Сильвана Гандольфи - Альдабра. Черепаха, которая любила Шекспира
Глава седьмая
На летних каникулах мы с мамой не покидали Венецию. В городе стояла палящая жара. Плотные толпы туристов с изнуренными лицами заполонили улицы. От каналов волнами несло странной вонью, и неаполитанские песни гондольеров, которые забивались под мосты с набитыми японцами лодками, разносились в липком воздухе.
Я ходила к бабушке чуть ли не каждый день по вечерам после пляжа. Со сморщившимися пальцами и побелевшей от слишком долгого купания кожей.
Чаще всего я заставала бабушку Эю в ангаре, где она сидела, скорчившись на полу, со своими полотнами. Все лето она рисовала как сумасшедшая, будто от этого зависела ее жизнь. Картины становились все больше: новые холсты я покупала на ее пенсию, а свои собственные сбережения тратила на покупку «бабушкиных» шедевров. Все картины изображали морские пейзажи, очень похожие друг на друга. Основными цветами оставались синий, бирюзовый и серый. Ни людей, ни животных на них не было, кроме пары летающих пташек. Растущие из моря грибы часто были раздвоены, словно отражаясь в воде. На некоторых возвышались загадочные темные округлые холмы. Иногда эти фантастические пейзажи освещало огненно-красное солнце.
— Что это за остров, бабушка? — спрашивала я. — Теперь ты знаешь?
— Аль-да-бра, — смеясь и поднося руку к голове, отвечала бабушка. Словно заклинание, которое она сама выдумала. Она шептала еле слышно, поэтому я не была уверена, что расслышала правильно. Может, этим она хотела сказать: «Кто его знает?»
Однажды — это было уже в сентябре — я никак не могла найти бабушку. Ее не было ни в ангаре, ни в огороде, ни в доме. Далеко она уйти не могла. Куда же она подевалась?
Я стала звать ее, наматывая круги вокруг дома, потом зашла внутрь попить воды. В пустой кухне, где царил идеальный порядок (кроме разве что пары растерзанных листьев салата на полу) до меня донеслось какое-то тихое шебуршание из спальни. Я отправилась туда, но комната была пуста.
— Бабушка, — тихо позвала я с порога. Мне стало не по себе.
Снова это шебуршание, как будто кто-то скребется.
Я посмотрела на кровать: казалось, звук идет оттуда. Это была старинная деревянная кровать, такая высокая, что я с трудом на нее забиралась. Может, сюда забрела какая-нибудь бездомная кошка?
Я подошла поближе, наклонилась и заглянула под кровать.
— Бабушка!
Это была она. Огромный свернувшийся клубок. Должно быть, она заснула под кроватью и только теперь проснулась. Ее длинное платье, теперь уже грязно-серое, все скомкалось и сбилось, из-под него выглядывали толстые ноги. Даже в полутьме под кроватью было видно, какие они загорелые и морщинистые.
— Бабушка, почему ты спишь под кроватью? — удивленно спросила я.
— Здесь так хорошо, — тихонько пробормотала она, и не думая вылезать. Я с трудом разобрала ее сиплый шепот.
Я молча кусала губы, размышляя о том, так ли это мудро с моей стороны защищать бабушку, скрывая от посторонних ее чудачества. Что я делаю? Почему не бегу рассказать все маме?
— Можно к тебе? — вместо этого спросила я. Не дожидаясь ответа, я забралась под высокую решетку кровати к бабушке под бок. Я обняла ее, не проронив ни слова. Бабушка обвила мою талию правой рукой.
— Как в домике, — прошептала я после долгого молчания.
— Как?
— В домике.
— Ах да. Здесь уютно, правда? — бабушкин голос был слабым и хриплым, едва различимым.
— Но рано или поздно придется отсюда вылезти.
— Зачем?
— Чтобы поесть.
Мы шушукались, как маленькие дети, которые прячутся от родителей.
Наконец бабушка на четвереньках стала выбираться из-под кровати. На это ушла уйма времени. Когда операция наконец была завершена, я последовала за ней. Помогла ей подняться с пола, а потом уговорила снять платье, чтобы я его постирала. Надевать новое она не стала и ждала, пока я достираю, завернувшись в простыню. А когда платье высохло, она не захотела надеть его обратно и заявила, что ей больше нравится в простыне.
С тех пор каждый раз, когда я не могла ее найти, я заглядывала под кровать. По непонятной мне причине это стало ее любимым местом для отдыха. Не на кровати, а под кроватью, где так уютно.
По сути, успокаивала я себя, эти бабушкины чудачества абсолютно безвредны: зачем терять время и силы на борьбу с ее любовью к простыням. Но когда я стала замечать, что она не в состоянии удержать что-либо в руках, так у нее распухли пальцы, я посоветовала ей показаться врачу. Любому, какому захочет.
