Люси Монтгомери - История Энн Ширли. Книга 2
— А это мои дядья: дядя Рональд и дядя Рубен. — Она указала на висевшие по обе стороны камина портреты двух джентльменов, которые, казалось, с неприязнью глядели друг на друга. — Они были близнецы и ненавидели друг друга с рождения. Весь дом ходуном ходил от их драк. Эта вражда омрачила жизнь их матери. А во время их последней ссоры — в этой самой комнате — на улице была гроза, и Рубена убило молнией. Рональд с того дня ни разу не улыбнулся. А его жена, — добавила мисс Минерва, — проглотила свое обручальное кольцо.
— То есть как?..
— Рональд считал, что это была невероятная глупость с ее стороны, и не стал ничего делать. Если бы ей сразу дали рвотное, то, может быть… но кольцо исчезло бесследно. Это угнетало бедняжку до конца ее дней. Ей казалось, что без кольца она как-то не совсем замужем.
— Какая красивая…
— Да, это моя тетя Эмилия… вообще-то не совсем тетя… просто жена дяди Александра. У нее был такой возвышенный вид, но она отравила дядю ядовитыми грибами… поганками. Мы всегда притворялись, что это несчастный случай — не хотелось, чтобы честь семьи была запятнана убийством. Правда, ее выдали за него замуж насильно. Она была веселой девочкой, а он — слишком старым для нее. После этого она стала болеть и вскоре сама умерла. Они оба похоронены в Шарлоттауне… все Томгаллоны похоронены в Шарлоттауне… А это моя тетя Луиза. Она пыталась покончить с собой и выпила настойку опия. Доктор очистил ей желудок и тем спас жизнь, но после этого мы с нее глаз не спускали и все вздохнули с облегчением, когда она вполне пристойно умерла от воспаления легких. Правда, мы не очень-то ее винили за попытку самоубийства. Дело в том, что муж, рассердившись, шлепал ее.
— Шлепал?..
— Вот именно. Есть три вещи, которые ни один джентльмен не должен позволять себе в отношении своей жены, и одна из них — шлепать ее по заду. Лучше уж на худой конец дать пощечину… но шлепать — нет, это недопустимо! Хотела бы я посмотреть на мужчину, который осмелился отшлепать меня.
Энн тоже хотелось бы посмотреть на такого храбреца. Но никаким усилием воображения она не могла себе представить, как муж шлепает мисс Минерву по заду.
— А это зала для балов. Разумеется, никаких балов я уже больше не даю. Но раньше балы в Томгаллоне славились на весь остров. Эта люстра обошлась моему отцу в пятьсот долларов. Как-то в разгар бала моя двоюродная бабка Пейшенс упала и умерла от разрыва сердца — вон в том углу. Она очень страдала, когда ее бросил жених. Не могу понять, как это можно умереть из-за мужчины. Мужчины, — изрекла мисс Минерва, глядя на фотографию своего отца — человека с орлиным носом и топорщащимися усами, — всегда казались мне ужасно банальными существами.
Глава одиннадцатая
Столовая была под стать всему остальному. С потолка свисала еще одна огромная люстра, над каминной полкой помещалось еще одно огромное, в золоченой раме зеркало, стол сверкал хрусталем и серебром, посуда была из старинного дербийского фарфора. Ужин, который подавала довольно мрачная на вид и необычайно древняя горничная, был обилен и необычайно вкусен. Молодой здоровый аппетит Энн воздал ему должное. Какое-то время мисс Минерва молчала, а Энн не осмеливалась вымолвить ни слова, опасаясь, что любое замечание откроет шлюз для нового потока семейных трагедий. В столовую вошел большой упитанный черный кот, сел рядом с мисс Минервой и хрипло мяукнул. Та налила в блюдечко сливок и поставила перед котом. Это действие каким-то образом придало ей человечности, и Энн немного освободилась от своего трепета перед последней представительницей рода Томгаллонов.
— Возьмите еще персиков, милочка. Вы ничего не ели — совсем ничего.
— Что вы, мисс Томгаллон, все так вкусно, и я…
— У Томгаллонов всегда можно было хорошо поесть, — самодовольно заявила мисс Минерва. — Моя тетка Софи пекла самый вкусный бисквитный торт, который я когда-нибудь пробовала. Отец не привечал только одного человека — свою сестру Мэри, потому что у нее был очень плохой аппетит. Съест, бывало, крошечный кусочек того-другого, и сыта. Отец считал это личным оскорблением, и он никогда не забывал обид. Например, он так и не простил моего брата Ричарда за то, что тот женился против его воли. Он выгнал его из дому и запретил когда-нибудь тут появляться. Отец всегда по утрам читал за столом «Отче наш», так после ссоры с Ричардом он стал выпускать фразу: «Прости нам грехи наши, как мы прощаем всякому должнику нашему».
