Стефан Каста - Зеленый круг
— Я знаю. Ничего, все будет в порядке, подружка.
Я начинаю реветь. Прямо посреди праздника. Гун-Хелен листает свои бумаги и бросает в мою сторону острый, словно осиное жало, взгляд. На ней черно-белый полосатый костюм и красный шарфик, элегантно обернутый вокруг шеи. Я пытаюсь взять себя в руки и перестать плакать. Вроде бы получается.
— Спасибо, — бормочу я и сморкаюсь в желто-голубую салфетку.
— Дорогие друзья! — говорит Гун-Хелен. — Сегодня очень важный день в жизни школы, да и в жизни всего нашего муниципального округа.
Я перестаю слушать. Меня больше занимает круговерть собственных мыслей. Сегодня исключительно важный день для планеты Земля. Скоро мы все истлеем, станем почвой и наконец принесем хоть какую-нибудь пользу. Скоро там окажешься и ты, Гун-Хелен, без твоих важных бумажек. Возможно, рядом с тобой будет лежать Бендибол — я ведь вижу, как вы изредка обмениваетесь многозначительными взглядами. Так что вы сможете гнить вместе. Я обдумываю недавние слова Дины на днях, о том, что она ненавидит людей. Кажется, я начинаю ее понимать…
— В эти тревожные времена нам придает уверенности осознание того, что будущее нашей школы обеспечено, — жужжит Гун-Хелен. — Когда спрашиваешь себя, не сошел ли этот мир с ума, важнее всего то, что мы защищаем самую творческую часть нашего общества. Однажды наступит день, когда мы лучше поймем чувства и идеи, витающие в этих стенах. — Гун-Хелен делает паузу, словно наконец решила заткнуться либо просто пожалела о том, что сейчас сказала. Но снова продолжает: — Итак, я хочу объявить начало третьего этапа развития нашей школы.
Девочки-трубачки играют туш, сначала неуверенно, а затем так, что уши закладывает. Потом на несколько секунд воцаряется тишина. А затем приходит очередь Дэвида. Он поет без сопровождения, и, хотя я слышала его пение много раз, его голос так прекрасен, что по телу бегут мурашки. Он стоит совершенно спокойно, и я вижу, как его тело превращается в вибрирующий инструмент, производящий чистейшие звуки. Когда Дэвид замолкает, раздаются оглушительные аплодисменты, и он вежливо кланяется.
Затем мы набрасываемся на бутербродные торты. Я успеваю отхватить себе солидный кусок, прежде чем Бендибол бросает на меня укоризненный взгляд и кивает на место за столиком.
— Есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть, — говорит он и улыбается Гусю с видеокамерой. Я размышляю над словами Гун-Хелен о чувствах, «витающих в этих стенах». Хотят набить себе цену!
— Ненавижу бутербродные торты, — парирую я шепотом. — Я ем их лишь за будущее нашей школы.
«Зеленый круг»
Затем дни заканчиваются. Я описала лишь те, которые помню отчетливее всего. Я впечатала их в свою память, чтобы потом рассказать другим. Если не я, то кто? Оставшиеся дни представляют собой путаницу из осколков воспоминаний, ничем не связанные между собой картинки. Я даже не уверена, в таком ли порядке они должны следовать. Не знаю, важно ли это? Они покоятся на задворках памяти, как темные чаинки на дне чайника.
Но когда я их оттуда выуживаю, события тех дней ясно предстают перед внутренним взором.
Помню первое собрание нашего тайного общества. Габриэль решил, что мы будем собираться в полночь на террасе. Они с Диной зажгли чуть ли не сотню свечей. Было очень уютно и таинственно.
Дина и Габриэль взяли с собой книги.
— Мы подумали и решили, что станем маленьким обществом, входящим в большее, — говорит Габриэль и берет свою книгу. — В мире существует Тайное общество. О нем написано в этой книге. Это общество состоит из всех людей на Земле, которые думают иначе, хотят чего-то другого, чего-то большего. Члены общества не знают друг друга, но, если встретишь кого-нибудь из них, сразу поймешь по глазам, что он состоит в этом обществе. Возможно, это будет один из сотни или даже тысячи. Никто не знает.
— Да ладно вам! — говорю я. — Как это так — состоять в обществе, в котором никто никого не знает? И чем же мы будем заниматься?
— Противостоять, — говорит Дина. — Мы заявим всему миру, что хотим чего-то другого, в отличие от нашего дерьмового общества. Мы пойдем собственным путем. Не будем плыть по течению. По течению плывут лишь дохлые рыбы. Все живое борется. Ты когда-нибудь об этом думала?
Я качаю головой. У кого хватает времени думать о рыбах?
— Ненавижу людей, — говорю я и смотрю на Дину.
Та кивает.
