Чудовище из озера - Анастасия Вячеславовна Дробина
– Но семья Матвея осталась тут?
– Сразу после войны жена и дети уехали.
– Почему?
– А как было здесь оставаться семье полицая? – вопросом на вопрос ответила Натэла. – Им чуть ли не в лицо на улице плевали! Как было не уехать от такого позора?
– Но они-то чем были виноваты?!
– Ты это тем скажи, у кого полицаи родных расстреливали и заживо жгли, – буркнул Атаманов. – В общем, Сватеевы уехали, и с концами.
– Что-то тут не то… – задумчиво сказал Пашка. – Но не могу понять – что именно… Мистика – это несерьёзно! Надо выяснять… Кстати, а где народ? Я смотрю, дед приехал? Куда уже делся?
– Сол Борисыч пошёл смотреть церковь! – доложила Натэла. – Соня ему рассказала, что там на стенах есть фрески… ну, и вы же его знаете! Тут же помчался, даже обедать не стал! – Последнее в глазах Натэлы было высшей степенью безответственности.
– Угу, – подтвердил Атаманов. – А дед с ним пошёл. И Соня с Белкой тоже.
– Там же забор вокруг стоит! – хмыкнула Юлька.
– Это для нормальных людей – забор, – напомнил Пашка. – А Солу нашему Борисычу этот забор, как страусу ямка: перепрыгнул и не заметил.
– В общем, они уже час как там, – закончила Натэла.
– И я хочу! – вскочила Полундра. – Блин, столько разговоров про эту церковь, а мы её ещё даже не видели! И картины не смотрели! Атаман, натрескался?! Так погнали живей!
Юлька выбежала за калитку. Атаманов и Батон помчались следом.
– Натэлочка, я тебе тут нужен? – поднявшись, ангельским голосом спросил Пашка.
– Никто мне не нужен! – отчеканила Натэла, вываливая в таз полведра малины. – Пашка, как брата прошу – не путайся под ногами! Иди куда хочешь! Мешок сахара мне из дома принеси – и иди!
Через забор генерал-майор Полторецкий и антиквар Шампоровский всё-таки не полезли. Но доска в заборе была не просто отодвинута, а аккуратно снята с гвоздей, так что Юлька с друзьями проникли на церковный двор беспрепятственно. Двери церкви были по-прежнему открыты настежь, и массивный силуэт Шампоровского маячил у самого алтаря. Лучи света проникали в сквозные окна, пересекались под пробитым куполом. Юлька вошла, огляделась вокруг – и ахнула.
Со стен церкви на неё смотрели лица. Те лица, которые она уже видела на листах бумаги в доме Стаса, – деревенские бабы, подростки в валенках и ватниках, старик с ружьём, партизаны… Но фрески на стенах были цветными, яркими, словно нарисованными только вчера. И на цыганке с младенцем огнём горела красная косынка, а босые её ноги были измазаны рыжей глиной. Слева от неё стоял, сжимая вилы, худой подросток в телогрейке и сдвинутой на затылок кепке – юный Фёдор Островицын. Лицо его было испачкано кровью, глаза смотрели с недетской печалью. Справа делал шаг назад, поднимая автомат, перепачканный кровью и гарью человек в изорванной красной рубахе: Иван Сватеев. Его оскаленную физиономию пересекал рваный шрам. У ног партизана показывал зубы красный, маленький, величиной с собаку, лев. За спиной темнела какая-то нора.
– Этот партизан мне больше всех нравится, – шёпотом сообщила Полундра подошедшей Белке. – Вообще как живой… Жесть! И морда такая настоящая… зверская! Ну, что Сол Борисыч говорит? Хорошие картины?
– Наверное, да, – серьёзно сказала Белка. – Потому что всё было как всегда. Сначала бегал по церкви и кричал, какие все кругом варвары и дуболомы. И Таранов, и патриархия, и райсовет, и Союз художников… и ещё кто-то там. Потом умолк, лупу достал, полез разглядывать. Потом начал в Жмеринку звонить дяде Зяме… а сигнал не берёт!
