Константин Шишкан - Спасенное имя
Стало жутко. Михуца со страху шагнул вперед. Вдруг ему показалось, что в дальнем углу стоит человек и в руке у него что-то поблескивает.
— Ой, кто здесь? — Он бросился к двери.
Но дверь почему-то не открывалась. Михуца метнулся вправо, налетел на какую-то банку, банка отчаянно загремела, и их словно ветром вымело из овчарни. Только на бахче они почувствовали себя в безопасности.
— Паникеры, — презрительно бросил Ион.
— Трусы, — дрожащим голосом сказал Михуца.
— Молчал бы лучше… — Димка отвернулся. — Из-за тебя вся петрушка заварилась. «Ой, кто здесь?», «Ай, кто там?».
— Чесслово, видал! — Михуца вытер нос кулаком. — В углу стоял. С пистолетом.
— Хватит врать, — махнул рукой Ион. — Никого там нет.
— А вдруг все-таки есть?
Поборов страх, они снова пошли в овчарню. На этот раз она не казалась такой таинственной и мрачной.
Они широко распахнули дверь. Луна осветила пол. В углу валялись банки из-под тушенки, у стены лежала стрела.
— Видать, Гришкино гнездо, — заметил Ион.
— И опять записка, — сказал Димка, поднимая стрелу. — «Подозрительных нет. Продолжаю вести наблюдение».
Ион почесал затылок.
— Это Гришка нам голову морочит.
— А зачем он нам голову морочит? — поинтересовался Михуца.
Похищение Анны-Марии
Илья Трофимович просил Гришку ничего не предпринимать. Вместе с милиционером Цурка́ном они разработали план операции и очень боялись, чтобы кто-нибудь не спугнул сектантов.
Но стоило ли бояться его, Гришки Хамурару? Смешно и обидно. Да, смешно и обидно!
Внимательно выслушав их, Гришка опустил голову. Как же так? Он сообщает все подробности, называет место, где находится Анна-Мария, а они… А они попросту решают обойтись без него. Нет, так дело не пойдет. Он начнет действовать сам. И немедленно.
…Оставив коня у овчарни, Гришка бесшумно открыл дверь. Смазанная заранее, она не скрипела. Он неслышно вошел в овчарню и направился в дальний угол. Там под толстым камышовым щитом был лаз в штольню. Гришка отодвинул щит. Тихо, стараясь, чтоб не скрипнула под ногой щебенка, стал спускаться вниз. Здесь была еще одна дверь, но он уже изучил ее секреты…
В подземелье стонала Анна-Мария. Слабо мерцала свеча. Гришка тихонько подкрался к кровати. Анна-Мария слабо шевельнулась, но не смогла поднять головы. В ее больших, колодезной глубины глазах отразился страх. Недаром сектанты, глядя в них, исступленно молились.
— Не бойся, — шепнул ей Гришка. — Я хочу тебя спасти.
Губы девчонки дрогнули, а глаза вдруг превратились в синие озера. Какая-то неведомая сила раскачала их изнутри. И они выплеснулись через край.
Гришка не мог оторвать от нее взгляда. Она неподвижно лежала на спине. На ее гипсовой шее алела свежая царапина.
Гришка повернул голову, чутко прислушался. Где-то в подземелье бродили неясные звуки.
— Не бойся, — сказал он Анне-Марии. — Я тебя понесу.
Взяв ее на руки, он зажег фонарь, погасил свечу и направился к выходу. Прошло несколько минут. Они были уже почти у дверей.
Звуки в подземелье собирались, нарастали. Гришка погасил фонарь.
Послышались тяжелые шаги. Три толстые белые свечи плыли из подземелья.
— Апчхи, — качнулась первая.
По стене пробежала тень. Синий язычок пламени погас. Зачиркали спички.
— Будь здоров, брат Панаит.
— Милостью божьей, брат Диомид.
— Не оступись, брат Панаит.
— Благодарствую, брат Диомид.
Анна-Мария дрожала в Гришкиных руках. До дверей оставалось еще несколько метров. Под ногой едва слышно скрипнула щебенка.
— Тут кто-то есть, — прошамкала третья свеча.
— Ты что-нибудь слышишь, брат Панаит?
— Нет, не слышу, брат Диомид.
— Стоп, почему не горит свеча у святой?
— Назад! — закричал Гришка. — Тушите свечи! Динамит! Назад! — и бросился к дверям.
Свечи шарахнулись в стороны, по стенам побежали тревожные тени, метнулись тонкие язычки пламени, и всё погрузилось во тьму.
— А-а! — закричал кто-то истошным голосом.
— Не души меня, не души-и…
— Пусти, дьявол…
— Это я, Панаит…
— Пусти, говорят.
— Всяк щенок в собаки лезет!
— Господи, да где же выход?
— Нету выхода! — крикнул Гришка и толкнул дверь.
