Константин Шишкан - Спасенное имя
— Девчонка. У нее знаешь глазищи какие? Ого! Как фары.
Гришка махнул рукой.
— Не веришь? — вскочил с пенька Михуца. — Чтоб мои глаза на четыре стороны разлетелись. — И, плюнув на ладонь, как Ника, он ребром другой ладони разбил слюну. — Она с Никой училась.
— Училась? — Гришка задумался.
— Ну да. А потом не стала, — выпалил Михуца. — А потом пропала. А теперь нашлась…
— Погоди, — сказал Гришка, — не колоколь.
Вообще, честно говоря, он что-то слышал о девчонке, которая жила в крайней хате, на отшибе. А потом вроде бы пропала. Искали ее, искали, но так и не нашли. Говорят, уехала к родственникам. Чего бить тревогу? Чего беспокоиться?
— Ладно, — сказал Гришка. — Топай. И по лесу без нужды не шастай. Говорят, в нашем лесу динозавр объявился.
Лицо Михуцы вытянулось.
— Честно?
— Спал миллион лет и проснулся.
— От чего?
— От жары.
— Без дураков?
— Знаешь, что ученые говорят?
— Мало ли, — дипломатично ответил Михуца.
— Они говорят: на планете потеплело.
— Ну и что? Подумаешь.
— Вот он и проснулся.
Михуца насторожился.
— И теперь по лесу бродит, — усмехнулся Гришка. — И таких, как ты, цыплят табака, с голодухи ест!
— Шутишь, — вздохнул Михуца, едва оправившись от страха.
— Не веришь? — Гришка улыбнулся. — Японцы даже фильм поставили… Слушай. — Он потрепал Михуцу по плечу. — Давай по-хорошему. Верни шкатулку.
— Какую? — Михуца съежился в ожидании удара.
— Не валяй дурака. Мне Ника рассказала. Верни. Федор Ильич переживает…
— У, ябеда, — зашипел Михуца, потирая плечо.
— Где шкатулка?
— У Димки, — сказал Михуца, отступая к кустам.
— Гляди у меня, — погрозил ему кулаком Гришка. — Так дам — неделю собирать будут.
Но Михуцы уже и след простыл. На бахче его давно искали. Крупные арбузы казались Димке издали спящим Михуцей. Наконец, ребята привели мальчугана в шалаш.
— Ах ты негодник, — напустился на него дед Иким. — Вот я тебе задам. Выкладывай, где был.
И Михуца стал рассказывать…
— Изверги, — вздыхал дед. — Опять зашевелились… Ну ничего, Диомид, найдем и на тебя управу.
Михуца уже в третий раз рассказывал ребятам о Гришке, Диомиде и динозавре.
— А он как засвистит! Ка-ак погонится за мной. А я ка-ак закричу.
— Молодец, Михуца, — сказал Ион. — Будем следить.
Михуца был очень расстроен. Он ворочался на сене, часто утирал кулаком нос.
— Успокойся, — сказал дед Иким. — Я тебе Фэт-Фрумоса[4] дам. Погляди, у меня много игрушек.
Дед открыл сундучок и высыпал на пол затейливые деревянные фигурки.
— Иляна Косынзяна![5] — обрадовался Михуца.
Дед Иким был удивительным умельцем. Из мягкого дерева он вырезал фигурки зверей, птиц и овечек. А однажды построил небольшой домик с широкими окнами. Домик был совсем как настоящий — с высокой трубой, железной крышей и даже с колоннами. Стоило только дернуть за веревочку, как распахивались окна и выглядывали красавицы куклы, а в дверях показывался мужичок в соломенной шляпе. Говорили, эту игрушку Илья Трофимович отправил в Кишинев, на выставку. Жаль, Михуца ее не видал.
— Надо Илье Трофимовичу рассказать… о девчонке, — сказал Ион.
— О чем рассказывать? — оборвал Димка. — Надо самим проверить.
Михуца заворочался на сене, укладываясь поудобнее, но тут вдруг оказалось, что добрый десяток вопросов нужно немедленно задать. Что делает ночью в лесу Гришка? Где искать Анну-Марию? Кто этот доброжелатель? Почему ночью арбузы серебряные? И когда, наконец, мальчишек будут пускать в космос? Ведь женщину пустили!
Но веки его слипались и вскоре плотно сомкнулись. Приснилось ему, что он бежит по дну глубоких, как колодцы, переулков, спасаясь от динозавра, а за ним упрямо тянутся длинные черные тени, но никак не могут догнать и схватить…
Несмотря на Димкин запрет, Ион обо всем рассказал Илье Трофимовичу. Уж больно серьезным ему показалось это дело.
Председатель забеспокоился. Не хватало только, чтоб в их селе появились свои «живые мощи»!
Илья Трофимович был занят с утра до ночи, но об Анне-Марии с того дня не забывал.
«Видели ее в лесу, — клялись сельские ребята. — А теперь нигде нет. Как сквозь землю провалилась».
