Михаил Штительман - Повесть о детстве

— Ну, оставайся, — хмуро ответил он и подумал, что все-таки что-то правильное есть в словах Шеры. — А я пойду! Не могу я так.

Матрос сидел на низеньком камне и задумчиво вертел в руках бескозырку с цветной лентой. Сема подошел и молча стал подле него. Полянка не заметил его прихода. Сема смотрел на матроса, на его порванные смешные «лаки» и думал: кто этот человек и почему он так мил ему? И почему стыдно в этом признаться мужчине, почему всегда так неловко говорить хорошие слова человеку?.. Вот завтра опять будет утро и день, и кто крикнет ему или Пейсе — «шлюпочки»? Кто пойдет с ними?.. Какая-то большая, томящая душу нежность охватила Сему, ему захотелось погладить обросшее лицо Полянки, прижаться своей щекой к его щеке и сказать ему что-нибудь необыкновенно приятное, чтобы матрос сразу догадался, что Сема любит его. И еще какие-то мысли пришли ему на ум, и было как-то тоскливо и радостно сразу, и было приятно сознавать, что на свете в одно время живет так много хороших людей.

Но сказать все это Сема постеснялся… Матрос сидел на камне с винтовкой за плечами, в черной куртке с широким поясом, и тяжелый кольт лежал на его коленях.

Сема прикоснулся рукой к теплому затылку Полянки и глубоко вздохнул.

— Ты, Сема? — обрадовался матрос и, подвинувшись, уступил ему часть камня. — Садись, шлюпочка, посидим рядышком на прощанье! — Он положил руку на плечо Семы и крепко прижал его к себе. — Маленький ты еще, Сема, — ласково сказал он, — во флот не подойдешь!

Сема молчал.

— Что ж получается, Сема? — заговорил опять матрос. — Получается, что расстаемся. И нет больше нашего отряда молодежи! Уходит на фронт Антон, и я, старый черт, тоже на фронт иду, Сема. Не в моем духе на камне сидеть. Смотрю я в твои глаза, Сема, дюже ты мне по сердцу пришелся, и жалею, что не вижу своего братишку меньшего. Тоже, наверно, такой герой! — Матрос помолчал, поправил ремень на плече и, вытащив большой, похожий на косынку платок, кашлянул в него и вытер губы. — Но ты не думай, хороший мой, что отряду нашему конец. Ему, брат, расти и расти. И когда-нибудь, Сема, ты старый будешь, а я себя потеряю сам не знаю где, вспомнишь ты, как приезжал в местечко матрос и хотелось ему сколотить отряд — и не вышло, потому что дела неотложные встретились… Храни ты мою бумагу, Сема, — добавил тихо Полянка. — Будет у тебя когда-нибудь билет нашей партии, ты эту бумагу не выбрось, а в билет положи…

Сема обнял колени матроса и прижался щекой к холодной рукоятке кольта.

— Сигнал нам, — сказал Полянка и осторожно приподнял Сему. — Дай хоть поцелую тебя, шлюпочка. — Он вытер губы и, крепко поцеловав Сему, вскочил на коня.

Конь зафыркал и встал на дыбы. Казалось, и ему не хотелось уходить со двора, но матрос крепко притянул поводья и стремглав вырвался из ворот. Сема что есть силы побежал за ним. Мелькнула цветная ленточка, махнул бескозыркой Полянка, и вот уж ничего не видно — далеко по чужой дороге скачет матрос…

Теперь уж и минута была трудна в одиночестве. Из дому Сему тянуло на улицу, с улицы — в дом, и нигде не находил он покоя. Все еще не верилось, казалось, что вот сейчас выйдет из-за угла Полянка и скажет:

«Шлюпочки! А не уехал я вовсе».

Но матрос не появлялся, покинул местечко Моисей, и даже Антон оставил их. Забегал Сема во двор и подолгу смотрел на желтый рябой камень. Вот тут сидели они на прощание, и что-то хорошее говорил Полянка. Где он сейчас? Потом заходил Сема в дом, в комнату, где часто собирались они, и, задумчивый, стоял у пыльной фисгармонии. Кто покажет, как собирается гроза? Кто покажет гром? Молчит ящик, и даже черные клавиши теперь не играют! И не был Антон первым другом Семы, виделись они редко, а все-таки и его не хватает сердцу…

Куда пойдешь? Даже Пейся приумолк, и только Шера, набравшись смелости, пыталась утешить Сему. Стоило ему вспомнить матроса или Моисея, Шера торопливо заговаривала о своих делах, и он, забываясь, слушал ее.

— Если у человека легкое ранение, — рассказывала она, — надо поскорее промыть ранку борной. А потом… Сема, куда ты смотришь? Я тебе интересные вещи говорю, а ты засмотрелся на забор.

— Я нечаянно… — смущенно признавался Сема. — А если, допустим, разболелся живот, что тогда? Или вдруг в горле шишка?

Шера растерянно разводила руками. Как раз этого она не знает. Наверно, глотают что-нибудь.