Вспыхнула свеча, мелькнуло лицо Диомида, и в ту же минуту, сверкнув, тяжело, со свистом полетел вслед Гришке топор. Дверь захлопнулась, и топор глубоко вошел в старое дерево массивной двери.
Посадив Анну-Марию на коня, Гришка взлетел на своего любимца:
— Ну, Вихрь, выручай.
За ними из подземелья спешила погоня. Но Гришка уже скакал во весь опор. Свежий ветер бил в грудь, перехватывал дыхание, сизые травы бежали из-под копыт, и рвалась на волю песня:
А ну-ка шашки ввысь,Мы все в боях родились…
Впервые за долгое время Анна-Мария увидела солнце. Свет больно ударил в глаза, и она зажмурилась.
А Гришка заливался счастливым смехом.
— Все! — кричал он во все горло. — Конец! На свете больше не осталось сатаны. Ура! — и подмигивал девочке.
Анна-Мария улыбалась, но перестала креститься только тогда, когда за ними закрылись ворота школы-интерната.
«Отец, ты спишь, а я страдаю»
Медленно надвигалась гроза. Ветер нагнал тучи. Они тяжело плыли в небе, словно переполненные до краев баржи. Вот одна из них неуклюже развернулась, задела бортом другую, посыпались голубые искры, громыхнуло железо. Небо пригнулось к земле. Поднялся ветер. Он зашелестел в шалаше, всколыхнул устоявшуюся за день знойную пыль и покатил по земле сожженные солнцем листья.
Михуца стонал. Он ушиб и оцарапал колено.
— Погоди, — сказал дед Иким и полез в угол шалаша. Из-под зеленого брезентового плаща старик достал плоскую бутылочку. — Святой водицей промою. Полегчает.
— Вы в бога верите? — Ион с удивлением посмотрел на деда.
— Да как тебе сказать… Без бога — шире дорога. Это верно. А вот к воде святой уважение имею.
В это время над шалашом сверкнула молния. Глухо прокатился гром. Сначала упало несколько крупных капель, потом хлестнуло несколько струй, и вдруг небо накренилось и с треском лопнуло.
Опять сверкнула молния, грохнул гром, и все скрылось в сплошной пелене дождя.
В шалаше, слушая грозу, притихли. Но вот дождь пошел ровнее, и к нему стали привыкать.
— Дедушка прав, — сказал Димка. — Воду эту попы крестом серебряным святят. А частицы серебра все бактерии убивают. Вот и чудо.
— Точно, — поддержал Ион. — Александр Македонский воду в серебряных сосудах сохранял… Не портилась.
— Дедушка, — попросил Димка, — расскажите о партизанском отряде.
— Что рассказать? — Дед задумался. — Не был я партизаном…
— Ну расскажите же, дедушка-а, — протянул Михуца.
— Что ж. — Дед уселся поудобнее. — Будь по-твоему… Вот и передача по телевизору… Ищут предателя. Хорошая передача. Про шкатулку с картинкой… Так, про что это я? Ага, про партизан… Бабки вы моей не знаете, гайдуки, — сказал он неожиданно. — Что ни день — по селу гоняла: сообчения подавай. А попробуй приди без докладу — на порог не пустит.
— Дедушка, — перебил деда Икима Ион. — Вы нам про партизан расскажите.
— А я про что? — удивился дед. — Значит, так: бабку мою медом не корми — доклад подавай.
Ион толкнул Димку в бок, они понимающе переглянулись.
— А где сообчения возьмешь? — Дед почесал в затылке. — Народ дома сидит. На улицу носу не кажет. Кругом фрицы. Феодосия Лу́нгу куда-то забрали. Дом под комендатуру заняли. Начальник там важный такой… Заднефурер.
— Зондерфюрер, — поправил Ион.
— Ага, — согласился дед. — Заднефурер.
— Дедушка, — перебил деда Икима Димка. — А вы помните, как фашисты двух партизан поймали?
— Так я ж про то и речь веду, — сказал дед. — Зовет меня бабка: «Так, мол, и так — партизан поймали. Разузнай и доложи».
— Опять эта бабка, — проворчал Ион.
— Пошел по соседям, — продолжал дед Иким. — Говорят, наших в комендатуру погнали. Самсона Хамурару вроде бы признали, а того, другого — нет.
— А потом? — спросил Димка. — Что было потом?
— Иду домой. Гляжу — на берег в легкой машине заднефурер катит. А за ним — большущая, под брезентом. Как подъехали — на землю фрицы посыпались. Вывели двоих, окружили… Подобрался я кустами поближе. Вижу: на берегу эти двое. Один, слышу, кричит: «Хамурару предатель! Иу́да! Явку раскрыл». Предупредить, значит, хочет.
— А дальше? — допытывался Димка. — Дальше что?
— А что дальше? — развел руками дед. — Доложил бабке… А потом все село гудело: «Хамурару — предатель. Партизан выдал». Не рад был, что рассказал… Самсонову сыну и внуку жизнь попортили. А слово не воробей. Вылетело — не воротишь. Гришка озлился, не поверил.
