Софья Могилевская - Восемь голубых дорожек
— Нет, нет, пожалуйста, без нежностей! — запротестовала мама, сразу разгадав намерения бабушки. — Должна была предупредить девчонка… Разве так делают? — И вслед за бабушкой она тоже побежала встречать Марину.
— Тот самый мальчик! — заметил дедушка, сняв очки и стоя у окна. — Антон Черных его зовут.
— Вы о ком? — спросил папа.
— О мальчике, с которым вот Маринушка идет.
— Вы его знаете?
— Однажды видел. Марина о нем плохо говорила.
И уже все четверо стоят в передней и ждут Марину. Папа даже щелкнул выключателем, зажег свет.
Антон вошел первым, как бы загораживая собой Маринку, и сразу с порога начал:
— Вы ее не ругайте, пожалуйста… Она меня здорово выручила! Она…
Он хотел еще что-то прибавить в защиту Маринки, но Маринка договорить ему не дала. Вынырнув из-за Антоновой спины, она сперва кинулась к маме, потом к бабушке и снова к маме. Вид у нее был виноватый. Разве она по их лицам не понимает, как они из-за нее тут волновались?
— Честное слово, никогда так не буду! — зашептала она, прижимаясь щекой к маминой руке. — Ну, никогда, ну, октябрятское слово!..
В общем, все было ясно. Антон понял, что ему здесь делать уже нечего. Он положил на стул Маринкин ранец. Сказал:
— Я пошел…
— Погоди, — остановил его папа. — Обедал ты? Еще нет? Ну разденься, пообедаешь с нами.
И папа попытался взять у мальчика его портфель.
Но Антон не дал.
— Нет, я пошел. Мне пора.
Он нахлобучил на голову шапку и вдруг вспомнил про бланк, который взял для Марины в бассейне. Бланк лежал у него в кармане.
Он достал бумажку и протянул Марине:
— Возьми.
Маринка взяла.
— Что делать-то, помнишь? — спросил он.
— Помню, — ответила Маринка, хотя все было непонятно ей и все давным-давно вылетело у нее из головы.
— Тогда ладно… Тогда все!
На этот раз Антон с такой живостью выскочил за дверь, что никто его не успел остановить.
С этажа на этаж, с этажа на этаж… Его ботинки, подбитые железками, отчеканивали по ступеням лестницы частую барабанную дробь.
И вот он уже совсем внизу.
И вот его уже совсем не слышно.
У Маринки хороший вечерок
А за обедом Маринка не столько ест, сколько болтает без умолку. Слова из нее так и сыплются. Наберет ложку супа, держит перед собой, а сама про бассейн: ах, какая там вода! А какие берега из красных плиточек! А дно белое-белое… А на воде какие-то пробковые веревки плавают. Антон сказал, что пробковые! А тренер у них какой! Тренер — это значит учитель. Антон ей так сказал.
Ложка супа, не попадая Маринке в рот, то и дело ныряет обратно в тарелку.
Бабушка сердится: что это в самом деле? И так обед у них сегодня поздний, а Марина с супом все никак не справится.
— Будешь ты есть наконец?
— Буду, буду…
Марина торопливо глотает одну ложку супа, другую и снова о своем. Ох, как она боялась переходить через Ленинградский проспект! Ужас, сколько там машин… Но ведь ей надо было, поэтому она перешла. Но в другой раз одна не пойдет. Обещает. Зато Антон очень ее благодарил. Так благодарил, так благодарил… Вообще он хороший — Антон Черных. Это она зря про него думала. Даже винегретом ее накормил. Такого вкусного она в жизни не пробовала — пальчики оближешь!
— Так ты сыта, что ли? — спрашивает бабушка. Голос у нее слегка обиженный. — Тут стараешься, стараешься — и нате вам! — такого вкусного винегрета в жизни не пробовала… А дома чем плох?
Наконец пообедали. За окном уже совсем темно. Вечер. Папа задергивает шторы, мама дает Маринке большое сладкое яблоко. Маринка грызет яблоко, но ей не до яблока, она все толкует про бассейн.
Зоя Ивановна — это теперь ее тренер — велела приходить в четверг. К трем часам. Вот только что ей со справкой делать, вот это она забыла. Начисто забыла! И еще Антон сказал, что для бассейна надо…
Бабушка не дает ей досказать. Обрывает:
— Это выбрось из головы! Ни в какой бассейн тебя не пустим. Не доросла.
У Маринки чуть яблоко не вывалилось из рук: не доросла? Как не доросла? Да там есть девочка еще меньше.
— Мне эта девочка вот по сих пор будет. — Маринка показывает пальцем на свой подбородок.
— А Ленинградский проспект? — восклицает мама. — Одной переходить? У меня все еще мурашки по спине бегают, когда я думаю, как ты переходила такую улицу. Нет, нет, нет, ни за что!
