Константин Шишкан - Спасенное имя
Снова сверкнула молния, грянул гром, и на мгновение в шалаше стало светло как днем…
А тем временем две темные фигуры с трудом поднимались на холм. Земля под ногами расползалась, оседала, бежали, шипя и булькая, белые ручьи, а дождь лил как из ведра. Раза два маэстро оступался.
— Где шалаш? Обсушиться бы…
— Сейчас, маэстро, сейчас…
Гришка и сам не мог разглядеть шалаша.
Но зато хорошо видел липкую грязь под ногами, холодную дождливую ночь, низкие тучи над землей.
— Вот, — сказал он, — пришли наконец.
— Зайдем.
— Нет, — неожиданно уперся Гришка. — Не люблю деда.
— Что так?
— Да уж так.
— Воля твоя. Как говорится, не суй носа в чужое просо… Дед в шалаше один?
— Да кому ж там быть? — Гришка потянул носом. — Один дед пасется. Ну я пошел. Бывайте.
У входа, в шалаш — погасший костер, от которого поднимался пар. Маэстро стал чистить веточкой обувь. Оперся рукой о камышовую стенку, заглянул внутрь. В шалаше горел фонарь «летучая мышь».
— Мир вам, — сказал маэстро и низко поклонился. — О, да здесь компания!
Дед Иким, сидя на табурете, вырезал из дерева свечку.
— Дети… Заходи, добрый человек. Гостем будешь.
Маэстро потоптался на пороге, счистил грязь с башмаков, огляделся.
— Ничего, — сказал дед, — к шагающей ноге грязь не пристает. Входи, арбузиком побалуешься. — Он с треском разломил арбуз. — Нынче арбузы соком нагрузли…
— Спасибо, — улыбнулся маэстро.
Дед выглянул из шалаша.
— Чтой-то небо не расхмуривается!
— Шумный дождь быстро пройдет.
— Да ты откуда сам? — прищурился дед. — Сдается, видал я тебя… Конечно, старый теперь. Могу и попутать…
— Ошибаешься, дедушка. Не встречались… Ну, что приуныли? — двинулся он к ребятам. — Тебя как звать? — спросил он Димку. — Отец кем работает?
— Димка я, отец инженер.
— А мать?
— Скульптор.
Блеснув глазами, Димка отвернулся. Всю биографию ему подавай!
— А мой папа, — сообщил из угла Михуца, — карьерист.
— Что такое? — захохотал маэстро.
Михуца сидел в углу с невозмутимым видом. И что тут смешного?
— Он у него в карьере работает, — серьезно пояснил Ион.
— Ах, так. — Маэстро вытер на глазах слезы. — Ну-ну… — и посмотрел в сторону деда Икима.
Старик пошарил в углу, шагнул к маэстро.
— На́ вот, смени, — он протянул пришельцу рубаху и полотняные брюки.
Маэстро поклонился деду, пошел в угол. Не торопясь, снял рубаху, тщательно выкрутил.
— «Отец, ты спишь, а я страдаю», — прочел на его груди Димка.
— А зачем он могилу нарисовал? — спросил Михуца.
— Тише ты, — цыкнул на него Ион.
— Секреты? — нагнулся маэстро. — Ну-ну…
Он надел рубаху, полотняные брюки, прислушался.
— Кажется, дождь прошел.
— Вытихло, — согласился дед.
— Ну спасибо, старик. — Маэстро пошел к выходу. — За мной не пропадет…
— На дорогу мешочек прихвати, — засуетился дед. — Не ровен час, еще накроет, — и, сделав из мешка капюшон, набросил на голову пришельца.
Маэстро вздрогнул и, согнувшись, шагнул за порог. Зажмурился. С зеленых кустов на него жадно и чисто глядели сияющие глаза дождя.
Как это было
Среди мокрых веток Теодор снова ясно увидел давнее: берег Днестра, кусты, лицо крестьянина. Оно напоминало лицо деда Икима…
Теодор и Хамурару возвращались с задания. Шли лесом, стараясь поскорее пробраться к овчарне. Под ногами светились фиолетовые пятна луж. Пахло душной сыростью, примятым папоротником и растоптанной бузиной.
Теодор жадным взглядом ощупывал землю. Очень хотелось жить, чтоб всегда видеть эту толпу желтых лисичек под сосенкой, этот ягодник в потаенном местечке, в зеленой канаве, слышать, как за тобой, шурша, выпрямляются влажные ветви вереска на пригорке…
— Порядок, — говорил Хамурару. — Связной молодец. Весь укрепрайон как на ладони… Теперь фрицы попляшут.
— Дяденьки! Фрицы!.. — Мальчишка лет тринадцати со шрамом на щеке, напоминающим подковку, отчаянно махал им рукой.
Теодор с Хамурару выглянули из кустов. Из-за бугра выезжали зеленые мотоциклисты. Со стороны леса длинной цепью шли автоматчики…
Теодор тронул ветку, и воспоминания, точно кадры старого фильма, замелькали перед глазами…
Партизаны бросаются в заросли. Летят навстречу кусты, деревья, ветви хлещут по лицу. Внезапно топот обрывается. Короткий шум борьбы, гортанные крики…
На поляне у партизан отбирают оружие.
