не блистать. И как только публика узнаёт, что спектакль будет хорош? На прошлой премьере едва не треть мест пустовала, а на сегодня все билеты проданы заранее.
— Да уж кассир наш еще с утра в банк ездил выручку сдавать.
— Михеич, ты же в этом городе уже не раз бывал? Как раньше публика театр жаловала?
— Ну, раньше… Раньше совсем иное дело. Это сегодня публика разборчива стала. Ей сегодня только самое лучшее подавай. Насмотрелись зрители на многое. Опять же, как университет здесь открыли, много образованного народу приехало, профессора из Москвы, Петербурга. Этим ерунда всякая не интересна. В былые же годы народ до зрелищ голодный был, вот и ходили в театр в любом случае. В старом еще театре, он деревянный был — как только не сгорел? — а стоял аккурат напротив, на том месте, где сейчас университетские клиники стоят. Так вот, туда всякий, кто полагал себя образованным человеком, считал обязательным прибыть на премьеру с чадами и домочадцами. Бывало, с раннего утра прислугу присылали: ложу приготовить. Вымести, вымыть… И это еще полдела. Ковры с собой везли, самовары. Пока хозяева спектакль смотрят, в фойе дым коромыслом — самовары кипятят. А в антрактах пузатых в ложи тащат, чаи гонять. Само собой, одним чаем дело не обходилось: там и закуски разные, и выпечка, и баранки. Ну а где все это имеется, как же без водочки и наливочек обойтись? Иной раз господа купцы так этим делом увлекались, что им уже все едино становилось, что на сцене происходит. А еще кресла собственные не только в ложи, но и в партер тащить не гнушались. Да всяк норовил кресло побогаче выставить. Так что споры, чье кресло краше, едва до драки не доходили. Да и доходили, честно-то сказать. Такой шум случался, что тушите свечи! Хорошо, если в зале губернатор присутствовал или градоначальник Или главный полицмейстер. Только их и слушались драчуны. Хотя и то не всегда…
— Вот все говорят: тушите свет, а ты всегда про свечи…
— Ну, ты вот представь: в зале скандал, а свечи на сцене зажжены? Играть никак невозможно, а если ждать, когда скандал затихнет, то свечи уж прогорят до половины. Что же, менять их посредине акта? Вот и тушили свечи, если чувствовали, что скандал нешуточный. Потом снова зажигали. Да и действие сначала играть приходилось. Зато на галерее[18] никогда ничего подобного не замечал, хоть там народ попроще собирается. Нынче публика куда культурнее стала.
— Жуть до чего интересно, — сказала я.
— Я вот тоже заслушался, — сказал Коленька Массалитинов, присутствия которого возле нас мы как-то не заметили. — Но у меня к вам, Дарья Владимировна, просьба небольшая есть. Поможете?
Коленькой его все в труппе называли исключительно за глаза, уж очень молодо он выглядел. Высокий, с красивыми черными волосами и мягким взглядом из-под пушистых ресниц, каким любая девушка позавидует. Вот эта мягкость, почти детская, во взоре и делала его еще моложе, чем он был на самом деле. Потому и звали его за глаза Коленькой. Но в глаза обращались непременно по имени и отчеству. В знак уважения, потому что господин Массалитинов[19] хоть и был любителем, но в артистическом мастерстве никому в труппе не уступал. А по таланту рядом с ним мог встать разве что сам господин Корсаков. Вот и я согласилась, не спрашивая даже, о чем он попросит:
— Конечно. Николай Осипович! Можете мной располагать и просить о чем угодно.
Коленька Массалитинов чуть смутился, но просьбу изложил уверенно:
— Помогите мне пройти по тексту сцену дуэли. Там весьма важно быстро на реплики откликаться. Может так получиться, что мне некогда будет услышать вашу подсказку.
— Так идите в мою комнатушку, — посоветовал Михеич, на раз уловив серьезность просьбы и отнесшись к ней со всем уважением. — Везде суета, а там никто не помешает.
Роль Лаэрта, да похоже что и всю пьесу, Коленька знал назубок. Но, тем не менее проговорив с моей помощью текст названной сцены, расплылся в довольной улыбке. Похоже, ему эта дополнительная репетиция придала окончательную уверенность в себе.
— Спасибо вам от всей души! — поблагодарил он и на секунду задумался. — Позвольте, сударыня, но вы же не только в книгу не заглядывали, вы ее и вовсе в руки не брали?
