Николай Мизийски - Желтая маска
Я тоже был зол. Думал: «Профессор воспитанный человек, но его поступок похвальным не назовешь. Приписывать своей жене качества, которых у нее нет!..»
Чтобы не обидеть старушку молчанием, мы сразу представились ей. Потом сказали, зачем пришли. Коротко, без прикрас. Но почему-то профессорша ничего не поняла.
— Мой муж пригласил вас в гости? — подняла она брови, и морщины на ее лбу образовали нотный стан. — Вы уверены, вы не сомневаетесь в том, что говорите?
— Уверены, товарищ Стремская, не сомневаемся.
— А это не сочинение на свободную тему, как на экзамене по литературе?
— Нет, товарищ Стремская, — сказал я. — С вашим супругом я знакам лично, более того, мы очень хорошие приятели. Хотя познакомились недавно.
Из-за двери соседней квартиры № 14 донесся насмешливый женский голос:
— Смотри, смотри! Она еще держит их у порога, как нищих.
Слышимость была отличная.
— Ах, как я рассеянна! — воскликнула вдруг жена профессора. — Я думала, что мы разговариваем уже в прихожей. Заходите, дети, заходите! Мне очень приятно.
Я и Крум поспешили войти в квартиру, пока соседи профессора еще не успели покинуть свой шпионский пост. И все-таки мне не хотелось, чтобы нас приняли за навязчивых людей, а потому еще в коридоре, у оленьих рогов, я сказал:
— Товарищ Стремская, я уже у вас был.
— Неужели? — снисходительно улыбнулась она.
— У вас в гостиной большой полированный стол, четыре тяжелых красных кресла и кружевные шторы.
Старушка посерьезнела.
— Откуда ты знаешь? — удивилась она.
Я продолжил, оставив ее вопрос без ответа:
— Налево вход в кухню, а в самой кухне — электроплита, белый кухонный шкаф, стол, два стула. Спинка одного стула шатается, потому что болт развинтился. Стеклянная дверь на балкон…
— О!
— Сахар вы держите в фаянсовой банке, разрисованной зайчиками.
— А!
— Из этой сахарницы товарищ профессор угостил меня десятью кусками…
Старушка страшно испугалась:
— А он сам ел?
Я ответил совершенно откровенно:
— Нет.
— Хорошо, что не ел! Восьмой год у него сахарный диабет, а он все еще любит сладкое! Потом весело добавила: — Теперь я совсем поверила в то, что ты симпатичен моему мужу. И что ты приходил сюда, когда меня не было дома. Мне только непонятно, как это тебе удалось настолько расположить его к себе, что он пригласил тебя вторично. И не одного, а с приятелем, которого он совсем еще не знает…
— Ну и что же, что не знает? — вмешался Крум. — Если ваш муж друг Саши, а Саша — мой друг, то это значит, что я и ваш муж тоже друзья. Наша учительница арифметики сказала: «Две величины, равные по отдельности третьей, равны и между собой». Я полностью с ней согласен.
Крум вытер со лба капли пота, пролитые ради общего дела. Он был очень доволен собой.
— Хорошо, хорошо! — окончательно сдалась старушка. — Не хочу с вами спорить, но это мне не мешает удивляться. Потому что к нам, милые детки, приходят только профессора, научные сотрудники и электротехники, чтобы починить проводку.
Через ее плечо я заглянул в гостиную. Это было не слишком прилично, зато с намеком — старушка вспомнила, что нас надо пригласить:
— Проходите, проходите! Почему такая неуверенность? И, разумеется, садитесь. Я так люблю, когда нас посещают люди, но их так мало бывает здесь! И угощать люблю. Вам будет нелегко угадать, что я вам предложу.
— Ореховое варенье! — облизнулся Крум.
— А вот и не угадал! — засмеялась профессорша. — Не такой ты ясновидец, как твой приятель. Такого варенья я не делала никогда в жизни. Не люблю его.
Мы уже сидели в гостиной. Хорошо сидели: в таких креслах и спать можно было бы, если б сверху не свисала четырехламповая люстра. А пироги, которыми нас угостила наша любезная хозяйка, оказались вкусные, мягкие, в них было много орехов и почти не было скорлупы. Тему разговора мы тоже избрали единодушно: каждый пусть говорит о том, в чем больше разбирается. Так мы с Крумом были осведомлены о лицевой и изнаночной сторонах вязания, о кружевной и английской вязке, а старушка Стремская — о положении футбольных команд в классе «А» и об английской тактике на мировом чемпионате.
В половине седьмого кто-то хлопнул дверью. Послышалась песня «Грудь свою розой укрась».
