Анвер Бикчентаев - Прощайте, серебристые дожди...

ЛИЦА, УКРЫВАВШИЕ БОЛЬШЕВИСТСКИХ АГИТАТОРОВ, ПОДЛЕЖАТ НАКАЗАНИЮ ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ — РАССТРЕЛУ.

Оберштурмфюрер Курт Керрер

После появления листовок полицаи с ног сбились. Они днем и ночью шныряли по селу, хватая всех подряд. Допросы следовали один за другим. В течение недели семь человек по доносу главного полицая попали в гестапо.

Все село жило в страхе. Но и полицаи не чувствовали себя в безопасности. Они установили круглосуточное дежурство, опасаясь партизан.

И вот в такое тревожное для всех время однажды вечером Одноглазый привел в участок неизвестного человека. Одет он был по-городскому: длинное пальто и богатая меховая шапка сразу выделяли его.

Старший полицай, соблюдая осторожность, привел арестованного со связанными назад руками. Одноглазый большой храбростью не отличался.

Ужас охватил Азата. На какое-то мгновение ему показалось, что арестованный — тот самый очкастый партизан, который дал ему пароль. Но очень скоро Азат понял ошибку. Этот горожанин был намного старше того Очкастого.

«Совсем одурел. Скоро тени стану бояться, — осудил он себя. — Может, они еще отпустят этого человека?»

— Чего глаза вылупил? — заревел Одноглазый. — Одна нога здесь, другая — там… Зови начальника!

Теперь маленькому денщику приходилось выполнять и обязанности Верзилы, которого два дня назад увезли в городскую больницу.

В былое время главного полицая вызывал младший полицай. Простой денщик этой чести не удостаивался.

— Я, кажется, сцапал одного из тех, кого партизаны присылают с листовками, — доложил Одноглазый, как только появился начальник.

Арестованный стоял посередине комнаты со связанными назад руками.

— На месте преступления поймал, с листовками? — обрадовался начальник, с любопытством разглядывая арестованного.

Старший полицай замотал головой.

— Листовок, правда, не обнаружил, а вот газеты конфисковал…

Начальник, рассмотрев протянутые ему газеты, вспыхнул:

— Ну и насмешил ты меня! Зачем требовалось конфисковать газеты оккупационных властей? Их можно купить повсюду, от Одессы до Минска.

— Ну и что ж? — не сдавался Одноглазый. — Разве дело в газетах? Для нас важен он сам. Не так ли? Я доподлинно установил его личность. Еще до войны я собственными ушами слышал его выступление в Киеве. Тогда он, надо сказать, пел здорово. Ох и артист был!

— На этот раз он не врет? — спросил начальник, подняв глаза на арестованного.

Горожанин кивнул головой:

— Не врет.

— Что привело вас в Холминки?

— Меняю сахарин на картошку. В городе туго с хлебом… Чего уж тут объяснять, сами знаете. А спекуляция, как мне известно, не считается преступлением против властей.

— Пропуск?

— Есть.

— Давай сюда.

— Не могу… руки связаны.

Начальник сам вытащил бумажник из кармана арестованного.

— Как будто документ исправный, — задумчиво заключил он, складывая бумаги и возвращая бумажник. — Где и кем служишь?

— Перебиваюсь случайным заработком.

Городской житель, да еще артист, редко попадает в руки сельских полицаев. Одноглазый самодовольно улыбался; пока шел допрос.

— Споешь? — начал приставать он к арестованному. — Чего тебе стоит спеть какую-нибудь песенку?

— Нет.

Одноглазому невдомек, что голодный человек не поет. Это понимал Азат. «А у него еще руки связаны!» — подумал маленький денщик.

— Будет тебе важничать! — проговорил старший полицай. — Ведь ты отдаешь себе отчет в том, что с нами не следует портить отношения. Мы — власть!

— Отдаю отчет, — спокойно подтвердил артист. — Вы — власть.

— Вот что, поезжай-ка ты с ним в город, — неожиданно принял решение главный полицай. Ему, видимо, надоело возиться с арестованным и захотелось побыстрее сбыть его с рук.

Артист взглянул на него испытующе и понимающе улыбнулся:

— Честь имею кланяться. Только вот жаль, не успел обменять свой сахарин на картошку. Повез бы ее сейчас бесплатно, за счет холминской полиции. Но не беда. В другой раз приеду к вам с самим оберштурмфюрером. Тогда, надеюсь, вы станете обращаться со мной более вежливо.

Он всем видом показывал, что очень доволен таким оборотом дела.

Одноглазый во что бы то ни стало хотел послушать певца. То, что артист отказывался, почему-то задевало самолюбие полицая. Он настаивал.

