Александр Власов - Белый флюгер
— Взял бы да помог! — добавил Федька. — Ты ведь тут небось самый главный!
Ребята распалились и рассказали Крутогорову всё, о чём не раз толковали между собой отец с матерью.
— Дела-а! — выслушав их, произнёс Крутогоров. — Если туго станет, присылайте батю ко мне. Устрою на мельницу — всё посытней будет… А теперь — валяйте спать!
— Это как? — удивился Федька. — Сами? Без охраны?
— Что ты за цаца такая, чтоб тебя охранять! — ответил Крутогоров.
К НОВОМУ МЕСТУ
Солнце ещё не взошло, а вся семья Дороховых вместе с Крутогоровым была уже на вокзале. Ждали товарного поезда. За пять минут до его прихода к платформе подъехал верхом на лошади старший матрос. Привязав коня к деревянному столбу, он откозырял Крутогорову и коротко доложил:
— Ваше приказание выполнено!
Дороховы молчали. Федька с Карпухой дулись на мать. Им здорово досталось от неё за ночную вылазку. Мать косилась на Крутогорова, но не говорила ни слова, потому что уже высказалась по дороге к вокзалу. А отец вообще был не очень разговорчив.
Поезд прибыл. Все двери — настежь. В вагонах пусто. В то время везти из Петрограда было нечего.
Крутогоров дружески протянул руку Дорохову.
— Извините, товарищи!.. Пожалуйста — для вас любой вагон! Поезд остановится, где надо.
— Мне из твоего извинения шубу не шить! — огрызнулась мать и направилась к ближайшему вагону.
Старший матрос зачем-то притащил большой деревянный щит и бросил его в тот же вагон. Потом он отвязал лошадь, заставил её подняться на платформу и ввёл в вагон.
— Это вам — от чекистов! — пояснил Крутогоров. — Зовут Прошкой.
Он кивнул дежурному по станции. Тот ударил в привокзальный колокол. Паровоз откликнулся, и по составу прокатился грохот буферов.
— Спасибо! — растерянно сказал отец.
— Спасибо, дядя Вася! — хором прокричали мальчишки. — Приезжай к нам в гости!
А мать стояла у открытых дверей, и глаза у неё становились теплее и теплее.
Паровоз — не дрезина. Дороховы ещё не со всех сторон успели оглядеть и огладить дарёного коня, как за открытой дверью промелькнул их полустанок. Мать так и ахнула.
— Куда же, а? — всплеснула она руками. — Это что же они, разбойники, делают?
Но машинист помнил наказ чекистов. Он проехал полустанок и затормозил у столба, от которого до деревни, куда добирались Дороховы, было совсем близко.
Отец быстро спустил деревянный щит на насыпь, и послушный Прошка легко сошёл на землю. Для чекистского коня поездка в вагоне была привычным делом.
— Сгрузились? — долетел от паровоза голос машиниста.
Мать махнула рукой — разрешила ехать. Она уже не сердилась, потому что поняла: деревня отсюда недалеко. Поезд отгремел колёсами, и Дороховы остались одни.
Солнце стояло ещё невысоко. Желтел лес на крутом холме справа. За этим холмом ветра почти не чувствовалось, но он дул, и довольно свежий. Из-за леса слышался рассыпчатый шорох волн. Плотно утрамбованная тропка бежала откуда-то из-за линии, пересекала железнодорожную насыпь и, прорезав жухлую осеннюю траву луговины, устремлялась лесом к морю.
— За тем бугром и деревня, — сказала мать.
— Ты смотри — и седло не пожалели! — невпопад ответил отец, всё ещё любовавшийся конём.
— На что оно? — возразила мать. — Ты не казак. Лучше б оглобли и телегу.
— Больше ничего не надо? — спросил отец.
— Помолчал бы лучше! — посоветовала мать.
Дороховы растянулись по тропе. Впереди мать. За ней отец вёл коня. Сзади — братья.
— Папка! А чего он пустой топает? — с намёком спросил Карпуха и шлёпнул лошадь по крупу.
Отец остановился, помог сыновьям. Карпуха с вороном в кепке влез в седло. Федька уселся сзади на широкой тёплой спине Прошки.
У Дороховых была когда-то лошадь. Ребята её помнили. Пала она от бескормицы.
Отец тогда воевал на германском фронте. После революции, не заезжая в родную деревню, он пошёл на Юденича. Один раз отогнал его от Питера, а под Пулковым, как мать говорила, наткнулся на пулю. Долго валялся на больничной койке и вышел из госпиталя с укороченной ногой.
А мать и ребята к тому времени уехали из деревни. Без коня земля не кормит. Старую корову и избу продали, а взамен купили развалюху на окраине Ямбурга. Жили на деньги, которые зарабатывала мать. Она научилась вязать сети. Спрос на них был большой. Сети стоили дорого и давали большой доход.
