Валентин Ховенко - Сыщик с плохим характером
А что? Ночь. В небе мерцают всякие-разные млечные пути. Родители, навкалывавшись в театре, крепко спят. Сережка вылезает из окна дачи, садится на последнюю электричку и чешет в город. Здесь он спокойно грабит собственную квартиру и как огурчик первой утренней электричкой возвращается назад. Не замеченный никем Кривулин ныряет в постель. А потом, когда его будит мать, говорит, сладко потягиваясь:
— Наконец-то я выспался. Воздух тут такой клевый!
Алиби обеспечено. Версия была замечательной. Чем больше я размышлял о ней, тем больше убеждался, что нашел разгадку.
Кривулин недаром мне не нравился. Еще до Светки. Чувствовалось, что этот артист способен на все. Главное, Сережка не умел играть в футбол. Ну абсолютно! Я не поставил бы его даже на ворота.
Но, когда я занес ногу на ступеньку школьного крыльца, моя шикарная версия вдруг скукожилась, как мяч, который с ходу напоролся на ржавый гвоздь. Я понял, что на самом деле никаких улик против Кривулина нет. Догадка моя рваного червонца не стоит! Допустим, и скажу: звезду взял ты. А он ответит: я не брал, ты что. И я умоюсь!
Вторым уроком была алгебра.
Светка в школу не пришла: переживала, наверное. Я сидел рядом с Федькой, смотрел в пространство и думал о маршальской звезде.
Алгебраичка Наина Ибрагимовна, по прозвищу Лошадь Пржевальского, как всегда некстати, вызвала меня к доске. Решая какой-то нескончаемый, длинный, как солитер, пример, я вдруг вспомнил о Симе.
В прошлом году я шел себе по Второй Парковой и ел мороженое. Кто-то тихо свистнул за моей спиной. Я обернулся.
В раскрытом окне первого этажа сидел парнишка с короткой белой челкой и, глядя на меня, улыбался во весь рот.
— Чего тебе? — спросил я довольно неприветливо.
Продолжая сиять, он поманил меня ладошкой. Я доел мороженое и подошел.
— Мальчик! — сказал парнишка тонким голосом. — У меня к тебе большая просьба.
На всякий случай я нахмурился:
— Какая еще просьба?
— Понимаешь, рисунок улетел! — Он показал подбородком на бумажный листок, повисший в кустах. — Ты не мог бы подать его мне?
От окна до кустов было метра три. Я фыркнул:
— А ты сам, пацан, что — безногий? Вылезай и подними!
Парнишка ответил, что, во-первых, он не мальчик, а девочка. А во-вторых, ног действительно как бы нету: они не ходят с детства.
Рисунок, надо сказать, был классный. На нем изображалась та самая Вторая Парковая улица. Правда, с первого взгляда ничего нельзя было понять: мазня — и только! Но если листок отнести на вытянутую руку и прищуриться, то все становилось ясным: вот дом, мот парк, вот церквушка.
Позже, когда мы подружились, Сима призналась: она бросила листок нарочно. Я спросил зачем.
— Просто настроение было хорошим! — засмеялась девочка. — Я увидела тебя и…
Я подумал тогда, что, наверное, ей очень одиноко и Сима искала предлог, чтобы пообщаться с первым попавшимся прохожим. Но я ошибался: друзей у нее было навалом. Во всяком случае, не меньше, чем у меня. Симу любили за характер.
Мне запомнился Симин рассказ про одного ее приятеля, который раскрыл отпадный случай пропажи золотого кольца.
Симина мать затеяла стирку и на глазах у всех положила обручальное кольцо в блюдце на журнальном столике. А потом по радио врубили Лучано Паваротти — и вся семья рванула на кухню слушать. Сима на своей инвалидной коляске — тоже. Когда минут через двадцать мать вернулась в комнату, кольца не было. Испарилось! Причем никто из посторонних в квартире не появлялся. Окно, правда, оставалось открытым. Но прямо под окном дремала на половике черная немецкая овчарка Ядвига, потрясный, обученный в собачьей спецшколе сторож.
Самый большой прикол был в том, что рядом с блюдцем лежало сто сорок долларов — и ни одной копейки не тронули! Семья терялась в догадках. Перелопатили сверху донизу всю квартиру, но кольца не нашли. Тогда Сима подключила своего приятеля, и уже через час он вручил ей пропажу.
— Ну и кто же в результате взял кольцо? — спросил я, заинтригованный.
Сима тонко улыбнулась:
— А у тебя есть какие-нибудь предположения?
Предположений у меня не было.
— Сорока! — рассмеялась она. — С дерева заметила блестящую цацку, схватила и унесла к себе в гнездо. Их много в нашем парке.
Я удивился:
— А что же овчарка лопухнулась?
Оказалось, птиц она всерьез не воспринимает. Ядвига натаскана на людей.