У Теодора солдат находит в боковом кармане плоскую черную шкатулку с пачкой тонких квадратов жести. Он подбегает к офицеру, щелкнув каблуками, протягивает находку.
Высокий, подтянутый офицер в лайковых перчатках берет из шкатулки пачку и с изящной небрежностью, словно колоду карт, раскрывает их веером.
На листах жести — этюды: лес, поляна, клен, дуб, река. Среди пейзажей, на отдельном квадрате — лицо какого-то человека…
— Что это? — спрашивает офицер.
— Этюды. — Теодор беспокойно оглядывается. — На жести… — Он стоит в плотном кругу солдат. — Художник я…
В кустах черным огнем горят глаза мальчишки. В их слепящем блеске — отчаянная решимость.
Теодор, поймав этот взгляд, опускает голову.
Офицер рассматривает квадраты, вертит в руках шкатулку.
— Зачем носить карман? — Он взвешивает на ладони массивную шкатулку.
— От пули спасла. Вот и ношу.
— От пуля? О-о! — Офицер захлопывает шкатулку. — Гут, гут… — Он улыбается. — Талисман, да?
— Вроде…
Офицер делает знак, солдаты толкают партизан прикладами в спину.
— Шнель, шнель!
Горящими глазами провожает их мальчишка…
В комендатуре офицер садится за стол.
— Гринюк!
В комнату входит давний знакомый Теодора.
— Чего прикажете?
Офицер протягивает ему пачку жестяных квадратов.
— Номер… Понимайт? Печатка…
— Слушаюсь… — Гринюк узнает Теодора. — Инвентарный, значит… Проштемпелюем… Это мы мигом…
— Пшел, пшел!
— Это мы мигом, — пятится Гринюк, унося этюды. — Не извольте беспокоиться. — Он бросает взгляд на Теодора и закрывает дверь.
— Кто связной? — кричит офицер Теодору.
Теодор молчит.
— Ну? — офицер тычет пальцем в грудь Самсона. — Ты!
Хамурару молчит.
— Где явка?
Партизаны молчат.
— Гринюк!
Дверь открывается.
— Чего прикажете?
Он кладет квадратики жести в шкатулку, протягивает ее офицеру:
— Готово.
Тот прячет шкатулку в карман:
— Талисман, да? — и подмигивает художнику.
Теодор отводит глаза.
— Гринюк! — Офицер подает ему плеть. — Работайт, — и кивает в сторону пленных…
…Снова берег Днестра. Пахнет свежей водой, рогозом, светятся под ногами фиолетовые пятна луж.
Теодор с Хамурару стоят в кольце автоматчиков. В лужах колеблются их рогатые каски.
Лица партизан в крови. Заплывший угольно-черный глаз Хамурару с ненавистью глядит на офицера.
Офицер делает знак. Солдаты хватают Хамурару, набрасывают на голову мешок, продевают правую руку в прорезь.
Завязав мешок под коленками, валят Хамурару на землю. Офицер зеркальным носком высокого сапога пинает мешок.
— Слушайт и запоминайт. Тебе дадут конец верьевки. Захочешь сказать — дернешь, не захочешь — буль-буль-буль на дне… Гут?
Солдаты хватают мешок и волокут к воде. Раскачав, бросают в Днестр. Тяжелый всплеск. Брызги. Тишина.
Веревка тянется из воды к ногам офицера. Не шевелится.
Теодор не может оторвать от нее глаз.
Зеркальные сапоги и скользкая веревка на песке…
Офицер смотрит на веревку. Переводит взгляд на Теодора. Резко машет рукой. Солдаты подбегают к оцепеневшему Теодору, набрасывают на голову мешок, суют в руку веревку.
Но Теодор начинает биться в мешке.
— Нет! Нет! Нет! — Отчаянно дергает за веревку: — Не-ет!
У ног офицера — две веревки. Одна — недвижная, — уходящая в воду, другая — скачущая, извивающаяся на песке как змея.
— Гут! — Офицер кивком головы дает солдатам приказ вытащить из воды Хамурару.
Солдаты берут в руки неподвижную веревку. Другие снимают мешок с головы Теодора.
Он смотрит, как солдаты вытаскивают Хамурару.
Офицер перехватывает этот взгляд.
— Где явка?
— Клен, — кивает Теодор, дрожа. — В клене — дупло. И ход… в землянку…
Офицер с минуту молчит, соображая, потом достает из кармана шкатулку, рассматривает квадрат жести с изображением раскидистого клена, пожимает плечами.
— Связной?
Теодор, с трудом оторвав от мешка взгляд, выдавливает сквозь зубы:
— Его портрет на жести. Вот…
— Портрет? — Офицер недоверчиво смотрит в лицо Теодора.
— Да… — опускает голову Теодор. — Моя ошибка… Я не должен был… Не имел права…
