Тамара Лихоталь - Здравствуй, сосед!

Дощечку Вишене ещё прошлый год купил отец. Выструганная из можжевелового дерева, она до сих пор хранила горьковатый запах хвои. На одной её стороне вырезаны «Аз, буки», а другая залита воском. «Аз, буки» — это не только две эти буквы — «аз» да «буки», как раньше думал Вишена. На самом же деле это и «веди» и «глагол» и «добро» — словом, все сорок три буквы славянской грамоты, от первой и до последней. Но называть их, каждую в отдельности, очень долго. Вот и говорят просто «аз, буки».

Учить «аз, буки» — дело долгое. Надо посмотреть на букву, вырезанную на доске, потом перевернуть доску вверх той стороной, которая залита воском. Проведёшь остриём писала, и на доске проляжет чёткая черта. А если что не так получится, заровняй воск другим концом писала и пиши снова.

У Вишены самая простая дощечка. А бывают и получше, как, например, у Бориса. Борискина доска скреплена из двух половинок продетыми в дырочки тесёмками. Раскроешь такую дощечку: на одной половине — «аз, буки», а другая залита воском. Когда пишешь, не надо каждый раз переворачивать дощечку, чтобы взглянуть на букву, — все «аз, буки» и так перед глазами. Но Вишена и на своей дощечке неплохо научился писать. Буквы у него получаются ровные, красивые — не хуже тех, что вырезаны на дощечке.

Но сегодня Вишене не пришлось писать на дощечке. Отец Илларион взял лежавшие стопкой листки берёсты и первый листок протянул Вишене. На берёсте писать трудно. Хорошо, если правильно процарапаешь писалом букву. А если ошибся, сколько ни заглаживай, всё равно видно. А на телятине писать и вовсе трудно. Телятина не берёста — она дорогая. Делают её из кожи молодых телят или ягнят. Кожи очищают, отбеливают, потом натягивают на деревянные рамы и долго выскабливают. Потом сушат и опять чистят и трут, пока не получатся тонкие гладкие листки. Отец говорит, что легче сшить сапоги, чем выделать телятину. Учитель называет эти листки греческим словом «пергамент», потому что сначала стали их делать в городе Пергаме, а потом и в других городах научились — и у греков, и на Руси. Пишут на пергаменте чернилами. Ошибёшься — всё пропало. Но ничего, Вишена потом и на пергаменте выучится писать. А пока надо постараться без ошибок написать на берёсте.

На листке рукой учителя было написано: «Не держи на душе зла». Ладно, Вишена не будет больше злиться на Василька. Только пусть Василёк не жульничает. Вишена достал из чехольчика писало и стал срисовывать буквы, стараясь выводить их так же красиво, как было у отца Иллариона. Он уже почти закончил работу, когда его толкнул Василёк и потихоньку, чтобы не увидел учитель, показал Вишене свою берёсту. На ней тоже была такая же надпись, как и у Вишены. А под надписью… под надписью было нарисовано чудище. Рогатое, хвостатое — пострашней того змия, которого пронзил копьём смелый юноша Фёдор. Да ещё написано: «Се Вишена».

Вишена посмотрел на чудище и на своём листке стал быстро — уже безо всякого старания — процарапывать буквы, бормоча про себя: «Ша», «и» будет «ши». Только что писать после буквы «ша», — призадумался он, — палочку с точкой наверху, как пишется простое «i» или «ижицу», похожую на два столбика с перекладиной наискосок?» В другое время он бы непременно спросил учителя, но ведь не спросишь отца Иллариона, как правильно написать: «Шишел, вышел, вон пошёл!» Впрочем, ведь и Василёк тоже не знает, как надо, так что неважно — правильно напишет Вишена или с ошибкой. Но Вишена не успел дописать до конца. Василёк раз — и схватил Вишенину берёсту. И пошло: вырывают листок друг у дружки, толкаются, ну точь-в-точь как Пеночкин с Андрюшей в тот раз, когда Нинель Викторовна выставила обоих из класса. Вишена, конечно, наподдал бы Васильку как следует, но тут через головы мальчишек протянулся чёрный рукав рясы, и злополучная берёста очутилась в руках учителя.

Вишена слушал сердитый голос отца Иллариона и всё ниже опускал голову. Правильно говорит учитель. Это в старые времена можно было жить без грамоты. Но с тех пор, как Великий князь Владимир повелел впервые на Руси собрать детей на школьное ученье, немало веку прошло. Все уразумели теперь пользу грамоты. А их Новгород славится тем, что не только бояре и купцы учат своих детей, но и простые люди. Пусть зовут их плотниками — это ничего. Плотницкое мастерство не позор, а достоинство. Почётен любой труд. Пусть плотник, пусть кузнец, пусть гончар или швец — это не в укор человеку. А вот не выучиться грамоте — это для новгородца позор. Отец Илларион закашлялся и долго не мог с собой совладать. Шумно дышал, утирая рукавом рясы проступивший на лбу пот. А потом, отдышавшись, отпустил всех по домам.

