Мне ли бояться!.. - Александр Анатольевич Трапезников
Не знаю почему, но в эти мгновения мне вдруг открылось многое из того, что раньше было сокрыто от глаз, словно кто-то могущественный сбросил с них пелену. Так бывает, когда ты идешь по темной комнате и натыкаешься на предметы, а потом включается свет и ты видишь, что они из себя представляют и где можно было бы пройти. Мне открылась моя жизнь, очищенная от всего, и даже край будущего. Странно, но это было так.
Внезапно наступила тишина, и мы оба ощутили ее неуклюжее присутствие.
— Как ты выйдешь отсюда? — шепотом спросила Полина.
— Так же, как вошел. — Наши голоса сливались в один, и где теперь был чей?
Я прошептал ей ее волшебную фразу, а она повторила ее мне.
— Рано утром я выпущу тебя через дверь, — произнесла она потом. — Пока родители спят.
— Слышишь, по-моему, это скребется кот.
— Негодник, он разбудит весь дом. Чувствует, что здесь чужой.
— Разве я чужой тебе?
— Нет, конечно. Ты свалился на мою голову, как сугроб снега с крыши.
— А ты в меня вонзилась, как заноза.
Мы оба засмеялись. А кот продолжал рваться в комнату.
— Может, впустим?
— Ни в коем случае. Проболтается.
Мы лежали рядом, обнявшись, и нам мало было любить друг друга, хотелось погрузиться в нежность и ласку, раствориться в ней, исчезнуть навсегда. Чем больше дышишь любимым человеком, тем глубже уходишь под воду, в неведомый мир.
— Знаешь, — сказала вдруг Полина, — ведь у меня есть жених. Если я тебе о нем расскажу, ты упадешь.
— Падать уже некуда, — произнес я, поскольку мы лежали на ковре. — Разве что из окна. Настоящий жених?
— Ну да. — Полина уткнулась мне в плечо. — Ему сорок лет. Он занимает высокий пост в правительстве, а сам контр-адмирал. Холостяк, всю жизнь живет с мамочкой, она его из рук не выпускает. Надарил мне кучу подарков, платья разные… Но его мамочка настроена против меня.
— Где же ты с ним познакомилась?
— На одном приеме в посольстве. У него есть коллекция старинного оружия, там любой кинжал целого «мерседеса» стоит, представляешь?
— А твои родители что говорят?
— Он им по вкусу, — сказала она так, словно речь шла о куске торта.
Я представил себе облитого кремом адмирала, с лампасами из клюквенного желе и шоколадками вместо глаз.
— Выбрось его из головы, — попросил я. Но кто-то будто уже вошел в комнату и тихо сел в уголке на стул. Пока в уголке. Поблескивая кортиком. — у тебя, наверное, чемодан поклонников?
— С детства прохода не дают, — скромно шепнула она. — Ты тоже должен нравиться девушкам. Многие из них позавидовали бы твоим ресницам.
— А кто был первый?
— Один парень в школе.
Я не стал уточнять, в каком классе, зачем? Теперь это в порядке вещей, и никто никакой трагедии из случившегося не делает. Сейчас детям со всех сторон чуть не насильно пихают секс: смотри! ешь! Хоть подавись, а глотай. Иначе будешь выглядеть белой вороной и тебя заклюют. А если в компании сверстников признаешься, что еще девственник, то начнут пальцем у виска крутить. Сам видел такую передачу по телевизору, когда весь бывший пионерско-комсомольский актив и оба ведущих навалились на одного бедного старомодного малого. Упрекали, как это ему не совестно сохранять чистоту? И не враг ли он народа в таком случае? Но тут я представил, что кто-то так же начнет просвещать и сексуально экспериментировать с Леночкой, и у меня сжалось сердце, словно от предчувствия беды. И мне показалось, что беда, невидимая и страшная, окружает нас повсюду: меня, Леночку, Полину, родителей, в Твери и в Москве, на улице и в квартире, на лестничной клетке, прячется за балконной дверью, в экране телевизора, в ящике стола и в кармане пальто, и спасения от нее нет. Всех рано или поздно ждет смерть, но кто-то еще не знает, что она уже стоит на пороге. Во благо или в наказание? Я смотрел на Полину, на ее прекрасное лицо с закрытыми глазами, а к горлу подкатывал какой-то ком, будто в нем скопилась вселенская горечь, и мне почему-то хотелось плакать.
5
Неприятности начались утром. Нет, из квартиры я выбрался благополучно, без шума, не наступив на кота. Но когда приехал в Останкино, то еще на подходе к палатке понял: что-то не так. Около нее стояла машина Аслана, а сам Аслан, Тимур и еще пара ребят разговаривали у открытых дверей, а Гриша метался между ними.
— Вот он, явился! — заорал напарник на меня. — Ты где шлялся?
— Тихо, не базарь, — спокойно оборвал его Аслан. Он всегда спокоен. Даже если ему над головой из пулемета стрелять. — Ты почему ночью не дежурил?
— Не мог, — сказал я. — Дело одно появилось.
— Как не мог, какое дело? — теперь заорал Тимур. — Вот твое дело! — И он пнул по железной стенке. — Твое дело в палатке сидеть!
— А что случилось? — Я повернулся к Аслану.
Он смотрел себе под ноги и пожевывал сигарету.
— Пришли ночью двое, приставили Грише пушку ко лбу, забрали товар, деньги и уехали. Сейчас подсчитали: на два миллиона. — Он быстро взглянул сначала на Гришу, потом на меня. — Так твой напарник говорит. Вот почему в каждой палатке я держу пару ребят. Чтобы не договорились между собой.
— Да ты что, Аслан, меня до сих пор пот прошибает, я под дулом стоял! — запричитал Гриша и стал креститься левой рукой. У него даже слюна появилась в уголке рта.
— Ты помнишь, что я тебе сказал, когда брал на работу? — спросил Аслан, обращаясь ко мне и не глядя на Гришины кривляния. — Что за товар отвечает продавец.
Я кивнул. Конечно, я помнил: если налет серьезный и продавец пострадает, то он в половине
