Константин Шишкан - Спасенное имя
Гришка зачерпнул из мешка пригоршню овса. Конь, вздыхая, медленно жевал, тычась теплыми черными губами в Гришкины ладони. Время от времени он охлестывал себя серебряным хвостом, разливая тончайшие струйки волос по крутому, в серых яблоках крупу.
— Вихрь ты мой Буранович, — шептал Гришка, похлопывая коня по спине.
Конь в ответ тихо ржал.
— Обидели тебя… Ну пойдем, пойдем. Слышу…
Конь продолжал тихо ржать. Приговаривая, Гришка вывел его из конюшни.
На склоне холма — в два ряда — высокие колья. На каждый кол насажена крупная зеленая «голова» арбуза.
Достав из потайного местечка саблю деда, Гришка подошел к Тормозу. Гикнув, птицей взлетел на коня и пятками жарко ударил в бока. Конь вздрогнул, радостно заржал и с охотой пустился с холма.
Так они пронеслись вдоль высокого коридора кольев, и Гришка, примериваясь, размахивал над ними внезапно вспыхивающей на солнце саблей. Затем Гришка поднялся на склон, на минуту замер, подняв саблю к небу, потом пришпорил коня и, пригнувшись, полетел вниз с холма.
Сизо заструились под ногами Тормоза травы, засвистел в ушах ветер, забилась на Гришкиных губах песня:
А ну-ка шашки ввысь,Мы все в боях родились…
Над Гришкиным плечом взметнулась сабля и молнией сверкнула над «головой» арбуза. Две алые половины покатились с холма. И снова взлетела сабля, и снова надвое развалилась «голова» арбуза.
И вот уже не Гришкина рука возносит саблю над арбузом. И не над арбузом уже вовсе, а над фуражкой беляка сабля безусого котовца Самсона Хамурару вершит свой праведный суд.
Забыв обо всем на свете, высоко заносит над головою саблю Гришка. И рубит, рубит с плеча.
Катятся с холма рассеченные алые «головы», свистит ветер, струятся сизые травы, белым облачком летит по ветру грива коня, срывается с его губ снежная иена. И солнце, встающее из-за холма, тоже кажется огромной головой, на которую вот-вот замахнется горячая сабля…
— Гриш, а Гриш?
На склоне стоит Кайтан с поднятой рукой. Тревожный храп коня. Пыль. Молния сабли, уходящая в ножны. Жаркий глаз — навстречу Кайтану…
— Именная сабля котовца, — сказал, покачав головой, старик.
Гришка соскочил с коня, вытер ладонью со лба пот.
— Ей бы в музее, под стеклом лежать…
Гришка потупился, переступил с ноги на ногу.
— А ты арбузы колешь. — Старик похлопал коня по спине. — Да, Григорий, в нашем краю смелые люди не выводились… Гайдуки, красногвардейцы, партизаны…
Они спустились с холма и тихо пошли вдоль берега Днестра.
— В Молдавии больших лесов нет, ты знаешь, — говорил Кайтан. — Но мы умели использовать каждый кустик.
Гришка невольно посмотрел по сторонам: густые заросли кустов, высокая трава.
— Отряд был разбит на группы, — продолжал Кайтан. — Рассредоточен в разных местах. Каждая группа действовала по особому заданию командира.
Они подошли к старому, разрушенному карьеру. Здесь когда-то добывали ракушечник. Кругом валялись белые ноздреватые камни, словно груды крупного колотого сахара на зеленой траве.
— В сорок четвертом, — сказал Кайтан, — одна из групп особенно беспокоила фашистов в районе нашего села.
Гришка жадно слушал. Пот струился по его лицу, лез в глаза, но он не обращал внимания, боясь что-нибудь пропустить.
— Комендант вызвал подкрепление. Начались военные действия. — Кайтан наклонился, сорвал ромашку, положил ее на белый камень. — Здесь это было… — Он помолчал. — На задание ушли двое… Нужно было уточнить схему укрепрайона… Ну, а дальше ты знаешь. Фрицам стали известны запасные хода. Группа находилась в штольнях. Основной лаз был в овчарне. Запасные: один — на кладбище, другой — в старом карьере. Тут партизаны и сложили головы.
— Федор Ильич… — Гришка помолчал. — Скажите… только честно, ладно? Вы верите, что мой дед — предатель?
— Нет, — сказал Кайтан. — Не верю.
Анна-Мария
Ночь выдалась на редкость лунная. Звезды густо высыпали в высоком небе, как поутру роса. Весь холм был залит матовым светом, под кустами лежала зеленая мгла, а тяжелые арбузы на бахче казались отлитыми из серебра. Неподалеку от шалаша кто-то стоял. Узкая длинная тень лежала на земле.