– Значит, всё серьёзно, – без улыбки сказал Пашка.
– Так что же, Шлёма, – по-вашему, эти картины представляют какую-то ценность? – донёсся до Полундры рокочущий бас деда.
В ответ донеслось мрачное рычание:
– Поотрывать руки! И головы! И ещё кое-что! Всем тем, кто не сделал в этой церкви музей партизанской славы!
– В лучших традициях советской власти здесь сделали силосное хранилище, – усмехнулся Пашка. – Хорошо ещё, что вовсе не снесли!
– Весьма практично, но идиотично, – фыркнул Шампоровский. – Действительно, зачем властям памятник русской средневековой архитектуры? Пусть лучше будет овощебаза… Впрочем, Павел, вы правы. Надо бога благодарить, что хотя бы не скололи и не испортили фрески… хотя отреставрировать будет трудно. Кстати, а почему здесь всё так прилично?
Все осмотрелись по сторонам. В пустой церкви действительно было очень чисто. Ни сломанных балок, ни битого кирпича, ни даже мусора на каменных плитах пола. Даже высокие окна были аккуратно застеклены.
– Странно… – пожал плечами Шампоровский. – Обычно в брошенных церквях всё гораздо хуже выглядит. Неужели всё-таки у местной власти совесть проснулась?
– Это не у власти, это, наверное, у Таранова, – предположила Белка. – Это же он забор поставил! Ну, наверное, заодно и мусор вывез…
– Зачем? – удивился Пашка. – Он же всё равно собирался эту церковь сносить!
– Как – сносить?! – схватился за сердце Шампоровский. – Вместе с картинами?! Которые потом не восстановишь?!
– У внука того художника, который это сделал, остались этюды на бумаге, – тихо сказала Соня, любовавшаяся портретом сурового деда с пулемётной лентой на груди. – По ним, я думаю, можно будет реставрировать…
– Где, Сонечка, эти этюды? – вкрадчиво спросил Соломон Борисович. Глаза его загорелись. – Я могу их увидеть?
– Думаю, что да. Стасу будет приятно услышать, что его дедушка был большим художником. Тем более что все местные считали его просто дурачком. И жена всю жизнь пилила. Даже дневники его все повыбрасывала.
– Это участь многих великих художников… к сожалению, – вздохнул Шампоровский. – Ты живёшь, делаешь то единственное, что можешь делать, мучаешься над замыслом, не спишь ночей, рвёшь бумагу… А денег нет, а есть нечего, а дети ходят без ботинок и жена ругается… и хорошо, если ещё есть жена и дети! Потом умираешь, и дело твоей жизни выкидывается благодарными потомками на помойку! А на поминках говорят: «Всю жизнь прозанимался фигнёй, лучше бы дачу для детей построил». А лет семьдесят спустя в каком-нибудь сарае находят твой старый-старый этюд, показывают специалисту – и та-дам-м! Этюд продаётся на Сотбис члену королевской фамилии или Дрезденскому музею! О тебе пишут таблоиды, твои уцелевшие работы вывешивают в Лувре, внуки становятся миллионерами и строят себе по пять дач… но тебе в твоей могиле это уже абсолютно по барабану. Так было с Гогеном, Ван Гогом, Тулуз-Лотреком… ну и с кучей наших. Ну кто из людей поверит, что их дед был гений?!
– Стас, кажется, верит, – тихо сказала Белка. – Он ничего не выбросил. И все рисунки деда в сохранности. И те записи, которые удалось от бабки спасти.
– Очень интересно! – оживился Шампоровский. – С этим юношей стоит потолковать! А эскизы он не собирается продавать? Ведь это же потрясающе: в бывшем силосном хранилище – фресковая живопись! Кстати,