— Надо же! — сказал я. — И твой приятель обо всем догадался?
Сима как-то странно взглянула на меня.
— А он очень умный, Степа. Мозги — как компьютер!
Лошадь Пржевальского с обычным садистским выражением лица влепила мне пару. Но, как говорится, я даже бровью не повел. Я понял, кто поможет мне найти Светкину звезду.
Не дожидаясь конца уроков, я бросился на Вторую Парковую.
Слушая меня, Сима на глазах скучнела. Когда я закончил, она спросила: эта девочка, у которой дедушка в госпитале, в самом деле красивая?
Я ответил, что Светка очень даже ничего, и вдруг почувствовал, как краснею.
Инвалидная коляска, в которой сидела Сима, жалобно скрипнула.
Я обозвал себя кретином: надо было сказать, что Алябьева — кикимора.
Словно прочитав мои мысли, Сима заметила:
— Дима, пожалуйста, всегда говори мне правду, ладно? Тем более что я все равно вижу, когда люди врут.
Я смущенно кивнул. Девочка вздохнула:
— Даже не знаю, как быть. Вряд ли Степа возьмется помочь тебе.
— А что я — рыжий? — пошутил я.
Она задумчиво посмотрела на меня.
— Во-первых, у него сложный характер: Степа много перенес в детстве. А во-вторых…
Сима запнулась.
— Что, во-вторых?
— Во-вторых, я, честно говоря, не очень уверена в тебе, Дима. Не обижайся, но ты бываешь иногда…
— Грубым? — подсказал я.
— Вроде того.
Я ухмыльнулся:
— Все будет тип-топ. За меня не беспокойся!
Но Симу что-то продолжало тревожить. Она тронула своей маленькой горячей ладошкой мою руку.
— Дима, я действительно могу на тебя положиться?
— Ну да! — Я пожал плечами. — Он что, хрустальный, этот Степа?
И тут до меня дошло: парень элементарно влюблен в Симу, и она боится, что Степа будет ревновать ее ко мне. Я уже открыл было рот, чтобы сказать об этом, но девочка меня опередила:
— Только не забивай себе голову ерундой! Это совсем не то, что ты подумал. Сделаем так: я поговорю со Степой и сразу же позвоню тебе, идет?
Через час Сима действительно позвонила. Кажется, все в порядке: он согласился. Она опять завела шарманку про своего Степу. Про то, какой он необычный и сложный. Но я не возникал. Я уже понял, в чем дело.
Парень был инвалидом. Причем по-крупному. Например, у него имелся какой-нибудь очень уж жуткий горб. Сима волновалась, что я травмирую Степину психику, когда при виде горба шары у меня полезут на лоб — и бедный парень это заметит.
Но я ошибался. Горба не было. Все оказалось гораздо чуднее!
Сима долго и подробно объясняла мне, где и когда мы встретимся со Степой, а в конце вдруг выдала такую фишку, что я чуть было не выронил чашку с чаем, которую держал в руке.
Место было глухое. Ржавый остов заброшенной карусели почти скрывался в зарослях высокой, по грудь, крапивы.
Оглядевшись, я присел на трухлявый пень и сделал вид, будто читаю «Спорт-экспресс». Прислушиваясь к малейшему шороху, я ждал Степу.
Появился он внезапно.
Неприятный скрипучий голос произнес откуда-то сверху:
— Ты опоздал на полторы минуты!
Я вздрогнул и поднял голову.
На голой, тронутой мхом ветке старого ясеня сидела большая ворона, голенастая, как бройлер, сутулая и носатая. Птица держалась строго в профиль, в упор глядя на меня немигающим глазом. И хоть Сима предупредила о том, кто такой Степа, в первый момент я подумал: розыгрыш! Посадили чучело из кабинета зоологии, а голос пустили из спрятанного где-то в листьях магнитофона.
Но ворона шевельнулась и, повернув голову, уставилась на меня другим глазом. Глаза были разные: один — синий, другой — зеленый.
Мне сделалось не по себе. Я сидел на пеньке, задрав голову, и молчал.
— Значит, так, парень! — проскрипел Степа. — Если хочешь, чтоб я впредь имел с тобою дело, изволь не опаздывать. Ни-ког-да! Ясно?
Я обалдело кивнул.
Кого-то он мне напоминал. Но я не мог сообразить кого.
С недовольным видом ворон прошелся по ветке. Из груди лихо торчало сломанное пуховое перышко, словно Степа недавно побывал в какой-то переделке.
— Встань! — приказал он вдруг.
Я невольно подчинился.
— Подними!
Пошарив вокруг глазами, я увидел в траве сплющенную в лепешку банку из-под «пепси».
— Когда будешь уходить из парка, опусти ее в урну для мусора.
Я возразил:
— Это не моя! Вся ржавая… Сто лет здесь валяется!