В ответ я лишь пожала плечами, мол, кто еще, если не суфлер, должен текст хорошо знать. Но Массалитинов на мою показную скромность не поддался:
— Так вы всю пьесу наизусть знаете! — восхитился он.
Мне похвала понравилась, и я не удержалась похвастаться:
— И по-английски тоже.
— То-то все в театре к вам, несмотря на ваш юный возраст, обращаются на «вы» и столь уважительно. Позвольте еще раз выразить мою благодарность и мое восхищение! Все! Бегу переодеваться.
Потом, когда спектакль уже был почти сыгран, а принц Гамлет и Лаэрт лежали на сцене мертвыми, он умудрился еще подмигнуть мне и показать большой палец. Благо лежал он таким образом, что лицо и рука его были видны лишь из суфлерской будки. Может, специально так упал? Хотя падал он очень естественно, даже у меня на миг сердце екнуло: на одно крохотное мгновение поверила, что умирает Лаэрт по-настоящему.
6
«Что дальше? Дальше тишина!» — так сказано у самого Шекспира в финале этой самой пьесы. А вот ничего подобного! Шквал аплодисментов! Театру впору было обрушиться. Мне надоело считать, сколько раз закрывался и открывался занавес и актеры выходили на поклон, поэтому я потихоньку выбралась со своего рабочего места. Но и за кулисами царили гвалт и гомон несусветные. Господа актеры поздравляли друг друга с удачей, принимали поздравления от зрителей, пробравшихся за кулисы. А актрисы принимали еще и букеты цветов. Интересно, сколько может такой букет стоить здесь, в Сибири, да по нынешнему времени, когда на улицах уже снег лежит?
— Господа, господа! — над головами разнесся голос Александра Александровича. — Господин Алексей Евграфович Кухтерин[20] в честь премьеры организует фуршет.[21] Приглашены все. Прошу вас — не заставляйте себя долго ждать. Быстро переодеваемся и проходим в фойе.
Кухтерин был не только городским головой, не только одним из самых богатых купцов в городе и хозяином одного из самых красивых и огромных торговых домов, но и известным меценатом,[22] знатоком и любителем театра. Так что вполне мог пригласить всю труппу на фуршет. Понятное дело, что если бы там появился кто-то из обслуживающего персонала, их бы никто не прогнал. Господин Кухтерин прекрасно понимал, что без этих людей спектакль бы не состоялся. Но, все едино, чувствовали бы они себя там не в своей тарелке. Богу богово, а кесарю кесарево. Потому вскоре за кулисами остались лишь Михеич, кассир наш и бухгалтер в одном лице Алексей Иванович, хозяйственный распорядитель Митрофан Евлампиевич да я. Приятно было, что про нас и при таком раскладе тоже не забыли. Примчался один из официантов, принес мужчинам коньяку от господина Кухтерина, а мне коробку конфет, про которые я так и не дозналась — от того же господина Кухтерина они или это Петруша прислал.
Я уж начала собираться домой, но меня чуть задержал рецензент из газеты «Сибирская жизнь» Григорий Алексеевич Вяткин. Собственно говоря, он желал лишь уточнить фамилию артиста, исполнившего сегодня Горацио, тот прибыл в труппу лишь на этой неделе, потому господин журналист не был с ним знаком, а переспрашивать фамилию у самого актера считал неудобным и невежливым. Заняло это буквально секунды, но Григорий Алексеевич еще высказал несколько суждений по поводу спектакля, проверяя на мне, насколько эти суждения справедливы, чтобы использовать их в завтрашней рецензии. Было дело, я не так давно сделала ему замечание из-за такой вот рецензии. Он поначалу обиделся, потом пораздумал и согласился, что правота была на моей стороне. А потом стал, как бы невзначай, подходить ко мне после спектаклей и накоротке их обсуждать. Я и сегодня не была до конца уверена, что он и впрямь не знал фамилии артиста, а не использовал это в качестве предлога. Но мне это льстило, опять же беседовать с газетчиком было интересно. И о театре он много понимал. Единственно, язык у него был уж больно острым. Для фельетонов такое качество было необходимым, а рецензенту порой мешало. Можно было невзначай обидеть актера или актрису, а они люди очень ранимые. Из-за такой незаслуженной обиды у нас и получился тот небольшой скандал, который вылился в такие вот встречи.
