Лев Штуден - Шкатулка дедушки Елисея

I. Вовка

Моя сестра Маша говорит, что всё началось с письма тётушки Эрнестины. Не верьте. Письмо, конечно, очень важная вещь. Но началось всё гораздо раньше, а именно: мы получили непонятно откуда денежный перевод.

Почему же нам было непонятно? Сейчас объясню. Мы с моей сестрёнкой — сироты. Ни о каких живых родственниках знать не знали. Жили себе в комнатушке, доставшейся от покойных родителей. Машенька где-то преподавала музыку. Заочно кончала консерваторию. Она у меня работящая и, когда меня не ругает, очень тихая. Лучшей сестры, чем моя Маша, вы нигде не найдёте. Ну вот, мы и жили себе в этой комнатке, и нам втроём было очень хорошо.

Почему втроём? А потому, что я давным-давно, ещё когда не учился в школе, мечтал иметь хорошего пушистого кота. Машенька возражала, она говорила, что я только и знаю, что мяч гонять на улице, а за котом надо ухаживать, и чистоплотных котов сейчас днём с огнём не сыщешь…

Вот так аргумент! Во-первых, сказал я Маше, если есть с кем дома поиграть, то можно и не пойти лишний раз на улицу. Во-вторых, кот сам за собой очень хорошо ухаживает и на ужин сам себе мышей ловит. А уж чистоплотности нам у него надо учиться, а не ему у нас!

Короче, уговаривал я её целых пять лет. Наконец сестра сказала, что ладно, она мне принесёт котёнка, если я исправлю две двойки: по математике и по русскому. Это было жуткое испытание. Пришлось мне наступить на горло собственной песне и вместо улицы, где пацаны обещали мне дать пострелять из пугача настоящими пистонами, засесть за учебники. Битый час я пыхтел над ними. Удивительное дело, не успел я встать из-за стола, кот появился в нашей комнате сам, можно сказать, без какого-то приглашения с нашей стороны! Большой породистый гладкий зверь с жёлтыми глазами, как два фонаря. Очень красивый, такой, о каком я всю жизнь мечтал. Он был почти весь чёрный -только белые усы и белая манишка под мордочкой. Пришёл, огляделся, побродил, всё перенюхал и потом вольготно устроился на диване: мол, всё в порядке, условия тут подходящие, пожалуй, я согласен у вас жить. Сестрёнка моя аж дара речи лишилась от такой наглости.

А я ликовал! Часто ли такое случается, чтобы ваша заветная мечта сама к вам прибежала на бархатных лапках?

Мы с нашим новым жильцом очень быстро подружились и отлично проводили время. Он мог целыми часами гоняться за бумажной погремушкой. По утрам любил тереться щекой об мою ногу. А когда я его гладил, он здорово мурлыкал, прямо как трактор.

Имя мы ему дали — Амадей. В честь Моцарта. Не подумайте, что таким образом мы проявили неуважение к знаменитому композитору: просто кот появился у нас 27 января, как раз в день рождения Моцарта, а всё, что касается музыки, для нас с Машей имеет особую важность.

Да, с чего я начал? Я начал с того, что мы вдруг получили деньги. Ну, так вот, их послала какая-то неизвестная нам Эрнестина. На переводе было написано: «Ждите письма».

Ни я, ни Маша ничего не могли понять, сколько ни ломали голову. Какая такая Эрнестина? С чего это вдруг она шлёт нам деньги и письма? Подумали мы, подумали и начали фантазировать. Я сказал: «Это, наверное, фея Сирени из балета Чайковского». Машенька пожала плечами: «Ты уже пятиклассник, пора перестать верить в сказки. Это, скорей всего, какая-нибудь дальняя мамина или папина родня. Но как она узнала наш адрес?» Амадей вскочил на стол, понюхал внимательно квитанцию и фыркнул. Мне подумалось, что из нас троих именно он был прав.

Неделю спустя мы получили письмо, написанное корявыми и очень крупными буквами. Когда мы прочли письмо, не было конца нашему удивлению. Эрнестина, оказывается, никакой родственницей нам не приходилась, но была воспитанницей нашего деда! Это само по себе было потрясающей новостью. На правах приёмной дочери Эрнестина считала себя нашей тётушкой. Но даже и это — не самое удивительное. Тётушка нам писала, что цель её жизни — подарить нам дом, где она сейчас живёт, дом нашего деда Елисея Егоровича Коростылёва, который, как я уже сказал, был её воспитателем. О нём мы с Машей знали только, что его все считали сумасшедшим и что родственники от него отреклись: никто ему не писал и никто к нему не приезжал.

Из этого же письма мы узнали, что, к сожалению, наш дед два года назад умер. Тётушке стало не по силам управляться одной с большим хозяйством. И она очень просила нас приехать. Она даже написала так: «Приезжайте немедленно».

