Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
После ребят слово взяла завуч.
— Думаю, не утомлю вас, если назову несколько цифр. Государство на содержание интерната ежегодно отпускает четыреста девяносто три тысячи рублей.
Кроме того, только в этом году сорок тысяч выделили наши шефы. Ну а теперь давайте посмотрим, как эти деньги тратятся?
Питание каждого из вас в день обходится в один рубль тридцать копеек. Девяносто рублей в год уходит на зимнюю и летнюю одежду, на обувь, постельные принадлежности, шторы и так далее. Новая деревянная кровать стоит тридцать два рубля. Недавно купили сто пятьдесят кроватей. Сколько заплатили? Пять тысяч рублей дополнительно.
На отопление, воду, канализацию уходит восемьдесят восемь тысяч триста рублей. Если забивает канализацию, вкладываем новые рубли. Если бы вы больше берегли стекла, посуду, мебель, не возникало бы новых ненужных затрат. Приобретали бы игрушки, спортинвентарь, телевизоры и так далее.
Вы сегодня говорили об экономии. Кто-то не закрыл кран, зря горит лампочка среди бела дня, валяется на полу кусок хлеба. Прошли мимо — считайте, совершили нравственный проступок. Сами себя обокрали.
Думаю, собрание заставит вас о многом задуматься. Вы сегодня наглядно доказали, как это много, с умом потраченный рубль.
Опустели длинные деревянные скамейки. В полутемном зале тут и там стояли в беспорядке табуреты и стулья. Яркая лампочка над маленькой сценой освещала стол, покрытый красной скатертью, всего несколько минут назад ломившийся от покупок. За окном, где ветер гонял желтые листья, стемнело. И ветер стих. По подоконнику забарабанил дождь.
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ:
«У студентов, что временно живут на территории интерната, пропало три пары часов и транзистор. Разбирались. Выяснилось, что часы у студентов украл Гоша из 3-го класса. Страховали Седленко и Чернов. Чернов передал Теплову. Тот продал. Спрашиваю Теплова: „За сколько?“ Отвечает: „За двадцать пять“. — „За двадцать пять рублей?“ — „Нет, за двадцать пять копеек“. С ума сойти! „Кому же ты их продал?“ Молчит. Собрала всех. Не отпираются. Гоша плачет: „Так кому продали часы?“ — „Какому-то дядечке на улице“. — „А что про транзистор скажете?“ — „Про транзистор ничего не знаем, честное слово“.»
ИЗ ОБЪЯСНИТЕЛЬНОЙ ЗАПИСКИ:
«…Мы сначала утащили домашние тапочки. Тут моя вина самая главная. Надо было остановить Верку, она младше. Но все сошло, и мы поехали в воскресенье и незаметно взяли отрез на юбку и шелковую ткань Вере на кофту. После чего вернулись в интернат. Отрез я отдала Зине, чтобы она скроила мне юбку. После обеда мы отпросились фотографироваться. Опять зашли в магазин. Вере понравилось платье синее. Она положила рукавицы на прилавок, но они у нее упали. Она начала их поднимать и говорит мне: „Там платье синее мне и тебе“. Я взяла оба платья и запихала в сумку. Туфли я стащила одна. Но когда мы отправились к выходу, нас остановили, а потом отвели в милицию.
Моя вина была в том, что я соврала Веркину фамилию, а домашний адрес дала точный. Нас повезли к дому, но на двери висел замок. Дружинники предупредили, что приедут после девяти часов вечера. У Веры был запасной ключ. Я ее закрыла, а сама пошла в интернат. Директора не было, и я обо всем рассказала старшему воспитателю воскресной группы Александре Петровне. Она позвонила директору.
Завтра мы отвезем все назад».
Девочки вернут в магазин украденные вещи и вечером будут стоять перед товарищами и друзьями: «Мы больше никогда, никогда…»
Сегодня Николаев возмущался в учительской: «Дети совсем распустились. Слоняются по поселку, уходят не спросясь. Черт знает что. Ни дисциплины, ни порядка. И куда смотрит администрация?»