Михуца выглянул из-за куста и зажмурился. Ему показалось, что тень шевелит руками. Михуца опять выглянул. Тень шевельнулась, приподняла широкополую шляпу. Затем она странно скрипнула и наклонилась всем туловищем вперед. Сомнений быть не могло: так скрипят только новые сапоги. У Ильи Трофимовича тоже поскрипывают. (Михуца давно мечтал о таких сапогах!)
Вдруг тень выпрямилась. По траве покатилось что-то серое бесформенное. Михуца снова зажмурился.
Когда он наконец решился открыть глаза, перед ним на влажной траве лежала соломенная шляпа. Он потянулся к ней рукой, но внезапный ветер подхватил ее и понес с холма.
Михуца решительно шагнул вперед. Прямо перед ним стояло обыкновенное огородное пугало в рваном кафтане. Ветер развевал его рукава.
Он обошел чучело, погладил белый шест, засмеялся и смело дернул за рваный рукав. Резкий звон хлынул на землю. Михуца бросился бежать. И вдруг в кустах он услышал шум. Михуца притаился, потом осторожно выглянул. На ромашковом пятачке полянки, освещенная светом луны, стояла Анна-Мария.
Как давно не видел ее Михуца! Приоткрыв рот, он жадно глядел в бледное лицо, на котором влажно, глубинно светились глаза. И ему даже показалось, что немного кружится голова — словно бы смотрится он в воду Днестра, на дне которого лежат радужные камешки, а в зеленых зарослях водорослей внезапно вспыхивают серебряные искры мельчайшей рыбешки.
И опять, как в их первую встречу, чувство непонятной радости, безотчетной тревоги и в то же время смятения овладело его душой.
Но как же она похудела! Кожа тонкая-претонкая!.. Михуце стало ее жалко. А лицо? Ни кровиночки. А тело? Одни кости. Покормить бы ее мамалыгой с брынзой, отпоить козьим молоком, сорвать для нее лучшую гроздь винограда, разрезать спелый арбуз…
У Михуцы бы она живо поправилась!
Анна-Мария, поймав на себе взгляд мальчугана, замерла.
— Вот ты где. — Из кустов шумно шагнул чернобородый человек.
Михуца его узнал — это был Диомид. Схватив девочку за руку, Диомид поволок ее в заросли.
— Я тебе покажу сбегать… Вечное царство тебя ожидает. Пойдем.
— Не пойду! — кричала Анна-Мария. — Ой, больно. Пустите! Не хочу в вечное царство.
Сжав кулаки, Михуца выскочил на поляну. Сердце его колотилось. Он искал взглядом камень, чтоб запустить в Диомида. Но камня как назло не оказалось. Здесь, на границе бахчи и леса, ничего не было. Даже самого завалящего обломка известняка. Когда не нужно, о них все ноги собьешь!
Михуца огляделся. А где Диомид? Где Анна-Мария? Куда они подевались? Почему в этих проклятых кустах люди так быстро исчезают? Словно проваливаются сквозь землю?
Он заглянул под кусты бузины, раздвинул влажные травы. Никого. Правда, показалось ему, что за невысокими деревьями мелькнул черный берет. Михуца побежал туда, но кроме пня, заросшего травой, ничего не увидел.
Растоптав полчище мухоморов, исхлестав прутом несколько широких шумных листьев лопуха, Михуца сел на пень и задумался.
Очень хотелось плакать, но он пересилил себя. Ну погоди, Диомид! Теперь ты не уйдешь от Михуцы. И он решительно сдвинул пилотку на затылок.
Вдруг чьи-то руки, словно клещи, охватили его плечи. Михуца съежился. В последнее время опасности подстерегали его на каждом шагу. Но, к счастью, он всегда выходил из положения! Что ждет его сейчас? Выждав, Михуца повернул голову. За спиной стоял длинный мускулистый парень со смуглым, сухим лицом и острыми скулами.
— Ты что тут делаешь? — спросил он голосом Гришки.
Михуца пошевелил языком. Язык на месте, но почему-то тяжелый и холодный. Его хотелось выплюнуть изо рта. Потому что это уже был не Михуцын язык.
— Я… мы… — сказал он этим противным чужим языком и попробовал высвободить плечо. — А ты?
Он узнал, наконец, Гришку и осмелел. Но Гришка ждал ответа.
— Гриш, — сказал Михуца покорно. — Я Диомида видал. А еще Анну-Марию… Диомид грозился ее в вечное царство затащить…
— Бред, — сказал Гришка с досадой. — Давай по порядку. Какой Диомид? Какая Анна-Мария? Какое царство? С ума с тобой соскочишь.
Михуца заморгал ресницами.
— Диомид — апостол.
— А почему не сам Иисус Христос? — захохотал Гришка.
— Смеешься, да?
— А почему бы и нет? — Гришка с удовольствием скалил зубы.
Михуца насупился.
— Ладно, — сказал Гришка. — Кто такая Анна-Мария?
— Девчонка. У нее знаешь глазищи какие? Ого! Как фары.
Гришка махнул рукой.