Мы с сестрой долго не могли в себя прийти от такого подарка судьбы. Получить заботливую тётю, да ещё вместе с домом!

— Ну вот, а ты ещё не веришь в сказки, — сказал я сестре.

— Что-то тут неладно, — покачала головой Машенька и вздохнула озабоченно.

Она у меня никогда не умеет радоваться заранее. Я у неё как-то спросил, почему она такая недоверчивая. «Вырастешь — сам поймёшь», — ответила сестра.

Вот так и вышло в конце концов, что мы оказались в чужом городе, в чужом доме, ставшем вдруг нашей собственностью.

Тётушка Эрнестина меньше всего была похожа на фею Сирени. Высокого роста, худая, с деревянной спиною и деревянным голосом, толстыми очками на кривом носу и крашенными в кирпичный цвет короткими волосами.

— Она больше похожа на фею Карабос, тебе не кажется? — спросил я у Амадея шёпотом.

Амадей улыбнулся (он всегда ценит мой юмор), пошевелил хвостом, но промолчал.

Я отлично помню самый первый день, когда тётушка Эрнестина водила нас по дому и показывала комнаты. Меня сразу удивила её манера: перед тем, как ступить за порог, она оглядывалась, словно боялась, что кто-то посторонний нас увидит, потом чуть-чуть приоткрывала дверь, засовывала внутрь рыжую голову и смотрела: нет ли кого в комнате? И только после этого приглашала нас войти. Мы с Машенькой не раз и не два переглянулись, наблюдая за её поведением.

В гостиной, в спальне, на кухне и на веранде ничего особенного, кроме старинной мебели, я не заметил. Но два помещения оказались очень-очень интересными.

Начну с чердака. На чердак я залез, конечно, сам, тут мне никакого приглашения не нужно было. Как только сестра и тётушка Эрнестина ушли в какую-то контору оформлять бумаги, мы с Амадеем принялись подробно всё обследовать. Сначала мы обошли двор. Амадей обнюхивал щели, лазы и тёмные углы, а я находил одно сокровище за другим: поломанный мотоцикл, старое охотничье ружьё, кучу плотницких, столярных и других инструментов — они были в сарае, в отдельных ящичках, — и, наконец, лестницу, которая вела на чердак.

А на этом чердаке… Вы не поверите, сколько там было удивительных вещей! Детали от каких-то станков, ящики с книгами, ящики с картинами, покрытый пылью огромный контрабас, воздушный змей, разрисованный так красиво, что глаз не оторвёшь, три футбольных мяча, автомобильная камера, которую, если надуть, то сколько хочешь можно на ней плавать, затвор от винтовки, ласточкино гнездо с живыми птенцами и ещё много всякой всячины. Самой интересной вещью мне показался резной длинный ящичек, наглухо закрытый. Как я ни пытался его открыть, у меня ничего не получалось. Пытался я найти хотя бы отверстие для замка — но ничего не увидел. Ящичек был, судя по его виду, очень старый и лежал среди такого хлама, к которому наверняка много лет никакая рука не прикасалась. Как раз, когда я там копался, меня позвали. Когда я спустился с лестницы, мне порядком досталось от сестры за моё чердачное путешествие. К тому же она уверяла, что я до корней волос вывозился в пыли, что было, по-моему, очень большим преувеличением.

Перед обедом Маша и тётушка Эрнестина хором попросили меня вымыть шею и руки, и я подумал, что если между ними будет такое же единодушие, когда придёт час мне делать уроки, то, пожалуй, мне предстоит суровая жизнь.

Обеденные приборы у тёти были такие, которыми я не знал, как пользоваться. Маша то и дело толкала меня под столом ногой, чтоб я не делал чёртика из бумажной салфетки и не вылавливал из супа лук вилкой для салата. Вообще она вела себя очень робко, называла тётю не тётей, а Эрнестиной Рудольфовной и, едва тётя начинала что-нибудь говорить, сразу клала ложку на стол и принималась внимательно слушать. Тётя говорила с нами милостиво, но довольно строго. По сей день, когда я её вспоминаю, её скрипучий голос ясно звучит у меня в ушах.

— Моё присутствие, вероятно, доставляет вам некоторые неудобства, — сказала она, когда мы кончили наш церемонный обед.

— Что вы, как можно, — запротестовала Маша, но тётя махнула на неё рукой:

— Не лукавь, девочка. Я всё прекрасно вижу. Людям со мной всегда было трудно, потому что я не люблю кривить душой и всё выкладываю как есть, любому, кто бы он ни был. А кому это понравится? Так что, дорогие мои племянники, вам придётся меня немного потерпеть… Да, да. Чуть-чуть потерпеть.

С этими словами тётушка Эрнестина ещё раз загадочно оглянулась по сторонам. Она как будто боялась, что кто-то притаился рядом и вот-вот выскочит на неё из-за угла.