Анвер Бикчентаев - Прощайте, серебристые дожди...

Перебирая и сортируя мешочки, Азат вдруг наткнулся на моток шпагата и сапожную щетку.

— А для чего здесь щетка? — недоумевал он.

Под шрифтом лежала банка с краской и какая-то металлическая штучка. Это была верстатка, назначения которой он не знал. Тут невольно потеряешь голову.

Провозившись больше часа, Азат совсем надумал было отказаться от своей затеи. «Мне ни за что не справиться с этой походной типографией», — говорил он себе. Но стоило ему вспомнить слова учителя, как снова азартно загорались его глаза: он, Азат, не хуже Данилы или Маринки. Он напечатает листовку. Разве не так?

И, складывая по алфавиту мешочки со шрифтом, Азат сказал себе: «Завтра еще раз вернусь сюда. На сегодня, пожалуй, хватит. Зато теперь я знаю, где какая буква лежит».

Из подвала он выбрался крадучись, словно вор. Вокруг стояла глубокая тишина, какая обычно наступает в селе перед рассветом.

Он осторожно обошел дом. Ему надо поторапливаться, если не хочет подвести самого себя. Даже самые отчаянные люди, когда это необходимо, бывают осторожными.

Уже сидя у изголовья больного, Азат, зажмурившись, чтобы лучше думалось, стал сочинять текст листовки. Это дело оказалось тоже нелегким. Почти до утра юный денщик — и он же юный подпольщик — ломал голову, отбрасывая и отказываясь от того, что легко приходило на ум.

Он еле дождался наступления следующей ночи. Нетерпение его росло с каждой минутой. То Азату казалось, что главный полицай в чем-то заподозрил его, то чудилось, что Одноглазый собирается расположиться на ночлег прямо в участке, а это вовсе не устраивало конспиратора.

Наконец Верзила заснул крепким сном, Одноглазый и главный полицай убрались к себе. Лучшей обстановки для подпольщика, собравшегося выпустить листовку, не придумаешь.

Пришло время спуститься в подвал, а текст листовки никак не получался. От злости хоть плачь! А без текста в тайной типографии нечего делать.

Наконец после долгих раздумий он решил составить самый короткий текст: «Наши войска освободили Харьков, очередь за Холминками!» Можно было бы сочинить что-нибудь и получше, но время не терпит. «На первый раз и так сойдет», — решил он.

Во вторую ночь Азат постиг еще одну истину: печатное дело — очень сложное дело. Вот они перед тобой все нужные буквы. А попробуй набери хоть одно-единственное слово! Только наберешь, оно тут же рассыпается.

Если бы знал, что металлические палочки с буквами можно собирать и закреплять на верстатке, дело у него пошло бы быстрее. Но наш самозванный наборщик набирал и складывал слова прямо на крышке чемодана.

Как только набрал первое слово, ему захотелось тут же получить отпечаток. Так не терпелось взглянуть на результаты своего труда!

В эту ночь Азата постигла вторая неудача. Вместо слова «наши» на бумагу легло ненужное слово «ишан».

Где же переродилось слово? В какой момент? «Неужели, — сообразил он, — надо набирать буквы справа налево, а не так, как пишешь, слева направо?»

После такого важного открытия Булка некстати стала проявлять большое нетерпение, она заскулила, словно почуяв чужого. Волей-неволей пришлось прервать работу и поспешно спрятать чемодан.

К счастью, тревога оказалась ложной.

Однако третья ночь едва не оказалась последней для юного конспиратора. Не успел он разложить свое хозяйство, как с улицы послышался шум немецких машин.

Сердце будто оборвалось. Азат не помнил, как сложил и спрятал походную типографию. Вдобавок ко всему, в спешке он чуть не устроил в подвале пожар.

К тому моменту, когда он вылез из подвала, в село полным-полно понаехало фашистов. Они уже рыскали по дворам в поисках продовольствия.

Наступил новый день, а он все еще был далек от цели… «Если сегодня ничего не получится — никогда не получится», — понял Азат.

Одноглазый первым покинул участок. А вот главный полицай, как назло, задерживался То он звонил по телефону, стараясь переправить Верзилу в больницу, то рылся в папках.

«Не нарочно ли он возится?» — вкралось сомнение. От отчаяния Азат готов был руки опустить. Так порою случается, наверно, у всех подпольщиков. Даже у взрослых.

В тот вечер все не ладилось. Азат никак не мог вспомнить, куда в прошлый раз в спешке сунул свечку. После долгих поисков огарок был обнаружен под нарами…

«Когда все валится из рук и в душу закрадывается сомнение, лучше не начинать дела», — думал Азат, не решаясь сразу направиться в подвал. Может, в нем вдруг заговорило предчувствие? Он и сам не знал, верить в предчувствие или нет.

«В первый раз листовку можно написать и от руки, — сказал он сам себе. — А там видно будет».