— Может, это что-то вроде артрита, — сказала я. — Артрит лечится!
— Но руки у меня не болят, а ползать на них стало даже удобнее! С таким весом, как у меня, это весьма полезный навык, — возразила бабушка своим хриплым голосом. — Кистью для рисования я не пользуюсь, пальцами получается куда лучше; а пищу до рта я еще в состоянии донести: только это имеет для меня значение.
— Ты в состоянии донести пищу до рта, но без ножа и вилки.
— Какая разница?
— И потом, мне приходится за тебя завинчивать баночки с красками, чтобы они не засохли. Ты всегда оставляешь их открытыми.
— Я знаю, что ты любишь это делать. Элиза, мне хорошо и так. Я говорила тебе, что боюсь врачей. Они хотят, чтобы все было по-ихнему, талдычат нам, что хорошо, а что плохо. Будто знают, что для тебя хорошо, а на самом деле…
Она закончила раздраженным нечленораздельным хрипом.
Ничего не поделаешь, подумала я. Лучше оставить все как есть. Посоветоваться мне было не с кем: если бы я рассказала маме хотя бы тысячную долю бабушкиных чудачеств, она бы тут же уложила ее в психушку. А если посоветоваться с врачом… Допустим, я найду какого-нибудь. Например, дядя Франчески — педиатр. Но что я ему скажу? Знаете, доктор, моя бабушка превращается во что-то, мало похожее на человеческое существо… Во что именно, я еще толком не поняла. Она стала бронзового цвета, ходит на четырех лапах, ест сырую капусту, а однажды я видела, как она носом пьет воду из мисочки. Держу пари, что Франческин дядя вызвал бы скорую помощь для меня самой.
Пока я рядом, бабушка вне опасности, убеждала я себя. Но если бы она пожаловалась, если бы хоть раз почувствовала боль, пусть даже очень слабую, я бы тут же бросилась к кому-нибудь и все рассказала.
Только в последний день школьных каникул я поняла, во что превращается бабушка Эя. Я поняла это, когда, войдя в сарай, обнаружила, что она сняла простыню, с которой не расставалась с того дня, как отказалась от одежды.
Бабушка рисовала голышом, свернувшись, как обычно, на полу. Правда, слово «голышом» не совсем подходит к тому, что я увидела: нельзя же назвать «голой» огромную сухопутную черепаху. Ведь на самом деле в мире животных вряд ли найдется существо более «одетое», чем она.
Только в тот день, когда бабушка скинула простыню, я заметила панцирь, выросший на ее спине: самый настоящий панцирь с большими серыми пластинами. Я провела по нему рукой и почувствовала, какой он твердый. Теперь даже самые отчаянные фантазеры не решились бы назвать ногами огромные торчащие из-под панциря лапы. Это относилось и к рукам: запястий вообще не было, заканчивались они пятью недоразвитыми пальцами с впечатляющими ногтями. Что же до головы и морды… Сомнений не было: точно черепашьи. Никакого носа, черные сияющие глазки, вместо челюсти что-то среднее между клювом и ртом без губ, кожа покрыта морщинами. Только такая глупая девчонка, как я, могла не понять, к чему ведут все эти перемены.
Ростом бабушка была чуть меньше метра и как минимум метр десять в длину. Широкие пластины панциря имели форму пятиугольника с чуть выпуклой сердцевиной. Их разделяла тонкая белая, будто нарисованная, полоска. На животе пластины были уже и слегка закручивались наружу в том месте, откуда высовывалась шея, а со стороны хвоста, наоборот, стыдливо опускались вниз. Толстые лапы тоже покрывали пятиугольные чешуйки. А голова на длинной шее теперь могла втягиваться и полностью исчезать под панцирем. Только живот мне разглядеть не удалось: ведь теперь бабушка не могла подняться на ноги даже с моей помощью.
Мне хотелось узнать поподробнее, в кого превратилась бабушка. Хотелось знать, существуют ли в природе другие подобные особи. Дома у меня стоял ноутбук, подаренный мамой на мое десятилетие. В школе нас научили пользоваться Интернетом. Я подключилась и набрала в поисковике «черепаха». Битый час я лазила по сайтам и в конце концов нашла два вида черепах, на которых более или менее походила бабушка: слоновая галапагосская черепаха и очень похожая гигантская черепаха с атолла Альдабра.
Альдабра! Не это ли слово бормотала бабушка? Она сказала что-то вроде «Аль-да-бра», а я подумала, что это какое-то заклинание. Может, так оно и было. Может, оно превратило ее в черепаху… Нет, размышляла я. Превращение началось раньше, гораздо раньше.