Спросили Диомида. Он наотрез отказался. Никого не видел, ничего не знает. Мало ли что почудится мальчишкам?
Где же искать? Мать, вздыхая, обреченно сказала: «Видно, на то воля божья. Ушла в лес и не вернулась».
Искала милиция. Не нашла. Украли? Увезли? Спрятали? Было над чем подумать.
Часто, поколесив по полям, Илья Трофимович сворачивал к домику на окраине.
— Зря людей обижаете, — говорили соседи. — Люди тихие, смирные. Мухи не обидят. Видать, сбежала девчонка-то.
Все было напрасно. Девочку никто не видел.
Чудо в селе Виорены
Всю ночь шел дождь. Вообще лето было богато грозами, частыми, мелкими, какими-то «Гвоздиковыми» дождичками. И трава стояла в лугах парная, лоснящаяся. Солнце поднялось свежее, умытое. В акварельно-синем небе повис жаворонок.
Из кустов выскочил заяц. Он постоял с минуту, глядя на Гришку, вздымая рыжеватые, как бы подпаленные (словно у костра грелся!) впалые бока, а потом вдруг высоко подпрыгнул и задал такого стрекача, что видны были одни лишь вытянутые, летящие по ветру уши.
Гришка улыбнулся. Он представил себе лист бумаги, на котором непременно будет жить это утро, этот глупый, пугливый заяц с его золотистым, каким-то солнечным зрачком. И эти уши…
Трава Гришке казалась осыпанной битым стеклом. Ощущение было настолько сильным, что он, сняв башмаки, осторожно погружал ноги в прохладную траву, словно боялся пораниться. Маэстро молча шел рядом.
— Неплохо бы рыбкой заняться. — Он огляделся. — Как думаешь?
— У меня под орехом на берегу удочка…
— Ну, Григорий! — Маэстро потер руки.
Они вышли на берег. Ореха, под которым Гришка спрятал удочку, на месте не оказалось — он со слоем земли сполз в воду. На сером пористом камне сидел чернобородый человек в серой рубашке. Он внимательно рассматривал дерево.
— Что за наваждение? — не мог прийти в себя Гришка. — Еще вчера я лежал под орехом, а теперь хоть вплавь добирайся… Просто чудо какое-то!
— Занятно, — сказал маэстро. — Конечно, чудо.
Бородач поднял голову. Глаза его заблестели.
— Кто это? — спросил Гришку маэстро.
— Диомид, — ответил Гришка.
Маэстро глянул в глаза Диомида, отвернулся и тихонько пошел к кустам.
— Я сейчас, — сказал он Гришке.
Между тем берег ожил. С десагами[6] и плетеными корзинами потянулись крестьяне. Один из мужиков с корзиной, из которой вытягивали длинные шеи откормленные гуси, присел неподалеку от бородача. Диомид, сверкнув глазами, подхватился и побежал к реке.
— Господи! — закричал он звонко. — Прости меня, грешного, раба твоего недостойного, за неверие мое сатанинское. Как отмолить мне мой тяжкий грех?!
И он пал на колени и пополз в воду.
— Что с вами? — Гришка решил, что Диомид сошел с ума. — Куда вы?
Но тот повернул к нему безумное лицо, прошипел:
— Молчи, дурак…
Крестьянин встал, почесал затылок и направился к «грешнику». «Грешник» посмотрел на крестьянина и с удвоенной энергией принялся каяться. Он подполз к воде, коснулся ее губами, закричал:
— Сам видел! Глазами недостойными зрел! Чудо! Господи, за что мне откровение твое всевышнее?
— Что с ним? — спросил крестьянин.
— Не знаю, — развел руками Гришка. — Маэстро, — он огляделся. — Где же вы, маэстро?
В это время гуси, которым надоело томиться в ожидании хозяина, спокойно вышли из корзины и направились к реке.
— Стойте, — закричал крестьянин и, забыв о «грешнике», по колено стоявшем в воде, кинулся ловить за крыло гусака. Стали собираться люди. «Грешник» уже по грудь торчал в воде.
— Чудо! Рука господня подняла и в воду опустила. Сам видел… Червь точил его сатанинский.
— И правда, бабоньки, — сказала старуха в черном платке. — Орех на бугре стоял, а теперь в воде прохлаждается.
— Что там? — спрашивали в толпе.
— Гром в землю ударил, — отвечала старуха. — Дух святой на Диомида сошел.
— Брехня, — волновался Гришка. — Не слушайте вы бабку Ефросинию.
— Стыдно, парень, — совестил Гришку сельский пьяница Стругураш.
— Предупреждение получил? — строго спросил его Гришка.
— Получил.
— Выводы сделал?
— Цельные сутки не принимал…
— Порядок. А теперь — ступай.
Стругураш, опасливо озираясь, побрел от Гришки прочь.
— Это же оползень, — сказал Гришка толпе.
Люди зашумели.
— Парень дело говорит.
— Конечно, оползень!
— Что же еще?