Сегодня шла на работу и на противоположной стороне улицы заметила девочек из 6-го класса. Смутились, ждут окрика. Стало быть, ушли без спроса. Куда они идут? На почту? В аптеку? Или в магазин за горсточкой конфет на всех? Или гуляют? Вышли за высокие железные ворота и гуляют. На воле? На воле…
Днем у кинотеатра столкнулась лицом к лицу с Виталькой из 8-го «Б» и на ходу, не сбавляя шага, спросила: «Тебя отпустили?» — «Я только до почты». И мимо, мимо…
Жить в интернате и трудно и легко. Человек здесь как на ладошке, с утра до вечера на виду. За территорию самовольно не выйдешь, в магазин или на почту надо отпрашиваться. Дети вместе на занятиях, в столовой, в спальнях, на самоподготовке. Самоподготовка начинается в пять вечера. Кто не успел сделать уроки до ужина, сидит за книжками до отбоя. После ужина по режиму прогулка. Но ребятам не всегда удается выкроить время и побыть на воздухе. Врач и воспитатели бьют тревогу. Дети болеют. Многие ребята уже из семей поступают с запущенными недугами — расшатанная нервная система, припадки, слабое сердце, больные почки, хронические тонзиллиты. Часто дети, особенно младшие, справляли ночью нужду в постель. Воспитатели утром вынесут матрац на солнце, закатают рукава…
Работа в интернате закалила воспитателей. Они не впадали в панику, если засорялись туалеты, надвигался очередной ремонт или на детей нападала вошь. Зажмут голову в коленях, смажут, чем полагается, обмотают вафельным полотенцем: «Гуляй! Следующий!»
Воспитатели делали то, что было в их силах, но наладить повседневный медицинский надзор за детьми они, конечно же, не могли. Дай бог успеть справиться с генеральными, баней, тряпками, мытьем, дежурствами, внеклассной работой.
За долгие годы пребывания в замкнутом пространстве накапливалась усталость. У взрослых и детей. Не слишком крепкая детская психика испытывала ежедневные перегрузки и не всегда выдерживала. Дети взрывались, «выпрягались». А когда остывали, отходили, тяжело переживали конфликты, строго и беспощадно судили себя. Не всегда вслух, на людях, иногда прятались за грубость, напускную браваду, с трудом выговаривали тяжелые слова, которые и произнести стыдно, и носить в себе нет никакой мочи.
ИЗ РАЗГОВОРОВ С ДЕТЬМИ:
— Я знаю, я очень плохая. Но когда обо мне говорят плохо, начинаю дерзить. Мне говорят одно, я делаю другое. Вечно огрызаюсь, не могу сдержаться. Я капризная, ленивая. Когда у меня что-нибудь просят, я не даю, а потом каюсь. На уроках часто все делаю назло учителям и даже, бывает, обижаю маленьких. Во мне мало культуры. Ни одна девочка в нашей комнате меня не любит. А я так хочу быть со всеми.
— От меня никакой пользы, я всем только мешаю. Ничего не умею, спортом не занимаюсь, учусь неважно. Танька тоже учится средне, так она шьет, и в спорте первая, и медициной увлечена, а я?
— Что-то я совсем в этом году опустился. — Олег тяжко вздохнул, помолчал. Чуть раскосые глаза повлажнели. Мальчик каким-то безнадежным движением провел по волосам, словно пригладил, и опять вздохнул.
— Жалуются на тебя, Олег. Плохо справляешься с обязанностями старшего дежурного командира.
Поднял глаза, насторожился.
— Больше ни на что не жалуются?
— Больше ни на что. Билет теперь надежно будешь хранить?
— Теперь не потеряю.
ИЗ ПИСЕМ ДРУЗЕЙ:
…Я сейчас с подростками много общаюсь, будто очень тоненькие кружева плету, все думаю, думаю, иду к любому с уважением, с верой. Ну, они мне платят ой какой радостью за это. Сейчас у меня полоса каких-то сплошных волнующих разговоров и признаний. Был диспут «Жить с достоинством». Аж потолок трясся.
А в пятницу случилось событие весьма радостное — я купила две книги Януша Корчака «Как любить детей». Тут же позвонила Игорю, он подпрыгнул на том конце провода. То, что я прочла у Корчака, — это потрясающе. Иного слова не подберу. Как прочту, сразу отошлю тебе. Или Игорь пришлет, а то у меня уже целая очередь выстроилась.
Кстати, мне и Сухомлинского обещают принести. Директор моей школы. Как ты считаешь, могу я у классового врага взять это сокровище или нет?
Что у тебя? Не молчи, если плохо.
Скоро напишу что-нибудь толковое. Вчера пришла из тундры и, не раздеваясь, прочла письма Марины. Цветаевой. Е. Г.
…Вышла на работу после декретного, взяла две смены, чтобы в школе быть не более 2,5 часа и успевать домой на кормление Ксении, а потом снова бежать в школу… Плохо у меня с проверкой тетрадей, завал полный. Все потому, что я не высыпаюсь и очень устаю. Рада, что в наш женский праздник выпало три дня не работать — восемь пачек тетрадей скопилось. Из них пять с сочинениями. Так что не обижайся за молчание и пиши сама. И. П.
…Проводила родительское собрание. Слезы, крики — всякое было. А надо позарез с каждым родителем отдельно, да часа два. Иначе мура, никому не нужная. А где их взять, эти два часа на душу? Мне и с детьми надо по два, и тоже нереально. Они сами иногда, то один, то другой после уроков останутся — и тогда только удивляешься, до чего доверчивые, до чего обнажены душой, до чего жаждут объяснений, откровений.