— Спой любую! — взмолился он наконец. — Одну-то можешь?

— Просьба — другое дело, — после небольшого размышления согласился арестованный. — На войне как на войне… Только вот мне ни разу еще не приходилось выступать со связанными руками.

— Это дело поправимое, — засуетился полицай. — Может, и чарочку примешь для настроения?

— Пожалуй, и от угощения не откажусь.

После того как ему развязали руки, он долго растирал их, сжимал и разжимал кулаки, точно желая восстановить кровообращение. «Дядька что надо, — залюбовался им Азат. — Не завидую тому, кто испробует на себе его кулачищи».

Гимнастика не понравилась начальнику.

— Не балуй, — нахмурился он, — у нас это не положено.

Арестованный не стал спорить. Он вообще оказался покладистым дядькой. Артист выбрал себе удобное место между окном и столом, запрокинул голову и запел.

Его голос грозной лавиной заполнил комнату и потряс душу мальчишки. Ошеломленный необычным, сильным голосом, Азат застыл с раскрытым ртом. Такое слышать не приходилось.

Песня вещала бурю, сулила надежду и гремела как гром.

— Осуши кружку да собирайся в путь-дорогу, — приказал начальник, как только песня тихо-тихо замерла. — Хорошо поешь, ничего не скажешь, но все же я вынужден тебя переправить до господина оберштурмфюрера. Не хочу иметь никаких неприятностей. С меня хватит.

Артист уселся за стол спиной к окну и в одно мгновение осушил большую кружку самогона. Довольно крякнул и потянулся за закуской…

Вдруг главный полицай ринулся к окну и, открыв раму, кому-то погрозил кулаком:

— Пошли вон! Чего столпились?

— А ну, выкормыш, маскируй окна! — приказал Одноглазый, зажигая керосиновую лампу.

Светомаскировка тоже входит в обязанности денщика. Азат, как обычно, взобрался на табуретку и только-только собрался опустить старую мешковину, заменявшую в этом доме штору, как позади раздался грохот. От испуга Азат чуть не свалился на пол.

Смотрит и глазам своим не верит: силач артист отшвырнул Одноглазого и смахнул со стола лампу. В следующее мгновение с грохотом опрокинулся стол. Азат увидел, как в темном проеме распахнутой двери мелькнула фигура артиста. Полицаи опомнились от неожиданности. Раздался выстрел. Один, другой, третий…

«Артист убежал!» — ахнул мальчишка.

Кто-то пулей кинулся к двери.

«Вот сиганул, — восхитился Азат, радуясь за артиста. И тут же подумал с отчаянием: — Неужели убили? Стреляли ведь три раза подряд…»

Азату стало страшно: а если это стрелял Одноглазый? Тот редко ошибается, и в погоню, наверно, он помчался.

— Света! — прохрипел в темноте главный полицай. — Эй, кто тут есть? Поспеши с лампой!

Азат не успел выполнить приказ, как со двора донесся душераздирающий крик.

Начальник, а вслед за ним и Азат, каждый, беспокоясь о своем, толкая друг друга, сбежали с крыльца. Их глазам представилась страшная картина: на земле, сцепившись живым клубком, катались Одноглазый и овчарка.

Улучив удобный момент, начальник выстрелил в собаку. Булка дернулась и уткнулась носом в землю.

Одноглазый с трудом поднялся и осмотрел свое обмундирование. Особенно пострадали его галифе, которыми он очень гордился.

— Я хотел пустить ее по следу артиста, — заикаясь, выговорил Одноглазый, когда к нему вернулся дар речи. — В такую ночь без собаки нечего делать, сам понимаешь.

— Экая незадача! Такую собаку пришлось расстрелять по законам военного времени, — посетовал начальник холминской полиции. — И артиста упустили. Глупо получилось! А видать, крупная птица была, опытный партизан.

— Одно слово — артист! — не то гордясь, не то огорчаясь, заключил Одноглазый.

Когда полицаи ушли, Азат подкрался к мертвой овчарке, опустился на колени.

— Бедная Булка, твоя гибель зачтется, — всхлипывал денщик. — Обязательно зачтется!

На улице его поджидал Коленька. Азат обрадовался: «Может, от Маринки получили весточку?»

Но достаточно было взглянуть на Коленьку, чтобы понять: нет, не принес он радостных известий. Коленька стоял хмурый и чем-то недовольный.

— Отец тобою недоволен! — выпалил Коленька.

— Чем, например? — изумился Азат.

— Твоей листовкой.

— Откуда он узнал, что я выпустил листовку? — спросил он, оторопев.