— «Глотают»! — насмешливо повторил Пейся. — И ты еще ее слушаешь. Ты думаешь, что она действительно что-нибудь знает. Один разговор. Выучила про борную и воображает!

— А ты и этого не знаешь! — возмущалась Шера.

— Я? — Пейся вскочил. — Я не знаю? Да я, может быть, больше вашего фельдшера понимаю и молчу. Если у человека сильный насморк, что делают? Ага, глаза раскрываешь! Кладут ему на ночь кошку в ноги. А если человек обжегся? Выливают ему на рану бутылку чернил. А если зубы болят? Вешают на шею мешочек с горячей солью. Будь спокойна! Я только молчу.

— Пейся, — с восхищением воскликнул Сема, — ты же доктор! А ну, посмотри на меня!

— Когда надо будет, посмотрю! — важно произнес Пейся. — А пока вам скажу, что сегодня мне лично подадут лошадей.

— Зачем? — удивилась Шера.

— Я еду в Пятигорку с пакетом. И тебе, по секрету сообщу, — обратился он к Семе, — тоже готовится такое дело.

— Когда? — в волнении вскочил Сема. — Я сейчас же пойду к комиссару.

— Большой умница! — Пейся свысока посмотрел на друга. — Он мне между прочим сказал, а ты уже побежишь. Какой я буду вид иметь? Тебе никогда нельзя говорить секрет!

— Ну ладно, ладно… — успокоил его Сема. — Скажи лучше, Шера, что у вас еще нового в лазарете?

— Опять лазарет? — ужаснулся Пейся. — Нет, я лучше пойду. Надо посмотреть, чтоб кони были сытые.

— А когда ты вернешься? — с любопытством и завистью спросил Сема.

— Сегодня же ночью. У меня все так. Раз, два — и готово.

— И готово… — улыбнулся Сема. — Была черепица — и нет!

Пейся нахмурился, поправил висящую на тонком ремне сумку и вышел из комнаты. Шера задумчиво стояла у окна. Был сумрачный осенний полдень. Сема поднял крышку фисгармонии и с тоской посмотрел на клавиши:

— Если б я хоть как-нибудь умел играть! Хотя бы одним пальцем!..

— А ну иди сюда! — оборвала его Шера. — Иди скорее к окошку!

Сема подбежал:

— Что такое? Пожар?

— Нет, — улыбнулась Шера. — Просто я хотела спросить. Видишь, вой идет человек с сумкой. Кто он такой?

— Где человек? — удивился Сема, всматриваясь в окно. — Не вижу никакого человека.

— Ай, куда ты смотришь! — разозлилась Шера. — Смотри на забор.

— Спина, — смущенно проговорил Сема, — Как я могу узнать по спине, кто он?.. А что, красивый?

— Да, красивым, — засмеялась Шера, — на голове три рыжих волоса, а на кончике носа вот такая красная бульба!

— Зачем же он тебе нужен с такой бульбой?

— Мне просто интересно.

— Что значит — просто? — недоверчиво переспросил Сема и, вспомнив слова дедушки, строго добавил: — Шера, ты имеешь дело со мной!

— Хорошо, — спокойно согласилась Шера. — Этот человек заходил к нам и спрашивал про излишки для армии.

— Ну?

— И он сказал, что надо вносить разные вещи, иначе будут неприятности. Кто не вносит, допустим, фуфайки или брюки для красных, тот контрреволюция. И у него вот такой мандат, как простыня…

— Интересно, — задумался Сема, — кто же это может быть? Не Трофим?

— Что, я комиссара не знаю? — обиделась Шера. — Только этот, наверно, еще выше его. Брови нахмурит, а бульба дрожит… Ты бы сам посмотрел. Ужас!

— Бульба? — повторил Сема. — Кто же это у нас с бульбой?

Но, как назло, все люди с бульбами исчезли из его памяти, и он не смог догадаться, о ком рассказывает Шера.

— Что я буду мучиться! — разозлился Сема. — Лучше рассказывай про лазарет!

— Что ты пристал к моему лазарету? Сейчас там только двое больных, и я тебе уже раз пять про них говорила.

— Верно, говорила, — согласился Сема и потер лоб. — Идем гулять.

— Только до угла. Скоро придет папа, а у меня не прибрано.

Они вышли на улицу. Сема проводил Шеру и, прощаясь, рассеянно спросил:

— Ну что, Доля доволен службой?

— Еще бы! — улыбнулась Шера. — Он только жалеет, что у него нет шинели. Такой чудак!..

Расставшись с подругой, Сема не знал, куда деть себя. И так ему казалось, что он слишком часто торчит в комиссарской комнате. А может быть, он мешает Трофиму и тот стесняется об этом сказать? «Не пойду», — твердо решил Сема и тихо побрел к красному ряду. Возле магазина Гозмана он неожиданно столкнулся со старым знакомым. «Смотри, — удивился Сема, — он, оказывается, жив, а я и забыл про него. Интересно! И какой у него важный вид! Ах ты, тютя!» — ласково подумал Сема и, приблизившись к знакомому, вежливо поклонился: