Анатолий Чупринский - Емеля
«Я узнаю цену рая, ад, вкусив в раю!
Я тобой переиграю молодость мою!».
Поет Яна, поет. Слегка покачиваясь из стороны в сторону, поет, поет.… А сама глазами по толпе вокруг сцены бегает. Высматривает, ясно кого? Конечно, Емелюшку своего ненаглядного.
А того и высматривать не надо. Он как раз в это самое мгновение в кулисе стоит. Проникновенное пение царевны Яны совершенно не слушает. Переговаривается с каким-то парнем. Оба чуть не в голос хохочут.
«Вспоминай меня почаще, ненаглядный мой!».
Бедная Яна как увидела своего ненаглядного, сразу голос потеряла. От волнения осипла. Рот раскрывает, а оттуда ни звука. Публика у сцены начала смеяться. Потом недовольно шикать. Потом вообще, свист и возмущенные выкрики. Мол, не умеешь петь, нечего и на сцену вылезать. Внимания почтенной публики попусту занимать.
Короче, наша бедная Яна, вся в слезах убежала со сцены. Без аплодисментов. Под стук собственных лаптей.
Тут Емеля на середину сцены вышел и широко руки раскинул. В разные стороны. Стих читать собрался. Дождался тишины. И загрохотал:
«Над седой равниной моря-а!!!Гордо реет буревестник!!!»
И все в таком духе. Не иначе дурных книг начитался, про революцию и все такое. Возомнил себя, как бы, Емельяном. Возможно, где-то, даже Пугачевым.
«То, крылом волны касаясь,То стрелой, взмывая к тучам…»
Народ, в смысле, зрители, слушали внимательно, но без энтузиазма. Без ажиотажа. Народу все эти революции… по барабану. Сеять, косить, молотить надо. Уж если праздник, какой выпал, незачем его на всякие революции и смуты разбазаривать.
И тут опять неожиданность. Глупость, нелепость, несуразица. Наша бедная Яна, как вы помните, для убедительности, слегка помазала себе щеки медом. Как никак, дочь пасечника. Чем еще от нее должно пахнуть. Не дегтем же. … Ну, да! С этим ясно.
Впрочем, возможно это Клара накаркала своим кларнетом.
Естественно, объявилась зловредная пчела. Здоровенная, как гусь. Прилетела с полей и начала над сценой кружить. Туда — сюда, туда — сюда. Чуть было все революционно стихотворное выступление Емели не сорвала.
Выручила, разумеется, Яна. Выскочила на сцену с веником в руке и давай гоняться за зловредной глупой пчелой. Тоже, туда — сюда, туда — сюда.
Пару раз Яна прямо перед носом у Емели пробегала.
А у того, самый кульминационный момент:
«Буря-а! Пусть сильнее грянет Буря-а!!!» — ревет он молодым медведем.
В третий раз Емеля не выдержал. Подставил пробегавшей мимо Яне ножку. Она, естественно, растянулась прямо на сцене. И опять, уже традиционно, ударилась носом об пол. На радость многочисленным зрителям.
Короче, наградой Емеле и царевне Яне были продолжительные и где-то местами бурные аплодисменты. Плавно переходящие в овации.
Правда, было неясно. Кому больше аплодируют? Емеле или царевне Несмеяне в роли дочери пасечника.
— Невезучая я, — всхлипывала за кулисами Яна, придерживая двумя пальчиками свой маленький носик.
Вокруг нее девицы-красавицы, душеньки-подруженьки. И Клара, разумеется. Все с советами и сочувствием. Охают, ахают. Лейкопластырь ей на нос приклеивают.
— Все музчины подлесы!
— Хотела, как лучше. Получилось, как всегда, — всхлипывала Яна.
После концерта Емелю разыскал в толпе Дантес. Сразу наезжать начал.
— Сударь! Вы публично нанесли оскорбление женщине! Моей будущей невесте, между прочим! Извинитесь!
— Да, пошел ты…
Из толпы тут же возник Байкер. Распихивая любопытных, подошел ближе. С другой стороны подошел Опричник.
Нашему народу только дай возможность побузить. Особенно, если какие иностранные гости ведут себя оскорбительно. Для нашего национального менталитета. Тут мы все, как один! Плечом к плечу, ноздря в ноздрю!
— Чего этому козлу надо!
— Ребята, спокойно! Без международных инцидентов.
Дантес, между тем, шарит по карманам в поисках перчаток. Правила того требуют. Но перчаток нет, как нет. Наверняка, сперли. На ярмарке это явление не прецедент.
— А-а, дьявол! Варварская страна-а! Перчатки украли!
Дантес, так и не нашедши перчаток, просто толкнул нашего Емелю в грудь.
— Сударь! Я вызываю вас! Вы — негодяй и невоспитанный человек!
Тут Байкер не выдержал. Скинул черную куртку свою, бросил ее на землю.