— Да я не буду больше одна переходить. Честное слово! Никогда-никогда…
— Насчет ходьбы — ладно! Я бы стала ее водить, — подумав, говорит бабушка. — Не в том дело…
Папа помалкивает. Потом тоже вмешивается в разговор. Однако не очень решительно и поглядывая на маму:
— А хорошо бы ей все-таки заняться спортом.
Мама так и взвивается:
— Спортом?! В бассейне?! Да у нее вечно насморк. Вечно кашель. Какой там бассейн!
Маринка готова зареветь. Губы уже совсем распустились. Все против: и мама и бабушка. А папа не станет спорить, если они против. Теперь вся надежда на дедушку. Неужели и дедушка скажет «нет»? Тогда — все. Дедушкино слово — последнее слово.
И Маринка с мольбой смотрит на дедушку. «Дедушка, помоги! Помоги, чтобы меня пустили в бассейн. Я буду хорошей! Я буду всегда очень хорошей! И буду всех слушаться…»
Конечно, все это Маринка говорит не вслух, а только про себя. Вернее, не говорит, а думает про себя. И даже не думает, а просто смотрит на дедушку. Но смотрит такими глазами, что дедушка и без слов ее понимает.
И он снимает очки. Долго их протирает носовым платком. Наконец говорит:
— А я — за бассейн.
Маринка стремглав бросается к дедушке: милый, милый дедушка!
Тут и папа произносит уже более твердым голосом:
— А почему бы и впрямь не попробовать?
У бабушки и мамы лица недовольные, а Маринка приплясывает, хлопает в ладоши:
— В четверг пойду в бассейн! В четверг пойду в бассейн!
— Неизвестно, — говорит дедушка. — Может, пойдешь, а может, и нет.
— Почему?..
У Маринки снова дрогнули губы, опять она готова зареветь.
— А сначала мы побеседуем с Тамарой Максимовной. Послушаем, что она скажет.
Тамара Максимовна — детский доктор из поликлиники. Она лечит Маринку со дня рождения и знает все, что касается ее здоровья, прямо наизусть.
— Правильно! — оживился папа.
— Вот увидите, Тамара Максимовна не согласится, — говорит мама. — Я знаю, что она не согласится!
Бабушка ничего не говорит: с дедушкой она никогда не спорит, это всем известно.
И вот дедушка разговаривает по телефону с Тамарой Максимовной, а Маринка стоит рядом и глаз не спускает с дедушкиного лица. Только разве по его лицу что-нибудь разберешь? И по голосу ничего не угадаешь. А слова и вовсе непонятные, хотя Маринка слушает очень внимательно.
Ну, что можно понять из таких слов:
«Конечно. Согласен с вами, Тамара Максимовна. Нет, что вы! Совершенно неожиданно. В том-то и дело — собственная инициатива. А как же? Верно-верно. Пусть будет так…»
Наконец дедушка прощается с Тамарой Максимовной, говорит ей: «Всего хорошего! Наши вам кланяются!»— и кладет телефонную трубку.
И потом смотрит на Маринку. Смотрит, улыбается, и больше ничего. А Маринке больше ничего и не надо. По одной дедушкиной улыбке ей уже все понятно.
— Разрешила! Разрешила! Разрешила! — кричит Маринка и прыгает, и кружится, и вертится, колоколом раздув вокруг себя широкую коричневую юбочку.
А у Антона неприятности
Это было еще весною. Отец тогда был дома и только собирался в экспедицию на Алтай. Однажды Антон увидел во дворе котенка. Тощего, грязного и совершенно рыжего. «Вот заморыш! И до чего противный…» — подумал Антон, но котенка все-таки пожалел. Подхватил его ладонью под худое блохастое брюшко и притащил домой.
Елена Петровна, мать Антона, сперва замахала руками:
— Фу, какой! Куда его? Нет, не надо…
А приглядевшись, вдруг сказала:
— Налей ему молока. Только теплого. Очень несчастное у него выражение. Голодный, наверно.
Котенок в минуту расправился с молоком, усердно облизал блюдце и посмотрел на Антона. Глаза у него были ярко-зеленые, прямо изумрудные.
Антон взял у него блюдце и сказал:
— Проси не проси, все равно больше не дам. Лопнешь, жадюга!
Но котенок продолжал смотреть на Антона, смешно слизывая с усов молочные капли. «Чепуха какая! Не лопну. Ты еще не знаешь, какой у меня аппетит!»
А язычок у него был розовый, проворный.
Пришлось подлить еще молока.
— Обжора, — ласково ворчал Антон. — Куда в тебя лезет!
И котенок остался у Антона.
Ему даже имени придумывать не стали. Говорили просто «Котик» или звали «Кис-кис». Вместе это сложилось в одно слово «Котикс». Котенок сразу привык к этому имени и всегда на него откликался.
Антон довольно скоро потерял к Котиксу всякий интерес. Забывал его кормить и часто не знал, где тот находится.