— Точно. Но только не тех, кто состоит в Тайном обществе. Если у тебя есть единомышленники, значит, ты больше не один.
И в этот момент слышится странный звук. Словно какой-то зверь скребется в дверь. Сначала я пугаюсь и думаю, что это, скорее всего, крысы. Но затем «зверь» говорит: «Я тоже хочу с вами», — и все понимают, что это всего лишь Дэвид Бекхэм.
Теперь мы снова вместе. Он пришел однажды вечером, стоял и сопел за дверью. Я открыла и увидела его с цветами. С целым букетом искусственных тюльпанов. Ну что тут скажешь?
— Заходи, — вздохнула я.
— Это тебе, — сказал он и протянул мне букет.
— Зачем ты их купил?
— Хочу попросить прощения. Ты самая красивая, Юдит, — сказал он и посмотрел на меня такими преданными щенячьими глазами, что я сдалась.
— Ладно, — сказала я. — Но это твой последний шанс, Дэвид. Если ты не исправишься, в следующий раз все будет кончено.
— Понимаю, — сказал он серьезно. — Я теперь совершенно другой.
Остаток вечера мы провели у меня в комнате, и я радовалась, что он вернулся.
* * *Собрания «Зеленого круга» были довольно странными. Сначала я совсем не понимала, что нужно делать.
— Того, что мы вместе, уже достаточно, — говорю я. — Зная, что ты не один, можно просто продолжать быть самим собой и этим противостоять обществу потребления.
Габриэль качает головой.
— Мы можем сделать нечто большее, — говорит он. — Поскольку мы живем в одном интернате, то можем встречаться и обсуждать проблемы. А еще можно устраивать совместные акции.
— Что за совместные акции? — спрашивает Дэвид Бекхэм.
— Ну, мы могли бы устроить перформанс, — говорит Дина.
— Как это? — в один голос удивляемся мы с Дэвидом.
— Ну, что-то вроде немой сценки, — вставляет Габриэль.
— Ничего не понимаю, — говорю я.
Дина с Габриэлем встают. В подрагивающем свете свечей они начинают раздеваться. Вещь за вещью падает в кучу на полу веранды. И вот они стоят перед нами совершенно голые. Видимо, Дэвида Бекхэма подобное шоу весьма воодушевило, и он уставился на Динины баклажаны.
— Мы могли бы устроить что-то типа такого, — говорит Габриэль.
— Раздеться догола? — спрашиваю я.
Дина кивает.
— Только не здесь. В городе. В торговом центре, прямо посреди толпы.
— Мы могли бы встать посреди Н&М, — с воодушевлением добавляет Габриэль. — Как манекены, только живые, такие, какие мы есть.
— Зачем? — спрашивает Дэвид, нервно теребя свою любимую футболку.
— Против чего мы будем протестовать? — спрашиваю я.
— Против человечества в том виде, в котором оно существует сейчас, — отвечает Дина.
— Против сил, несущих его по течению, — добавляет Габриэль.
— Но разве нам не понадобится какой-нибудь плакат, на котором будет написано, что мы из Тайного общества? — спрашиваю я.
Габриэль и Дина качают головами.
— Тогда наше общество уже не будет тайным, — объясняет Габриэль. — Это должна быть немая демонстрация, которая заставит людей задуматься.
— Призывы нашего общества будут расходиться, как круги по воде. Люди сами поймут, ради чего мы выходим.
Некоторое время мы сидим молча и обдумываем предстоящее мероприятие.
— Черт, это же суперкруто! — восклицает Дэвид Бекхэм.
* * *Все следующие дни на улице стоит настоящее пекло. Из-за жары асфальт на тротуарах стал мягким, как песок на пляже. Люди покрылись солнечными ожогами. У многих шелушится кожа. Прохожие напоминают африканцев или индейцев. Защитные кремы от солнца продаются из-под полы по бешеным ценам. Продуктовые магазины даром раздают стейки, но их никто не берет. Раздраженные люди прячутся под черными зонтами и нервно переругиваются, задевая друг друга то справа, то слева; дело доходит даже до потасовок. В утренних новостях показывают, как жарят яичницу на капотах автомобилей. Зелень пожухла и стала зловещего бледно-желтого цвета, из-за которого вся природа выглядит призрачной. В воздухе пляшут миражи, словно над нами всеми парит джинн из лампы Аладдина. «Дорогой джинн, мы хотим дождя», — шепчу я. Люди разговаривают только об одном: о долгожданном дожде и о жаре, которая никак не проходит. Дэвид Бекхэм закинул свою футболку на полку и разгуливает в одних трусах.
— Тренируюсь перед акцией протеста, — говорит он.
— Вопрос в том, заметят ли нас с нашей акцией в такую погоду, — говорю я.
