Герман Матвеев - Новый директор
— Правильно! — подтвердила Фаина. — Бабушка почему-то всегда называет нашу булочную филипповской.
— Вот видите. А сколько времени прошло! Мы и про капитализм-то стали забывать, а Филиппова всё помним. А почему? Да потому, что первосортным товаром торговал! Конечно, дело тут не в самом хозяине, а в мастерах. Мастера ж у купца подобрались один к одному, самородки! Ну и сам он был, конечно, умным, понимал, что в нашем деле самое главное вкус. Деревянную или металлическую вещь можно всегда исправить, а хлеб, если он сырой или кислый, — не исправишь. — Иван Иванович на минуту смолк, доставая из кармана платок. — Говорил я сейчас с вашим директором, — опять начал он, вытершись платком, — и поставил он перед нами громадную задачу. Не буду кривить душой, сначала я усомнился. А потом прикинул, посмотрел… На вас, между прочим, посмотрел и думаю… А в чем дело? Почему не попробовать? А ну-ка, скажите, не рассуждали вы тут, как бы попроще всё обладить? А может, и мамаш на помощь звать решили? Суп, мол, научат варить, котлетки, гуляш, кашу, макароны, ну бутерброды еще… А ну-ка, признавайтесь…
Иван Иванович угадал. Действительно, девочки перед его приходом обсуждали, кого из матерей позвать на помощь, для руководства. Мечты их были очень и очень скромные.
— В общем — да! — подтвердила Клава. — Школьная столовая на полном самообслуживании…
— Ну самообслуживание — это обязательно, но масштабы у вас должны быть чуть побольше. Производство с оборотом примерно на полмиллиона в месяц…
Цифра вызвала такую бурную реакцию, что Иван Иванович растерялся и не сразу понял, почему поднялся шум. Уж не загнул ли он что? Девочки долго не могли успокоиться. Вначале они смеялись, хлопали в ладоши, выкрикивали какие-то слова, смысл которых тонул в общем гаме, и даже свистели. Все говорили одновременно, стараясь перекричать друг друга. Наконец Иван Иванович начал разбирать отдельные слова, и понял, из-за чего разгорелся спор.
— С ума можно сойти! Полмиллиона!.. Да ты понимаешь, какие это деньги? Пятьсот тысяч рублей!
— Не кричи, Женя. Говори спокойно.
— Не могу я быть спокойной!
— Ты наверно спутала. Он сказал оборот.
— Ну так что?
— А ты считаешь прибыли. Подсчитай, сколько будут стоить продукты…
— Девочки, у нас одних учеников почти тысяча человек!
— Кто же всё это будет делать? Тысяча котлет! Обалдеть можно.
— Ты же не одна будешь работать!
— А сколько? Сколько тут поместится?.. Подсчитай! Толкаться, обжигаться…
Молчала одна Клава Иванова. Поглядывая временами на Ивана Ивановича, она хмурилась и, казалось, о чем-то усиленно думала. Когда шум начал стихать, она подняла руку.
— Тихо! Ну, чего раскудахтались! — сердито прокричала она. — Не дослушали до конца и устроили переполох в курятнике… Извините, Иван Иванович! Они никогда не слышали такой суммы.
— А ты слышала? — раздался голос.
В ответ Клава только пожала плечами.
— Ничего, ничего, — виновато сказал Иван Иванович. — Даже хорошо, что вы так близко к сердцу принимаете.
— Они испугались, что придется делать по тысяче котлет в день.
— А ты не испугалась? — спросил опять тот же голос.
— Девочки, вам не придется вручную делать котлеты! — прижав пухлую руку к груди, заявил торжественно повар. — У нас будет автомат. Небольшая такая машина… Она две тысячи изготовит за час этих котлет!
45. На ловца и зверь бежит
У стенки ленинградского порта пришвартовалось большое грузовое судно из Западной Германии. До вечера начальство оформляло документы, а матросы были заняты подготовкой судна к разгрузке и погрузке. Вечером желающие получили пропуска и отправились в город.
Моряки не туристы. Скука однообразной и нелегкой работы в рейсе требует разрядки, и они ищут веселого общества, развлечений, острых ощущений… Большинство из них в Ленинграде не первый раз и отлично знает, что здесь особенно не разойдешься. Развлечения скромны: концерт, танцы во Дворце культуры моряков или в интерклубе. Острые ощущения найти трудно, хотя хорошей водки, для любителей выпить, сколько угодно. Были бы деньги.
Дворец культуры моряков окружен небольшим, но приятно разросшимся сквером, с крупными липами, вязами, с высоким густым кустарником и цветочными клумбами. На дорожках — садовые скамейки.