Когда вернулся отец, рядом с развалюхой уже стоял хлев, а в нём — молодая коровёнка, бодучая и такая же строптивая, как её хозяйка.
Отец починил забор, высчитал, сколько потребуется дранки, чтобы обновить крышу. Через неделю купили целый воз и рано утром вчетвером принялись за работу. Отец с матерью стучали на крыше молотками, а сыновья подавали дранку.
К вечеру один скат был готов. Крыша весело зажелтела. Довольные, они пошли к реке — помыться. А с запада ползла туча. Громыхало. Потом ударило над самой головой. Даже отец, привыкший к выстрелам, присел. И сразу же загорелось где-то.
Когда Дороховы прибежали к своему дому, его не было. Полыхал огромный костёр. Сгорело всё: и дом, и запас дранки, и корова вместе с хлевом.
С матерью редко бывало такое. Она никого не стала винить в несчастье. Вздохнула и сказала:
— Не в добрый час мы, Стёпа, без тебя из деревни уехали. Придётся назад вертаться. Там, болтают, выморочных дворов много.
— Назад, Варвара, не вернёмся! — возразил отец.
И опять мать почему-то не заспорила. Не прерывая, выслушала отца. А он предложил поехать под Питер.
За пять фронтовых лет отвык Степан Дорохов от глухой деревни. Тянуло его к людям, к большому городу. Возможность переселиться поближе к Петрограду была. Ещё когда Степан лежал в госпитале, пришло письмо от старшего брата Куприяна. Он тоже был ранен. Рана оказалась смертельной. Сам он писать уже не мог. Сосед по койке неуклюжими крупными буквами изложил на сером листке бумаги последнюю волю умирающего. «Сам знаешь — со слов Куприяна писал сосед, — нет у меня другого родства. Так что забирай ты мою избёнку и возьми себе те годы, которые я не дожил на этом свете. Дал бы и больше, да, окромя этого, нету у меня ничего».
Дороховы переночевали на чужом сеновале. Утром собрались на вокзал. Быстро собрались. Вещей — только то, что на себе.
— Зайдём проститься? — спросил отец, кивнув на пепелище.
— Ещё чего? — огрызнулась мать. Она уже вошла в свою форму. — И видеть не хочу, и вспоминать не стану! А кто заговорит об этом — пусть пеняет на себя!
ДОМ КУПРИЯНА
Несколько лет назад Дороховы приезжали гостить к Куприяну. От той поездки в памяти у мальчишек не сохранилось ничего. Отец хоть и помнил, как выглядел тогда дом, но сейчас не мог бы сказать, в каком конце деревни он находился. Мать запомнила всё.
Деревня стояла на холме, на склоне, обращённом к заливу. Как только тропка вышла из леса и перед Дороховыми раскинулось селение, уступами спускающееся к воде, мать сказала, будто здесь и родилась:
— Вон изба с берёзой.
Дом стоял внизу на отлёте у самой полосы прибрежного песка. Высокая и уже совсем пожелтевшая берёза прикрывала его широкой кроной.
Мальчишки недолго разглядывали своё будущее жилище. Изба как изба! Чего на неё смотреть? Вот море — это да! Всё в белых барашках, оно безостановочно бежало к берегу, но никак не могло забраться на крутой холм. Напротив дома из воды торчал большой камень, у которого пенились волны. Брызги искрились на солнце. Ветер подхватывал их и выносил на песок. Море шумело, вытеснив все остальные звуки. Ребятам показалось, что у них заложило уши.
— Смотрите-ка! — Федька толкнул Карпуху в спину. — Никак церковь затонула!
Далеко в заливе, разрезанном на бесконечные белые борозды, из воды высовывался церковный купол.
— Это Кронштадт, — сказал отец. — Зимой туда пешком добраться можно.
— Ты ещё доживи до зимы! — проворчала мать и, дойдя до того места, где тропа раздваивалась, уверенно свернула вправо.
По деревне идти не пришлось. Тропка задами привела их к самому дому. Он был ещё довольно крепок. Стоял, как бобыль, один-одинёшенек. Ни забора, ни сарая. Лишь берёза, словно часовой, вытянулась перед окнами, заколоченными досками. Дверь закрыта. Чтобы она не открывалась от сквозняка, в порог вбит деревянный клин.
Мальчишки соскочили с Прошки. Отец привязал коня к берёзе и долго возился с клином. Наконец тот поддался с тягучим скрипом. Потревоженные этим звуком, на берёзе закричали вороны. Карпухин ворон каркнул в ответ и чуть не выскочил из кепки. Мальчишка прижал его к груди.
Наступила торжественная минута.
— Ну, братан! — произнёс отец. — Не сердись. Сам звал… Принимай!
Он поскрёб подошвы сапог о крыльцо и открыл дверь. За ним втянулось в дом всё семейство.