— Профессор! — сказал я.
— О, да! — согласилась старушка и потерла щеки так, что на них появился румянец.
Я выглянул в коридор со словами:
— Добро пожаловать! Добро пожаловать! Мы вас заждались!
Там стоял человек — пожилой, бородатый, в черном костюме и красной шелковой бабочке на белом крахмальном воротничке. Точно, как профессор Стремский, но это был не он! У этого плечи были сутулее, а борода — белее.
— С кем имею честь? — спросил человек, щурясь от сильного света гостиной. Точно такой же писклявый голос, как у профессора, но это был все же не он! Этот голос звучал слабо, как-то неуверенно. Примерно так, если бы Жора Бемоль на своей скрипке взял верхнее «до» после Паганини и сказал бы, что тон один и тот же.
— Это не профессор Стремский! — крикнул я и предусмотрительно переместился за полированным столом.
Человек вошел в гостиную и закрыл за собой дверь. Потом вперил взгляд в хозяйку:
— Что это значит, дорогая Кети? Кто эти незнакомые посетители?
Она, видимо, подумала, что он шутит, и невозмутимо ответила:
— Это твой друг Саша и его друг Крум, который тоже должен быть твоим другом, потому что две величины, равные третьей по отдельности, равны и между собой.
Человек фыркнул:
— Первая часть твоего высказывания не имеет ничего общего с истиной, а вторая вообще меня не касается. Если бы меня интересовала математика, я стал бы математиком, а не медиком!
Он был очень рассержен. Он стал двигаться вокруг стола, как велосипедист по велотреку. Крум испугался явно, а я — тайно. Только старушка Стремская ничуть не была взволнована. Она остановила его в конце второго круга и кротко сказала:
— Не сердись, Павел! Вышло недоразумение!
А мне заявила:
— Ты знаешь своего профессора недавно, а я своего — сорок лет. Поверь мне, это — настоящий.
Я ей поверил. Крум тоже. Наше удивление было грустным.
— Не могу отказать себе в удовольствии выпроводить вас, мои самозваные друзья! — сказал профессор. — Наш сын в раннем детстве тоже пытался скатиться на скользкую стезю мелких инсинуаций, но мы своевременно приняли радикальные меры нравственной переориентации начинающего мошенника. А о чем думают ваши родители?
Он поправил галстук-бабочку. Лицо его уже было спокойным. Так же, как и его длинные руки. Только глаза его то и дело загорались гневом, но это было безопасно.
Когда мы дошли до лестничной площадки, профессор Стремский полностью овладел собой. С высоты пятого этажа он указал нам вниз и сказал мягким, даже любезным тоном:
— Геет цум тойфель, фрехе буршей!
Позже мы поняли, что в переводе с немецкого на болгарский это означает: «Идите к черту, хулиганы!»
Глава IX. Я ищу союзников
Крум проводил меня до дома не только в знак дружбы, но и из-за любопытства. Ему очень хотелось узнать тайну двойника профессора. Он задал мне кучу разных щекотливых вопросов, но я упорно молчал. На половину из них я не хотел отвечать, а на другую половину — не знал ответа.
— И это называется друг! — огорчился Крум. — Знакомы с пеленок, а ты, оказывается, столько скрываешь от меня…
Мы остановились у почтовых ящиков нашего дома. Я почти бессознательно открыл наш ящик, потому что мои мысли летали далеко.
— Письмо, — первым заметил Крум. — Вам приносят почту и по вечерам?
— Угу… — неохотно кивнул я и взглянул на адрес.
Этого вполне хватило, чтобы вернуть меня к действительности, — на зеленоватом, немного помятом конверте было написано: «Александру Александрову-младшему».
Я поспешно вышел из подъезда, туда, где уличный фонарь светил ярче, вскрыл конверт и вынул карточку, желтую, как и прежняя.
— Что такое? — спросил бежавший за мной Крум.
На карточке были отпечатаны только три предложения, но они меня моментально взбудоражили:
«Саша, брось эту игру. Не интересуйся больше лиЦом, известным в медицине… Занимайся своими уроками.
С почтением — твой доброжелатель».
Мне не все еще было понятно, но одно я понял со всей очевидностью: Джерри Блейк работал с ловкими и хитрыми сотрудниками. С одним из них я уже столкнулся. Умело замаскированный под профессора Стремского, он успел дважды за один день ввести меня в заблуждение, а вечером меня выгнали и подняли на смех! Борьба становилась трудной. Мне придется действовать осмотрительнее, чтобы мною не играли, как шахматной фигурой.