Неподалеку от входа в сквер обычно стоит милиционер. Сейчас это худощавый, с длинным носом и уныло свисающими вниз усиками человек. Он кажется равнодушным, случайно очутившимся на милицейском месте. На чём-то сосредоточившись, постовой, почти не двигаясь и не мигая, смотрит куда-то вдаль, поверх голов пешеходов. Люди, проходя мимо, разговаривают, смеются и не обращают на него никакого внимания. Ему здесь положено стоять, к нему привыкли, как привыкли к скамейкам в саду, к деревьям, к высокой вазе или к колоннам у входа во Дворец культуры.
Милиционеру уже немало лет, у него плохая память, и тем не менее он с необыкновенным упорством учится в вечерней школе рабочей молодежи. С громадным, почти нечеловеческим трудом перешел он в восьмой класс. В юности закончить школу помешало легкомыслие, и вот теперь, словно в наказание, он поставил перед собой цель: во что бы то ни стало получить аттестат об окончании средней школы.
Васильев вышел из трамвая возле порта, когда еще было совсем светло. Некоторое время гулял по саду, затем облюбовал скамейку и отсюда стал наблюдать за входом во Дворец культуры. Никаких планов у него еще не было. Он, как говорится, изучал обстановку. Ясно было одно: нельзя допустить, чтобы Игорь увидел его раньше, чем это будет нужно.
Наблюдая поневоле за постовым-мечтателем, Васильев решил, пока есть время, связаться с ним. Выбрав момент, когда из трамвая вышла группа людей и прошла во Дворец культуры, он подошел к постовому:
— Товарищ милиционер, дело есть…
— Что вы сказали? — словно проснувшись и механически козырнув, спросил постовой.
— Отойдем в сторонку…
— Зачем?
— Сейчас узнаете. Без разговоров! — приказал Васильев и направился к скверу.
Милиционер оглянулся по сторонам и, убедившись, что кругом всё тихо и спокойно, пошел за молодым человеком.
За кустами они были скрыты от посторонних глаз, и здесь Васильев предъявил служебное удостоверение.
— Будем работать. Запомните меня как следует. Может быть, понадобитесь! — быстро проговорил он. — Как ваша фамилия?
— Кощеев.
— Кощеев? — переспросил Васильев и, оглядевши тощую фигуру постового, улыбнулся. — Так вот, товарищ Кощеев, может быть, придется задержать «фарцовщика» под каким-нибудь предлогом и обыскать. Есть у вас тут помещение?
— В клубе есть комнатка дежурных.
— Ясно! Я свяжусь там… Затем вот что… Если я со стороны вдруг приду ему на помощь или что-нибудь в таком роде, не обращайте внимания, а сделайте вид, что видите меня не первый раз… Как шпану и хулигана, по кличке Арно. Понятно?
— Арно? Понятно!
— Вот. И погрубей со мной, не стесняйтесь. Будем работать… А что вы так на посту… как постамент?
— Думал… Вы не сможете сказать, как очистить окись углерода от примеси углекислого газа? — неожиданно спросил Кощеев.
Сначала, занятый своими мыслями, Васильев не понял вопроса, но, вдумавшись, рассердился:
— А черт его знает! Зачем это вам нужно?
— Забыл. Память у меня…
Васильев невольно усмехнулся.
— Вот что, товарищ, — назидательно сказал он, — химия — хорошая штука, но и своим делом надо заниматься! Вы на посту. Смотрите же, кличку не забудьте. Арно!
— Понятно, товарищ Арно.
— Если Арно, то не товарищ… Много там иностранцев?
— Есть. Сегодня днем пришел какой-то немецкий пароход, «Мария», что ли… Потом из Норвегии, кажется… Стоит, грузится.
Загромыхал подходящий трамвай, и Васильев быстро отошел от милиционера.
Проводив глазами скрывшегося в подъезде Дворца культуры сотрудника угрозыска, Кощеев вернулся на свое место. Некоторое время он с волнением думал о предстоящей операции, вспоминал слова Васильева и пытался представить, как всё может произойти. Никаких «фарцовщиков» сегодня он не видел. Даже трое парней, охотившиеся за иностранным барахлом и давно намозолившие ему глаза, не явились. А может быть, просто не заметил, как эти типы прошли в клуб? Всё может быть… Но контроль всё равно их не пропустит. Все трое здесь известны и не раз задерживались комсомольским патрулем.
Время шло, сумерки сгущались, но ничего не случалось. Постепенно Кощеев успокоился, и мысли его снова вернулись к прерванной Васильевым задаче. Сколько окиси цинка получится, если сгорело тридцать два и пять десятых грамма цинка?
Откуда-то сбоку появились две фигуры.
— Сэр! Добри-й вечер… — не очень твердо произнес пожилой мужчина.
От неожиданности Кощеев вздрогнул, но, разглядев двух пожилых иностранных моряков, быстро пришел в себя.
