Лев Штуден - Шкатулка дедушки Елисея
Я так увлеклась слушаньем половиц, что перестала вглядываться, а потом едва не закричала: в трёх метрах от меня вдруг от стены отделилось что-то тёмное и поплыло к середине комнаты.
Кто это? Кто?!
Мне понадобилось какое-то время, чтоб понять: не «кто», а «что»! По воздуху, раскачиваясь, плыла виолончель. Просто так. Сама по себе. Рядом с нею, то догоняя её, то отставая, парил в воздухе смычок. Затем я услышала лёгкий стук, совсем близко. Было похоже, что это стукнула крышка рояля — того самого, за которым я пряталась… Я выглянула и стала напряжённо всматриваться: кто же всё-таки это делает? Но никого по-прежнему не увидела.
А потом послышалась музыка… Звучала та самая виолончель, и аккомпанировал ей тот самый рояль. «Сентиментальный вальс» Чайковского. Очень простодушная, очень мелодичная, очень искренняя вещь. Если бы я слушала её где-нибудь в концертном зале, мне было бы спокойно и светло на душе. Но здесь, ночью, в неосвещённой комнате, наедине с музыкой, которая звучала САМА ПО СЕБЕ, ни о каком покое для меня, конечно, не могло быть и речи.
Я слушала, смотрела и не верила ни своим глазам, ни своим ушам.
Виолончель стояла торчком посреди пола. По струнам взад-вперёд елозил смычок. Звучал рояль. И — никого вокруг…
Как это понимать?
Мне захотелось выйти из моего укрытия и схватить эту виолончель и этот смычок, — поймать инструмент, так сказать, на месте преступления, — хотелось крикнуть: «Эй! Ты чем тут занимаешься, а?!» Но смелости на это у меня, конечно, не хватило.
Виолончель благополучно доиграла свой вальс, и вслед за этим в моей голове вдруг прозвучала чья-то фраза:
— Без сомнения, господа, это очаровательная ночная музыка… Может ли маэстро Чайковский представить нам ещё что-нибудь?
Я схватилась за голову: мне показалось, я схожу с ума. Ведь фраза-то прозвучала только в моей голове! Я её услышала не ушами, а как бы «внутренним» слухом… Но и задумываться над этой новой неожиданностью мне было некогда: я услышала новую музыку, опять хорошо знакомую. Это было вступление к 2-му действию балета «Лебединое озеро» — картина лунной ночи…
Играл целый оркестр. Но на этот раз инструменты не путешествовали по комнате — каждый звучал там, где он находился. Арфу и гобой я отчётливо слышала из разных углов комнаты. Отсвет лунного окна на полу был похож на фантастическое ночное озеро; казалось, ещё немного, и я увижу на нём целую стаю белых лебедей… Впрочем — почему лебедей? Ночью они все должны превращаться в девушек!
Я не могла оторвать глаз от лунного пятна на полу комнаты. Оно притягивало меня. И вот, забыв обо всём, я вышла из своего укрытия и отправилась туда, к моему озеру, к его сиянию…
Тут кончилась музыка.
Опять зазвучали (нет! не зазвучали! только в мыслях моих появились!) голоса:
— Вот и Одетта.
— Откуда она взялась?
— Хороша… Как хороша!..
— А вдруг это новая хозяйка дома?
— Нам надо уходить.
— Однако же, господа, нам следует выразить признательность автору музыки. Это было так изумительно…
— Некогда, поторопитесь!
Шуршание. Звуки половиц. И затем — тишина. Мёртвая тишина.
Конечно, я решила ничего не рассказывать Вовке. Что тут расскажешь! Бред! Галлюцинация! Просто не может этого быть — и всё.
VI. Кот Амадей
А теперь я вам тоже кое-что расскажу. Вы наверняка удивитесь. Может быть, даже не поверите. И зря. Потому что по-настоящему правдиво обо всём этом вам может рассказать только тот, у кого есть мой нос, мои глаза и мои уши.
В ту ночь, когда я разбудил юного Хозяина, об одном-единственном я не мог ему рассказать: о том, ЧТО ВИДЕЛИ МОИ ГЛАЗА. А ведь тут-то и было самое удивительное!
Когда я крался вдоль стены, у меня и в мыслях не было встретить что-нибудь необычное. Я просто хотел понять, откуда идут странные звуки…
Подкрался — и что же я увидел?
По коридору осторожно шли (то есть крались почти по-кошачьи) люди, весьма странно одетые, пять или шесть человек, и все они направлялись в ТУ САМУЮ комнату.
Они шли в полной темноте; было видно, что дом им хорошо знаком и они знают, куда идут. Я, притаившись у стены, отлично их видел, потому что мои глаза по ночам работают особенно хорошо. Соблюдая расстояние в четыре человеческих шага, я начал красться за ними вдоль стены.
