Михаил Штительман - Повесть о детстве

— Ни в чем, — обиженно заговорила Шера. — Он открыл дверь, выставил вперед свою руку и сказал: «Идите, идите! Сейчас у меня спят!»

— А ты что?

— Я ушла.

— Так я и знал! — с досадой произнес Сема. — А ты сказала, что тебя послал курьер военного комиссара?

— Нет, — смутилась опять Шера, — не сказала.

— Но это же самое главное! Иди сейчас и начинай прямо с этого.

Шера с грустью посмотрела на Сему и, покорившись, вновь пошла к больнице… Сема сидел на скамеечке и считал секунды. Раз — это секунда, два — это две секунды… Но ему не пришлось считать долго. На этот раз визит Шеры был еще более краток.

— Ну что? — спросил ее Сема. — Все в порядке?

Шера молча опустилась на скамейку.

— Ну что? — уже нервничая, повторил Сема.

— То же самое, — сказала Шера и вытерла концом платка губы. — Опять: «Идите, у меня спят!»

— А ты сказала, кто тебя послал? — нерешительно осведомился Сема.

— Сказала.

— А он что?

— А он сказал, что ему плевать на всех курьеров, вместе взятых.

Сема вскочил и, одернув шинель, со злобой сказал:

— Ну, на всех — это, может быть, но на такого одного — не выйдет. Пойдем!

— Опять туда? — удивилась Шера.

— Опять.

Шера пожала плечами, но все же пошла за ним. Любопытство пересилило неловкость, и Шере было уже интересно знать, как поговорит Сема с доктором. Сема поднял кулак и решительно постучал в дверь. Доктор вышел на улицу, и, не глядя на Сему, сердито сказал:

— Господи боже мой, когда я вас уже научу стучать по-человечески!.. Ах, это вы? — удивился он, узнав Сему. — Опять с бабушкой?

— Нет… — хмуро ответил Сема. — С Шерой.

— Одну минуточку, — вежливо сказал доктор и, обернувшись, плотно закрыл дверь.

— Ты видишь, — Сема подмигнул Шере, — уже совсем другой тон!

В это время доктор приблизился к ним и, сморщившись, заговорил:

— Вы будете еще долго ломиться ко мне? Приходят и поднимают шум! — Доктор подошел к Семе и постучал по лбу указательным пальцем: — Вы соображаете, что вы делаете? Если у меня спят больные, во время сражения я могу выйти и прекратить бой! Вы слышите?..

Сема смущенно молчал.

— Девочку я возьму, — опять заговорил доктор, хмыкая носом и глядя поверх очков. — Можете прийти завтра… А вы, молодой человек, лучше постарались бы достать дров, потому что моим больным холодно, — строго добавил он. — А когда моим больным холодно, я могу потушить все печки и затопить больничную! Вы слышите?..

Доктор повернулся, осторожно открыл дверь и, ступая на носки, медленно прошел наверх. Шера, громко засмеявшись, толкнула Сему:

— Ну как, понравилось? Совсем другой тон!

— Тсс! — рассердился Сема. — Что ты раскричалась? Не можешь говорить шепотом?

Они молча и поспешно перешли на другую сторону, потому что наверху в лазарете еще спали больные.

Моисей лежал в больнице, одинокий и злой. Доктору он не верил. Синие круги под глазами становились всё больше, губы его были бледны и сухи. Ему не хватало воздуха. Он приподнимался на локтях, пытался глубоко вздохнуть, но все время это ему не удавалось. Каждый раз прижимал он ладони к щекам и ко лбу, пытаясь определить, есть ли жар. Болезнь уже покидала Моисея, но перед уходом она дразнила его, бросая то в жар, то в холод.

Лежа в постели, он думал о том, что плохо должно быть человеку, если он, прожив жизнь, не имеет что вспомнить. В самом деле, исполнилось, допустим, ему пятьдесят лет, и вот начинает он размышлять, что же с ним было, и вдруг оказывается, что шел он полвека по одной стороне улицы, а что делается на другой, не знал. Наверно, это очень страшно. Но Моисей все же не был обижен. Хорошо или дурно жил он до сих пор, но это была жизнь с людьми, для них и для себя, и хотя ничего особенного он не сделал, но то, что полагалось, исполнял с удовольствием, не очень заботясь о себе, и он знал, что его любили.

Никто не говорил ему об этом, но он не слепой, он видел эту любовь в том, как прятали его от ареста, как устраивали побег из ссылки и как кормили его после тюрьмы в чужих, незнакомых домах…

И чем больше вспоминал он сейчас, чем чаще вставали перед ним лица товарищей, которые рубились где-то совсем близко, а может быть, лежали недвижно на сырой, утомленной боями земле, — тем ненавистней становились ему эта койка, и мокрая тряпка на голове, и доктор с его розовым холодным ухом. И хотелось уйти, убежать, бросить все это, встретить фронтовых друзей, а там уж что будет. Он не был особенным храбрецом, но он был равнодушен к опасности; не потому, что жизнь была ему безразлична, — наоборот, он очень хотел пожить подольше, а потому, что и раньше общение с опасностями было его жизнью и он привык к ним.