После ужина мисс Минерва отвела Энн в самую маленькую из трех гостиных, которая все равно выглядела огромной и унылой, и они провели вечер у пылающего камина, где Энн было вполне тепло и уютно. Энн вязала крючком кружевную салфетку, а мисс Минерва — на спицах плед из пушистой шерсти. И при этом произносила монолог, большая часть которого была посвящена жутким эпизодам из красочной истории рода Томгаллонов.
— Наш дом полон трагических воспоминаний, милочка.
— Мисс Томгаллон, но неужели здесь никогда не происходило ничего хорошего? — Энн наконец сумела договорить фразу до конца. Но это было чистой случайностью — просто мисс Минерве понадобилось высморкаться.
— Да нет, почему же, — неохотно отозвалась та. — Конечно, когда я была молодой, у нас бывало весело. Говорят, вы пишете книгу, милочка, в которой будут выведены все жители Саммерсайда?
— Нет, что вы… это все выдумки…
— Да? — мисс Минерва была явно разочарована. — Во всяком случае, если вам понадобится, можете использовать любую историю из тех, что я вам рассказала. Только, конечно, измените имена. А теперь, может, сыграем в пачиси?[3]
— Боюсь, мне пора домой…
— Да что вы, милочка, как вы пойдете домой в такую погоду? Дождь льет как из ведра… и послушайте, как воет ветер. У меня теперь уже нет кареты… да она мне и не нужна… а идти пешком полмили в такой ливень! Оставайтесь ночевать.
Энн не жаждала провести ночь в Томгаллон-хаусе, но и перспектива идти домой пешком в мартовскую непогоду ей не очень улыбалась. Так что они сыграли в пачиси, причем мисс Минерва настолько увлеклась игрой, что перестала говорить об ужасах, а потом закусили на ночь — съели тост с корицей и выпили какао из старых фамильных чашек невероятно тонкого и красивого фарфора.
Наконец мисс Минерва отвела гостью в комнату, которая, к облегчению Энн, оказалась не той, где ее сестра умерла от каталепсии.
— Это комната тети Анабеллы, — сказала мисс Минерва, зажигая свечи в серебряном подсвечнике, который стоял на хорошеньком туалетном столике, и выключая газовый светильник. — Мэтью Томгаллон однажды выпустил ненароком газ и устроил взрыв — что, конечно, стоило ему жизни. Анабелла была самой красивой из всего нашего семейства. Вон над зеркалом висит ее портрет. Замечаете, какой у нее гордый рот? Это она сшила лоскутное одеяло, которым накрыта постель. Надеюсь, вам здесь будет удобно, милочка. Мэри проветрила постель и положила туда два горячих кирпича. И ночную рубашку для вас она тоже проветрила. — Мисс Минерва показала на просторную фланелевую рубашку, которая висела на стуле и издавала сильный запах нафталина. — Надеюсь, она вам будет впору. Ее никто не надевал с тех пор, как в ней умерла мама. Да, чуть не забыла… — Мисс Минерва остановилась в дверях. — В этой самой комнате ожил Томас Томгаллон — после того, как два дня считался мертвым. И представьте — никто не обрадовался его воскрешению. В этом и состояла трагедия. Спокойной ночи, милочка.
Энн вовсе не была уверена, что проведет ночь спокойно и что вообще сможет уснуть. Комната вдруг стала казаться ей какой-то чужой, даже враждебной. Но ведь любая комната, в которой спало несколько поколений хозяев, кажется чужой. Ее посещала смерть, в ней расцветала любовь, в ней рождались дети… сколько она видела страстей и надежд. Она просто полна призраков. Томгаллон-хаус был страшноватым домом, хранившим мертвую вражду и былое горе, заполненным злодеяниями, которые остались неизвестными миру, но миазмы которых ползли из его углов и закоулков. Здесь было пролито слишком много женских слез. Ветер сумрачно завывал в пихтах за окном. На секунду Энн захотелось убежать отсюда, несмотря на разыгравшуюся непогоду.
Но потом она взяла себя в руки и призвала на помощь здравый смысл. Даже если многие годы назад в этом доме произошли трагические и ужасные события, наверняка же здесь было и много хорошего. Веселые хорошенькие девушки танцевали на балах и делились друг с другом своими сердечными тайнами; полненькие младенцы болтали в воздухе ручками и ножками в ямочках; этот дом видел много балов и свадеб, слышал музыку и смех. Та леди, что пекла несравненный бисквитный торт, наверное, была доброй хозяйкой, а не прощенный отцом Ричард умел по-настоящему любить.
— Вот лягу и буду думать о хорошем. Боже, ну и одеяло — в глазах рябит от всех этих разноцветных лоскутков. До чего же роскошная комната для гостей! Вот бы провести здесь ночь в детстве, когда я так мечтала, чтобы меня положили в комнату для гостей!