Очень мне было интересно — кто же они, эти неожиданные гости? Первая моя мысль была по-человечески проста: к нам забрались ночные воры. Поразмыслив, я должен был эту мысль оставить: воры, во-первых, не одеваются так изысканно, и во-вторых, вряд ли они с такой уверенностью могут ориентироваться в чужом доме. Тогда кто же? И как им удалось пройти через запертую дверь?! Я всмотрелся внимательней…
Вдруг я почувствовал, как шерсть у меня на загривке поднимается дыбом. Люди были — не люди, а призраки! Они просвечивали насквозь! Сквозь их фигуры я видел портретные рамы, узоры на обоях, косяки и ручки дверей. ОНИ НЕ БЫЛИ ЖИВЫМИ ЛЮДЬМИ! И в то же время они шагали, двигались, вполне как живые, к какой-то определённой, понятной только им цели.
Надо сказать, что при всей моей врождённой сообразительности я ни за что бы не понял, что это призраки, если б не общался с ними раньше… Но в том-то и дело, что опыт такого рода я уже имел на своём кошачьем веку!
Немного отвлекусь от нити повествования и расскажу, как это было.
Кто ни разу в жизни не побывал в шкуре чёрного кота, ни за что не представит, каково приходится нашему брату. Это, уверяю вас, похуже, чем человеку родиться рыжим.
Например, вы спокойно идёте по улице, интересуетесь разными встречными мелочами: воробьём,, ворующим у голубя крошки на тротуаре, осой, раскачивающей цветок, дворнягой, которая сейчас растянулась на солнцепёке и пока вас не видит, но если… — ну, и тому подобное — и вот неожиданно слышите человеческую речь:
— Ах, дьявол! Когда он успел оказаться на моём пути?
Две человеческие ноги останавливаются поблизости от вас, и неразумное двуногое начинает ворковать ласковым голосом:
— Киса, киса… Пожалуйста, посиди здесь на месте, а? Не двигайся, а? А я потихонечку тебя обойду…
Я хмуро оглядываюсь. На языке жестов это означает:
— Как вам не стыдно, сударь, в наш век просвещения быть таким суеверным! Идите-ка вы своей дорогой, а я пойду своей.
Никакой реакции. Просто удивительно.
Всю жизнь я имею дело с людьми и не могу их до конца понять. Они, конечно, умеют говорить. Они считают себя ужасно умными. Но абсолютно все, даже такие талантливые, как мой юный Хозяин, не могут уразуметь самых простых вещей!
Конечно, я из принципа иду дальше и окончательно отрезаю бедняге путь к спасению. Он ругается самыми скверными словами, потом оглядывается по сторонам и крестится. Это якобы должно спасти его от неминуемого несчастья. Ну, не смешно ли?
Я не стал бы, конечно, останавливать ваше внимание на этих печальных человеческих слабостях, но мне хотелось бы вас предостеречь от тех, кто этими слабостями успешно пользуется.
Однажды меня увидала на улице старуха. Она была такая же чёрная, как я: чёрный платок, чёрная кофта, чёрные башмаки, чёрные страшные глаза. Она поманила меня к себе-и такая ужасная сила шла от её рук и её глаз, что я, к моему собственному изумлению, покорно встал на лапы и поплёлся к ней, как доверчивый двухмесячный котёнок. Как только я приблизился, эта старуха схватила меня своими железными пальцами за загривок и высоко подняла над землёй. (Не раз я себя спрашивал: что почувствовал бы человек, если б с ним хоть раз обошлись подобным образом?.. Моя фантазия ничем тут не могла мне помочь). Так вот, старуха принесла меня к себе домой, держала там взаперти, кормила магазинной колбасой, которую могут есть только очень голодные собаки, — то есть заставила меня пасть так низко, как это едва ли возможно для уважающего себя чёрного кота… У неё-то я и увидел сеансы чёрной магии, когда старуха над горящей свечой и блюдцем, перевёрнутым кверху дном, выкликала имена несуществующих людей. Как ни странно, они к ней действительно являлись. Некоторые из них приходили, некоторые прилетали по воздуху, они были иногда голубоватые, иногда серо-дымчатые и, как правило, прозрачные, так что сквозь них просвечивали все детали обстановки старухиной комнаты. Особенно хорошо они были видны в полнолуние. Но старуха всё равно их не видела — только слышала голоса. Взрослые двуногие редко что-нибудь подобное могут видеть. Видят только дети и мы, чёрные коты. Увы!
Не могу вам даже и сказать, до какой степени это мне было противно. Человеческие призраки наполняли меня вечной тревогой, тоской и ещё чем-то таким ужасным, чему нет имени даже на языке жестов…
С большим трудом мне удалось удрать от старухи. После этого я уж больше не решался продолжать мою уличную жизнь: хватит, друзья мои, хватит… Котам нужна защита, тем более чёрным котам. К сведению моих собратьев: задача не так уж непосильна, если подойти к ней с умом. Всё дело в том, чтобы не хозяин выбрал вас, а вы сами выбрали себе хозяина! Это, конечно, непросто. Но проявите терпение — и удача вам обязательно улыбнётся… Вот так я и поступил: я сам себе нашёл хозяев. Они славные, я не раскаиваюсь, что выбрал именно их… Впрочем, в этих делах мы, чёрные коты, почти никогда не ошибаемся.