Он не стал лишний раз рисковать типографией подпольщиков. Все листовки — а их было только три экземпляра — старательно написал от руки печатными буквами, чтобы никто не мог, даже при большом желании, по почерку найти их автора.

… В ту ночь сообщения об освобождении Харькова появились на стене деревенской лавки и на заборе, окружавшем хату сельского старосты, и, само собой разумеется, на дверях полицейского участка.

Весть о листовках моментально распространилась по селу. Поэтому ничего удивительного нет в том, что уже с утра главный полицай бушевал в своем участке. Первым делом он устроил разнос денщику, прикорнувшему в углу: «Спишь, лентяй! А партизаны не дремлют! Где был? Что делал?»

На все вопросы следовал ответ:

— Находился возле больного…

К денщику трудно было придраться: действительно, он оставался сиделкой возле тяжелобольного. Такое дежурство хоть кого одолеет. После изнурительной ночи волей-неволей задремлешь.

В самый разгар, когда начальник бегал по комнате, хватаясь за голову, явился Одноглазый. По какой-то случайности он один ничего еще не знал.

— Чем это пахнет? — набросился на него начальник, вертя перед носом оторопевшего старшего полицая листовку. — Ты представляешь себе, что это такое?

— Листок бумаги!

— «Листок бумаги»! — передразнил его начальник. — Первосортная партизанская листовка, вот что это… Гестапо за такое дело семь шкур снимает.

— Не накликай на себя беду, — сумрачно проговорил Одноглазый. — Может случиться, что сами установим, откуда взялась листовка. Без гестапо.

Одноглазый так и впился в Азата взглядом. В душе денщика росло смятение. Ему показалось, что Одноглазый о чем-то догадывается.

Начальник холминской полиции никак не мог успокоиться. Яростно потрясая кулаками, он грозил неведомым партизанам:

— Я вам это не забуду, дрянь людишки! Не забуду и не спущу!

Сообщили в гестапо о происшествии или нет, Азат не знал, но ровно в полдень подкатила крытая черная машина и остановилась перед полицейским участком.

Гестаповец, косая сажень в плечах, как только вошел в дом, молча уставился на полицаев. Азат спрятался за печкой, поэтому не видел его холодных глаз, но и у него мурашки побежали по спине. Непроизвольно, словно завороженный, он сделал шаг и высунулся из своего укрытия.

— Как ты сюда попал? — сквозь стиснутые зубы процедил гестаповец. — Почему мальчишка находится в участке?

— Это мой денщик, — вытянулся Одноглазый.

— Что?! — обернулся в его сторону офицер. — Разве денщику положено иметь денщика?

Он отлично говорил по-русски.

— Вон отсюда! — заревел гестаповец, наступая на испуганного мальчишку. — Лучше не попадайся мне на глаза.

Азату оставалось лишь одно — дать деру. И этой возможностью он немедленно воспользовался.

Он метнулся в подвал, но тут же птицей выпорхнул обратно. Ни в коем случае нельзя наводить гестаповца на след типографии.

Возле сарая Азат перевел дыхание. «Может, с ходу податься в лес?» — мелькнуло в его голове. Но что он там будет делать без товарищей? Кроме того, он головой отвечает за чемодан подпольщиков. Теперь ни за что нельзя просто так сбежать.

Все время, пока крытая черная машина торчала перед участком, маленький денщик благоразумно сидел в сарае, боясь шелохнуться. Ему, однако, пришлось ждать долго.

Азат не знал, что произошло в его отсутствие, но, когда осмелился подняться на крыльцо после отъезда гестаповца, ему в глаза бросилось новое распоряжение, наклеенное на дверь:

ВСЕМ! ВСЕМ!

ГЕРМАНСКАЯ ВОЕННАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ ОБРАЩАЕТСЯ К НАСЕЛЕНИЮ С ПРОСЬБОЙ ОКАЗАТЬ АКТИВНОЕ СОДЕЙСТВИЕ ОККУПАЦИОННЫМ ВЛАСТЯМ В РОЗЫСКЕ И ПОИМКЕ ЛИЦ, РАСПРОСТРАНЯЮЩИХ ПАНИЧЕСКИЕ СЛУХИ УСТНО И ПИСЬМЕННО.

ЛИЦА, ПОЙМАВШИЕ И ДОСТАВИВШИЕ БОЛЬШЕВИСТСКИХ АГИТАТОРОВ, ПОЛУЧАТ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ: ОДНУ ЛОШАДЬ, ДВЕ КОРОВЫ, ДВА ГЕКТАРА ЗЕМЛИ И ТЫСЯЧУ МАРОК.

ЛИЦА, УКРЫВАВШИЕ БОЛЬШЕВИСТСКИХ АГИТАТОРОВ, ПОДЛЕЖАТ НАКАЗАНИЮ ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ — РАССТРЕЛУ.

Оберштурмфюрер Курт Керрер