Коридоры памяти - Владимир Алексеевич Кропотин
Никогда не ощущал он себя так замечательно и странно. Он разделился как бы на несколько вниманий. Не забывая уверенно улыбаться, то есть быть таким, каким, видимо, нравился сестрам и Свете, стараясь не выдать возбуждения, внутренне он был обращен к девушке. Ее прямой и ровненький нос с четко выраженными крылышками, ее выразительные глаза — все было ни хорошо, ни плохо. Но почему тó, что так обыкновенно у других, каким-то образом становилось необыкновенным у нее? Он не мог бы назвать ее красивой, но таких он еще не встречал. Ему оказывалось все равно, играть ли во дворе в волейбол или дома в лото, просто где-то быть и что-то делать или совсем ничего не делать и нигде не быть, лишь бы рядом находилась она. Он не видел, откуда вдруг появился волейбольный мяч, как оказалась в их компании какая-то смущавшаяся его девочка и какой-то Борис. Впрочем, Борис немного насторожил. Серьезный и обязательный, внешне чем-то походивший на Игоря Брежнева, он мог понравиться Свете больше. Несколько успокаивало, что в волейбол он играл похуже, а его рослому телу явно недоставало силы, шестеренка приземлялась у него почти в два раза ближе.
— Пойдем купаться? — предложила Тоня.
Но это не сестра, а Света решила сводить Диму на пруд.
— Надень что-нибудь, чтобы комары не искусали, — сказала Тоня.
Но это тоже подсказала ей Света.
Утреннее солнце светило горячо, искристо и чисто, но тени еще хранили ночную прохладу. Идти предстояло несколько километров по лесу. Шли тропой по просеке, заросшей кустами и высокой травой. Становилось жарко. Иногда с шумом набегал ветер, прижимая густые, как кусты, ветви деревьев. Всякий раз, однако, вокруг надолго стихало и нагревалось. Теснили запахи цветущего разнотравья. Пахло не укропом, не тмином, не земляникой, но так же резко, душно и сильно. Небо над ними оставалось высокое и тихое. Тихо было и на тропе, хотя лес по сторонам шумел непрерывно и слитно. Света сняла кофту. В стареньком без рукавов выцветшем платье она стала непривычно домашней. Сняли верхнюю одежду сестры и тоже оказались в коротких стареньких платьях без рукавов. Головка, шейка, тоненькие белые руки Оли были прелестны.
— Ты что не снимаешь, жарко же? — сказала Тоня.
Он снял. Борис без рубашки выглядел предпочтительнее.
Лес, теперь больше хвойный, чем смешанный, вдруг стал редеть и терять зелень. Тропа привела их к дороге, сложенной из поперечных, кое-где расщепленных, кое-где проломившихся, но по большей части еще целых тонких бревен. По ним и пошли. Зелень скоро совсем кончилась. Солнце теперь ослепляло, и среди обгорелых серо-пепельных стволов стало жарко, как у топки. Оказалось, что пруд, куда они шли, образовался на месте взрыва склада боеприпасов. От стволов и сейчас, через много лет после взрыва, несло легкой гарью.
Открывшийся перед ними пустырь казался перепаханным и захламленным. Пруд был метров тридцать в поперечнике, с развороченными оранжево-бурыми берегами. Кроме расщепленных, обломанных стволов и обнаженных корней и корчевника, ничего вокруг не осталось. Не очень-то хотелось купаться здесь.
Однако разделись. В купальнике Света оказалась неожиданно крупной, с развитым телом, грудью и бедрами, и это смутило Диму. Получалось, что он, во многом еще мальчишка, ухаживал за женщиной. Получалось, что все, что бывает между мужчиной и женщиной, уже начиналось между ними. Он вдруг почувствовал, что не мог бы обнять эту девушку-женщину, вообще не готов к тому, что как бы навсегда соединяет мужчину и женщину.
— Оль, тебе надо больше есть, — сказала Тоня.
— Не надо, — возразила Оля. — Что я буду с вашими сиськами делать?!
— Олька, бессовестная! — закричала, вся порыжев, Тоня.
Смутилась и Света, совсем немного смутилась и взглянула на Диму. Он отвел взгляд, но видел, как она тут же вступила в пруд, за нею, поднимая подбородок и опускаясь на воду грудью, скользнула Тоня, а Оля, резко присев и погрузившись в воду по плечи, крикнула:
— Дим, плывите к нам!
Потом они обсыхали на берегу. Снова полезли в пруд и снова обсыхали. Стали одеваться. Увидев Свету, уменьшившуюся и похорошевшую в платье, он почувствовал облегчение.
На следующий день Дима с удивлением обнаружил, что стал нравиться Свете больше. Оба понимали, что это ради нее он поддерживал компанию, что это больше к нему, чем к подруге, приходила она. Ему нравилось, когда она, подобрав ноги к груди и как бы невзначай поглядывая на него, сидела с сестрами на лестнице сарая, и подол бордового платья длинно спадал с ее сдвинутых колен. Ему нравилось, что она (Дима узнал это от Тони) любила отца и недолюбливала мать, что дома все держалось больше на ней, чем на матери, изменявшей мужу. Ему нравилось, что и в школе она была активна и принципиальна, выдавала лентяев, списывавших у товарищей домашние задания, ругала их на комсомольских собраниях. Ему нравилось, что она собиралась поступать в техникум. Только так, представлялось ему, и следовало жить: хорошо учиться, куда-то обязательно поступить, закончить и ни от кого не зависеть. Наверное, и он потому нравился ей, что не походил на тех, кого она ругала в школе, и являлся в ее глазах всячески примерным сверстником.
— Дим, ты не влюбись, — говорила Оля.
Он отсмеивался, сам не верил тому, как хорошо все складывалось у него. Играя в волейбол, он возбуждался. Ему доставляло удовольствие неожиданным пасом застать врасплох смирную смущавшуюся его девочку, заставить ее вздрогнуть, нелепо взмахнуть руками. Еще большее удовольствие, едва ли не наслаждение испытывал он, направляя мяч Свете. Он давал ей такой аккуратный и точный нас, что ей оставалось только красиво поднять руки.
— Ты все-таки не влюбляйся, Дим, — настаивала Оля. — Ты лучше ее.
Но поздно. Все давно всё заметили. Борис куда-то исчез. Перестала выходить к ним и смущавшаяся его девочка. Но что это! Света избегала его, становилась все неприступнее. Тоня украдкой посмеивалась над ним. Нет, он не перестал нравиться. Его просто держали на расстоянии. Он не понимал причин странной перемены. Ему казалось, что то, что происходило между ним и девушкой, должно продолжаться и расти. Вообще все хорошее в жизни обязательно должно продолжаться и расти.
Девочки решили сходить в лес. Это делалось ради него. Отправиться задумали на весь день. Там и пообедать, развести костер и сварить пшенную кашу
