Фрэнсис Бернетт - Маленькая принцесса
— А где она?
Сара ответила не сразу. Ей говорили, что мама — на небе, и она много об этом думала, но не совсем так, как принято.
— На небе, — ответила она. — Конечно, она приходит ко мне, хотя я ее не вижу. Вот так и твоя. Может быть, они видят нас. Может быть, они — в этой комнате.
Лотти села и оглянулась. Она была хорошенькая, кудрявая, а ее мокрые, круглые глаза походили на незабудки. Но если мама видела ее эти полчаса, она, чего доброго, могла подумать, что такая дочка не годится ангелу.
А Сара все рассказывала. Наверное, многие бы решили, что это похоже на сказку, но для нее все было так истинно и живо, что Лотти заслушалась. Ей говорили, что мама — с крыльями, в короне, и показывали картинки, где летали красивые дамы в белых ночных рубашках. Но Сара рассказывала иначе, о настоящей стране, где живут настоящие люди.
— Там целые луга цветов, — говорила она, словно во сне. — Целые луга лилий… И когда ветерок, все слышат их запах… а ветерок веет всегда. Дети бегают по лугам, собирают цветы, плетут венки. Улицы там сверкают, никто никогда не устает, куда захочешь — туда лети. Вокруг города — стены из жемчуга и золота, но они низенькие, все на них облокачиваются и смотрят сюда, к нам, и шлют нам добрые вести.
Что бы она ни рассказывала, Лотти все равно перестала бы плакать и заслушалась; но эта история была лучше всех. Она притулилась к Саре и впитывала каждое слово, пока та не кончила — конечно, слишком скоро. Тут она так расстроилась, что губы у нее угрожающе задрожали.
— Я тоже туда хочу! — захныкала она. — У меня… у меня нет никакой мамы.
Увидев сигнал опасности, Сара очнулась. Она взяла Лотти за руку и, ласково смеясь, прижала ее к себе.
— Я буду твоей мамой, — сказала она. — Мы будем играть, что ты моя дочка, а Эмили — твоя сестра.
У Лотти на щеках появились ямочки.
— Нет, правда? — спросила она.
— Конечно, — ответила Сара, вскочив с полу. — Пойдем, скажем ей, а потом я тебя умою и причешу.
Лотти охотно согласилась и засеменила с Сарой наверх, даже не вспомнив, что весь скандал разразился потому, что она отказалась умыться и причесаться к завтраку.
С тех пор Сара стала ей приемной матерью.
Глава V. БЕККИ
Конечно, самой большой силой Сары, завоевавшей больше поклонниц, чем все ее наряды и способности, силой, которой Лавиния и многие другие больше всего завидовали и, сами того не желая, все же поддавались, было то, что она так хорошо рассказывала всякие истории, и даже обычные события в ее устах казались увлекательными.
Всякий, у кого был в школе такой умелый рассказчик, знает, как это ценят, — как ходят за ним, как упрашивают, как собираются вокруг него, как жадно ловят каждое слово. А Сара не только умела, но и любила рассказывать. Когда, сидя или стоя среди девочек, она начинала выдумывать историю, зеленые глаза сияли, становились еще больше, и, сама не замечая, она говорила то ласково, то грозно, изображала все, о чем идет речь. Она забывала, что ее слушают, и видела фей, королей, королев, прекрасных дам. Иногда, окончив рассказ, она едва дышала и, приложив руку к худенькой груди, сама смеялась над собой.
— Когда я рассказываю, — говорила она, — мне кажется, это все правда… все настоящее, живее вас, живее этой комнаты. А я сама — король, и королева, и слуги, ну, каждый… Как странно!
Она провела в школе два года, когда, в пасмурный зимний лень, выходя из экипажа в бархатах и мехах, заметила у дома грязную девочку, которая изо всех сил вытягивала шею, чтобы разглядеть ее сквозь решетку. Робкое и возбужденное личико привлекло ее, и она улыбнулась, как улыбалась всем.
Но неумытая девочка с широко открытыми глазами явно испугалась, что глядит на такую важную воспитанницу. Она исчезла — по-видимому, в кухню, да так быстро, что, не будь она такой жалкой и запуганной, Сара бы рассмеялась.
Вечером, когда Сара рассказывала что-то в углу класса, туда робко вошла эта самая девочка, держа слишком тяжелый для нее ящик, и опустилась на колени у камина, чтобы выскрести золу и подложить угля.
Она была почище, чем днем, но не смелее. Видимо, она боялась глядеть на воспитанниц и еще больше боялась, как бы они не заметили, что она слушает. Уголь она клала осторожно, тихо, и тихо выгребала золу. Но Сара сразу увидела, что ей интересно и что она нарочно работает медленно, чтобы услышать побольше.
Тогда она повысила голос и стала четко выговаривать слова.
— Русалки плыли по зеленой воде, — говорила она, — и тянули жемчужную нить. Принцесса глядела на них с белой скалы.