Так лежал Моисей. Руки плохо слушались его — в них не было силы. Боль была в ногах и в боку, и казалось, каждый кусок его тела жил самостоятельной, своей жизнью: ноги жили отдельно, руки жили отдельно, голова отдельно, и от них всех должен терпеть один он, Моисей. Он знал красноармейцев, которые, услышав, что берут их родной город, просились в наступающую часть, чтобы вместе с ней войти на родные улицы. Они были счастливы, если получали разрешение, и неслись туда, боясь опоздать к бою. А вот сейчас, когда освобождают его родной край и вышвыривают последнего вражьего солдата, он лежит здесь, как дурак, как черт знает кто! Моисей был уверен, что с болезнью нужно поступать, как с врагом, и стрелять даже в бегущую. И если теперь она убегает от него, то нужно встать, плюнуть на эту жаркую постель и уйти, прикончив болезнь раньше, чем она сама уйдет от него.

Неожиданно мысли его оборвались. Моисей присел на кровати, настороженно прислушиваясь к чему-то. Снизу неслись выстрелы, мелкие и частые. «Первая очередь, — подумал Моисей. — „Максим“ работает!» И сразу же голова, ноги и руки зажили одной жизнью. Сбросив мохнатое одеяло, Моисей, бледный и встревоженный, откинул к стене подушку и, вытащив, из-под матраца припрятанный браунинг, выбежал из палаты. В коридоре он остановился и опять прислушался. Выстрелы повторились, стреляли совсем близко, во дворе. Крадучись, спустился он по железной винтовой лестнице вниз и ударом ноги открыл дверь. Навстречу ему, путаясь в полах шинели, неуклюже бежал человек в надвинутом на глаза картузе.

— Дядя Моисей, куда вы? — испуганно крикнул он.

Но Моисей не узнал Семы и, схватив его за ворот шинели, крикнул, не владея собой:

— Я слышал… Пулемет!.. Стреляли…

— Это мы, — извиняющимся голосом заговорил Сема. — Внизу щепки колют. Мы достали дров.

Моисей вытер рукавом лоб и тихо опустился на ступени. Несколько секунд он сидел молча, тяжело дыша. Сема не решался заговорить с ним. Вчера, собрав у соседей пилы и топоры, они ушли в лес за дровами для больницы и вот сегодня с утра кололи щепки. Кто бы мог подумать, что ему покажется… Такая история! Сема чувствовал себя смущенно и неловко.

— Это ты, Сема? — тихо спросил Моисей.

— Я.

— Тебя трудно узнать, — успокаиваясь, заговорил Моисей, — такая богатая шинель! Такой пояс!.. А ну, посмотри на меня!

— А как вы?

— Ты разве не видишь? — удивленно сказал Моисей. — Я уже здоров.

— Я вишу.

— Да, я здоров, — повторил Моисей и, шатаясь, поднялся со ступенек. — Дай-ка твою руку, Сема. Так… Ну-ка, посмотрим на небо… — Он сделал несколько шагов и, поправив пояс, глубоко вздохнул. — Очень хорошо, через пару дней и я в путь…

— Куда?

— На фронт, Сема, — сказал Моисей, и оттого, что решение определилось, ему сразу стало хорошо и легко, — на фронт — и прощай, Чернушка! А потом придем и такие здесь именины устроим! Музыкантов пригласим, и чтоб они не сидели на одном месте, а ходили по улицам и играли вальс… Ты понимаешь, Сема?

— Понимаю, — повторил Сема и улыбнулся. — Сначала листочки сыплются, а потом дерево падает.

Моисей похлопал его по плечу и тоже улыбнулся:

— У тебя хорошая память, Сема… А что делают старики? Как только выйду из этой ямы, сразу к ним в гости. Самовар поставим и…

Но его прервали. Чьи-то быстрые шаги послышались на лестнице, и во двор выбежала Шера с побледневшим лицом и широко раскрытыми глазами.

— Вы здесь? — закричала она, увидев Моисея. — Кто вам позволил встать? Вы хотите себе наделать вторую болезнь? Вы забыли, что вам еще нельзя двигаться? Сейчас же наверх!.. А ты, — набросилась она на Сему, — ты нашел время для разговоров! Ты не понимаешь, что человек болен! Уходи отсюда, пожалуйста!

— Хорошее дело! — возмутился Сема. — Я тебя сюда привел, так ты еще гонишь меня. Побыла три дня в больнице — и уже целый доктор!

Моисей подмигнул ему, развел руками — и Сема понял, что надо подчиниться.

— Я уйду, — тихо сказал он, не глядя на Шеру. — А когда мы вас увидим?

— Очень скоро, — уверенно ответил Моисей и только сейчас заметил браунинг в своей руке. — Я здесь долго не жилец. Доболею там.