Мальчишки и девчонки, радуясь, что ученье кончилось раньше срока, похватали свои дощечки, засунули в чехольчики писала и, теснясь и толкаясь в дверях, заторопились кто куда. Отец Илларион, выпроводив ребят, повесил на дверь замок и спустился с крыльца. И Вишена и Василёк низко поклонились ему, но учитель и не взглянул на них. Пошёл по дорожке между кустами, сутуля плечи под чёрной рясой.

10. Это очень приятно — встретить хороших людей!

Лена крикнула «Войдите!», и дверь отворилась.

На пороге стоял незнакомый человек. Молодой. С тёмными взлохмаченными волосами. В очках и в полосатой рубашке с закатанными рукавами.

— Здравствуйте! — сказал он.

Лена молчала — думала, как быть дальше.

— А дома кто-нибудь есть? — спросил человек.

— Есть, — ответила Лена наконец. — Дома есть я. Разве вы не видите?

— Извини! — сказал человек, провёл ладонью по лохматым волосам и посмотрел на Лену сверху вниз, потому что был длинный. — Гм… Если дома никого больше нет, я подожду во дворе, — проговорил он и, помолчав, добавил: — С твоего разрешения, разумеется. — Повернулся и вышел.

Лене понравилось, что он такой вежливый, — извинился и попросил разрешения. С крыльца он не сошёл — Лена бы услышала, если бы он спускался по ступенькам. Наверное, стоял там за дверью. Лена могла теперь закрыть дверь на крючок. Но она не стала запираться. Человек этот хоть и чужой, но никакой не вор и не хулиган. Лена была в этом уверена. Немного подождав, она подошла к двери, тихонько приоткрыла её и посмотрела в щёлку. Человек сидел на ступеньках спиной к ней. Лена вышла на крыльцо и села рядом с ним. Человек повернул голову и посмотрел на неё, но ничего не сказал. И тут Лена вспомнила, что не ответила ему, когда он поздоровался. Тогда ей было не до церемоний. Но теперь она подумала, что вела себя не очень-то вежливо и сказала:

— Здравствуйте!

Человек снова повернул голову и снова посмотрел на неё. Но первый раз он посмотрел просто так и быстро отвернулся, а теперь смотрел сквозь очки долго и внимательно. И наконец тоже сказал:

— Здравствуй! — и даже наклонил немного свою лохматую голову.

— Вы уже один раз здоровались, — напомнила Лена.

— В самом деле? — удивился он.

Они сидели на крыльце и молчали, и Лене надоело так сидеть. И посуду, вспомнила она, надо помыть. И вообще, сколько же можно сидеть и молчать? Наверное, он пришёл к Серёже. Серёжу всегда кто-нибудь ищет — и в школе, и дома. Вечно он всем нужен. И каждый непременно спрашивает Лену, где Серёжа, и скоро ли он придёт. Этот лохматый, правда, не спрашивал, должно быть, стеснялся. «Он, наверное, застенчивый», — решила Лена и сама сказала:

— Серёжа уехал. В экспедицию. И когда вернётся — неизвестно.

— Серёжа? — удивился странный гость. — Почему ты думаешь, что я пришёл именно к Серёже?

— Потому что к нему все приходят, — сказала Лена.

— Вот как? Любопытная личность! А кто он такой — этот Серёжа?

Лене не понравилось, что он назвал Серёжу любопытной личностью. Хоть она и злится сейчас на Серёжу, но в обиду его не даст.

— Кто такой Серёжа? Он знаете кто? Бессменный староста!

— Бессменный староста? Вот это да! — сказал лохматый. А потом подумал и спросил: — А где он староста? У вас в классе?

— В каком ещё классе?! Он бессменный староста КИСа! — сказала Лена.

— Бессменный староста КИСа! — повторил лохматый, как попугай. — Ясно!

Но на самом деле ему ничего не было ясно. Лена это отлично видела. Ей хотелось, чтобы гость всё-таки понял, какой у неё брат и как его все любят и уважают.

— Его выбрали единогласно! — сказала она.

— Неужели? Да это просто великолепно!

Не знаю, как относишься к таким вещам ты, дорогой читатель, что же касается Лены, то ей не очень нравилось, когда человек начинает говорить таким голосом: «Это великолепно! Это прекрасно! Это замечательно!» И она решила ничего больше не рассказывать про Серёжу этому чудно́му гостю, который неизвестно к кому пришёл и непонятно зачем сидит у них на крыльце.

И всё-таки он Лене чем-то нравился. Даже жалко его было немного. Сидит на крыльце и ждёт непонятно кого.