Эта была чудесная сказка про принцессу, которая полюбила Морского Царевича и ушла к нему в сверкающие пещеры.
Маленькая служанка вымела золу один раз, другой и приступила к третьему. Но тут рассказ так зачаровал ее, что она забыла обо всем, даже о том, что не имеет права слушать. Она присела на пятки, щетка повисла в ее руке. Волшебный голос вел ее в подводные гроты, освещенные нежно-голубоватым светом и выстланные золотым песком. Странные цветы и травы колыхались вокруг, вдали кто-то пел, тихо звенело эхо.
Щетка выпала из загрубелой руки. Лавиния обернулась и воскликнула:
— Она слушает!
Преступница схватила щетку, вскочила на ноги, подняла ящик и просто вылетела из комнаты, как перепуганный кролик.
Сара вспыхнула.
— Ну и что? — сказала она. — Я это знала.
Лавиния с немалым изяществом покачала головой.
— Интересно, — промолвила она, — что бы сказала твоя мама, если бы ты развлекала сказками прислугу? Моей бы это не понравилось.
— Мама! — воскликнула Сара, и вид у нее был странный. — Конечно, она бы не сердилась. Она-то знает, что сказки для всех.
— Я думала, — заметила мисс Герберт, — что она умерла. Как она может что-то знать?
— По-твоему, не может? — тихо, но строго спросила Сара. Иногда у нее бывал такой голос.
— Сарина мама все знает, — сообщила Лотти. — И моя тоже. Тут, у мисс Минчин, я — Сарина дочка. Но у меня есть еще одна мама, на небе. Там улицы блестят, очень много лилий, и все их собирают. Мне Сара сказала.
— Как не стыдно! — возмутилась Лавиния. — Рассказывать сказки про небо!
— В книге Откровения есть и не то,[6] — отвечала Сара. — Посмотри сама. Откуда ты знаешь, что это сказки? И вот еще что, — тут голос ее стал не очень уж райским, — ты никогда не узнаешь, правда это или нет, если не станешь добрее. Пойдем, Лотти!
Они вышли из комнаты, надеясь найти хоть где-то маленькую служанку, но той нигде не было.
— Какая это девочка топит камины? — спросила она вечером у Мариэтты.
Мариэтта охотно ей все сообщила. Как хорошо, что мисс Сара спрашивает! Она совсем забитая, ее взяли в судомойки, но взваливают на нее всю грязную работу — и туфли она чистит, и камины, и носит по лестнице тяжелый ящик, и моет полы, и моет окна, и все ею распоряжаются. Ей четырнадцать лет, но она так отощала, что больше двенадцати не дашь. Мариэтте очень ее жаль. Она такая робкая, что если с ней заговоришь, у нее чуть глаза от страха не выскакивают.
— А как ее зовут? — спросила Сара, которая сидела у стола, подперев руками подбородок.
Звали ее Бекки. Там, внизу, только и кричат: «Бекки, туда!», «Бекки, сюда!».
Когда Мариэтта ушла, Сара посидела у огня, размышляя о Бекки. Она выдумывала историю, в которой та была обездоленной героиней. Судя по лицу, она голодает, даже глаза у нее голодные. Сара надеялась, что увидит ее снова, но хотя та попадалась ей и внизу, и на лестнице, она так спешила и так робела, что заговорить с ней было невозможно.
Однако через несколько недель, тоже в пасмурный вечер, Сара, войдя к себе в гостиную, увидела жалобную картину. Перед камином, в ее любимом кресле, крепко спала Бекки, уставшая свыше всякой меры. И нос, и фартук у нее были перепачканы углем, чепчик сполз на ухо, на полу стоял пустой ящик. Ее послали наверх убирать спальни, их было много, и она работала целый день. Сарины комнаты она оставила напоследок. У других девочек было скучно, там стояло только необходимое, а Сарина гостиная казалась маленькой служанке настоящим дворцом, а не просто красивой, веселой комнатой. Здесь были диван, и кресло, и книги, и картины, и странные вещи из Индии; было свое кресло у Эмили (она сидела в нем важно, как богиня), а в камине всегда горел огонь и решетка блестела. Бекки приберегла все это к концу, тут она могла отдохнуть, а то и посидеть минуту-другую в мягком кресле, и полюбоваться, и подумать о счастливой девочке, которая гуляет, когда холодно, в таких красивых шубах и шляпах, и можно на нее поглядеть сквозь решетку.
В тот день она тоже села в кресло, и бедным усталым ногам стало так хорошо, такой покой охватил ее, такое тепло согрело, что она слабо улыбнулась, голова упала, глаза закрылись, и она заснула. Когда вошла Сара, она пробыла здесь всего минут десять, но спала так крепко, словно ее, как Спящую красавицу, заколдовали на сто лет. Правда, походила она не на красавицу, а на невзрачную, забитую замарашку. А вот Сара походила на нее самое не больше, чем существо из другого мира.