— Ах ты… Герострат маринованный! На наш генофонд руку поднимаешь!? Ах ты… лягушка французская!!!
— Попрошу не вмешиваться! — пытаясь не выказывать страха, говорил Дантес.
— Емелю не трожь!!! — ревет Байкер, — Он мне как брат родной!!!
Короче, схватил разъяренный Байкер этого самого Дантеса за грудки, поднял в воздух и начал вертеть им над своей лохматой головой. Дантес только руки ноги в стороны раскинул, «Ма-ма-а!» сказать не успел.
Руки и ноги его уже вращались в воздухе, как лопасти вертолета.
Тут японцы со всех сторон со своими камерами набежали. Вспышки, вскрики, толкотня. Даже ручной Медведь не выдержал. Влез на бочку, стукнул себя в грудь лапой и ка-ак заревет на всю ярмарку:
— Р-р-ребята-а!!! Наших бью-у-ут!!!
Все смешалось в царском дворце. Факсы, принтеры стучат, словно взбесились. Оба референта навытяжку перед Царем стоят. Бледные, как чистые листы бумаги. Дело-то нешуточный оборот принимает.
До Царя, естественно, дошли слухи о разборке на ярмарке. Не могли не дойти. Уже международным конфликтом пахнет. А там… Лучше о том не думать!
— Надо этого Емелю… послать! — грозно молвил Царь.
— Куда? — дуэтом спросили референты.
— Куда подальше. Справитесь?
— Элементарно!
— Чтоб все по закону. Горячие точки в государстве есть?
— Сотворим. Запалим, — ответили референты.
— Желательно отправить его… за пределы.
— Без проблем, государь.
— Какие предложения?
— Типа, пойди туда, сами не знаем куда! — быстро сказал первый референт.
— Как бы, принеси то, сами не знаем чего! — добавил второй.
— Именно. Но чтоб все по закону. Закон строг, но он закон! — мрачно сказал Царь. Помолчав, добавил, — Осилите?
— Легко! — дуэтом ответили референты.
— Если с моей стороны помощь потребуется. Ну, там… Постановление, какое или что. Указ. Информационная поддержка. Обращайтесь!
Наша бедная несчастная Несмеяна, как прослышала, что ее ненаглядного Емелю отправляют неведомо куда, неведомо зачем, просто взбеленилась вся. Всю посуду на царской кухне переколотила. Ворвалась в кабинет царя, бросила в лицо тирану:
— Обидеть Емелю может каждый! — гневно заявила она.
Вышла из кабинета и изо всей силы хлопнула дверью. Даже референты в темных очках вздрогнули. И выразительно переглянулись.
Но через мгновение Несмеяна опять появилась в дверях. Одним пальчиком она осторожно придерживала ставший уже традиционным кусок лейкопластыря на носу.
— Немедленно отмени дурацкий закон о Емеле!
— Не могу, дочка, — развел руками в стороны Царь, — Что написано пером…
— Емеля — поэт!
— Дочка! Рифмовать — дело нехитрое, — усмехнулся Царь, — Так и я могу! Речка, печка, свечка, колечко…
— Колечко, крылечко, сердечко… — дуэтом мгновенно подхватили референты.
— Молча-а-ать!!! — гневно вскричала царевна Яна, — Емеля — талант! Умом Емелю не понять! Отправлять поэта в ссылку, неведомо куда, неведомо зачем!? Так поступали только законченные тираны!
— Дочка! Все путем. Потерпи! Не обижайся! — попросил Царь, — Сама знаешь, на обиженных воду возят.
— Дочь царя, Несмеяна, не обижается, — нейтральным тоном ответила Несмеяна. И вдруг загадочно улыбнувшись, добавила, — Она мстит!
— Моя порода! — довольно улыбнулся царь, как только дверь за ней закрылась.
И все затихло в царском дворце. Где недавно звонкий смех звенел или пререкания, скандалы всякие, теперь тишина оглушительная. Нехорошая тишина.
Как стемнеет, по коридорам даже летучие мыши порхают. Совсем плохо дело.
С того дня Царевна Яна окончательно впала в эту самую депрессию. Можно сказать, бесповоротно. Сидит неподвижно в кресле, даже никаких книг не читает. В шаль, теплую кутается, как старушка. Неподвижным взглядом в окошко смотрит.
А за окном тоже все по-прежнему. Никаких новостей. То яблоки с веток падают, то желтые листья кружатся. Потом огромные капли дождя, да темные тучи.
Чуть посветлеет, это белые хлопья снега медленно падают с неба. Падают, падают…. И так до бесконечности. По кругу.
А Яна все сидит в кресле у окна. Только изредка поеживается под теплой шалью. Все неподвижным взглядом смотрит куда-то за линию горизонта.
Царь не шутку озаботился состоянием дочери. Срочно созвал всех приближенных. А их у него, честно говоря, всего-то, раз, два и обчелся. Два референта, да Клара.
