Лесные тропы - Евгений Васильевич Дубровский
МЕДВЕЖЬЯ ХВОРЬ
— Франц пишет, что ему белого медведя за пять фунтов стерлингов предлагают.
— Значит, за полсотню рублей. Грошовая цена для медведя. Дохлого, что ли, продают?
— Англичане считают, что медведь скоро околеет, и сбывают его, а Франц надеется вылечить.
— Никогда не слыхивал про лечение белого медведя. Ну да ладно, расчет маленький, берем.
Так разговаривали в конторе зверинца два человека, и третьему в Лондон из Ленинграда полетела телеграмма: «Взять медведя».
Когда грузили на пароход клетку с медведем, огромный белый зверь лежал врастяжку, ухом на полу. Он не ел уже несколько дней; из носа, из пасти у него текла пена, он кашлял, и дыхание страшно свистело в его могучей груди.
— Простудился бедный Мишка, — объяснял распоряжавшийся около клетки маленький старичок с большими усами, — у него бронхит, дело поправимое. Капитан, вы поможете мне устроить медведю баню?
— Я слонов возил, — спокойно отвечал моряк, — меня удивить ничем нельзя, но в первый раз слышу о простуде белого медведя. И бани медвежьей на пароходе нет.
— Пар в клетку можете дать?
— Это очень просто.
— А соломы?
— Сколько угодно.
Шуршащими золотистыми стеблями набили клетку плотно, обвязали снаружи войлоком.
Медведь под мягкой грудой лежал молча. Но зашипели медные трубки, выпуская струи пара, горячими волнами заклубился воздух, и затряслась вся клетка; из вороха соломы послышался придушенный страшный вой.
Что же это в самом деле? Белому медведю подходят льды, снега, морозы, а тут вдруг — кипящий пар. Остается только выть, у-у-у!
— Ничего, голубчик, потерпи, — бормотал около клетки человек, — испарина у тебя должна быть. Потом я тебя высушу потихоньку, полегоньку. Все будет хорошо, поправишься.
— А кормить ребеночка чем? — зубоскалили матросы. — Молочком, яйцами всмятку?
— Нет, тюлений жир приготовлен, бочка.
— На год?
— Месяца на два.
— Да лопнет ваш Мишка!
— Только пополнеет.
Из клетки закапала вода, потекла ручьем. Солому осторожно сняли. Медведь лежал, вытянув передние лапы, на животе, точно облепленный шерстью, мокрый, но голову держал высоко.
— Пожалуйте, кушать подано, — суетился около клетки усач, продвигая в дверцу лоханку с тюленьим жиром.
При виде любимого кушанья медведь крякнул, засопел. Басистый хриплый рев глухо задрожал в глубине огромной туши. Медведь встал, качаясь на лапах, подошел к лоханке и, чмокая, хлюпая, чавкая, принялся за еду.
— Хо-хо! — смеялись кругом зрители. — Если по такой бадье в день уплетать, живо растолстеет.
— Медвежонка мать еще молоком кормит, а тюлениной уже угощает, — рассказывал старичок. — Медведь за тюленьим стадом иной раз целый день плавает, только нос из воды выставит, или у продушины во льду сидит, поджидает, не высунется ли тюлень. Тогда лапой цоп! Без тюленьего жира взрослому медведю нет настоящего житья. Медвежонок вырастет злой, хилый, купаться не станет. Ну, сыт? Теперь спать ложись.
Клетку сверху войлока обвязали брезентом, чтобы медведя не продуло.
Пароход пыхтел, дымил, свистел, подходил к порту.
В зверинце человек, гордо закручивая большущие усы, хвастался своим медведем:
— Этакому зверине цена полторы тысячи, а я его за пятьдесят рублей купил. Говорили: сдохнет, не довезу. Не угодно ли нас посмотреть! Миша, яблочка? На!
Огромный зверь, расхаживая за решеткой, рычал хриплым басом, качал плосколобой головой и хватал подачку.
Среди льдин, снега, у зеленых волн полярного моря не растет ничего похожего на яблоки. Но медведь уже давно оттуда; он привык к невиданным раньше очень странным вещам: он любит яблоки, морковь, пьет молоко.
— А жиру хочешь?
Даже слово «жир» медведь знает. Известно, что это значит: несут знакомый таз, наливают желтую тягучую жидкость. Это угощение вкусней всего, и зверь радостно ворчит.
Он ест рыбу, мясо, хлеб, картофель. Корм — обильный, разнообразный корм, а медведь заметно худеет, становится скучным, огрызается, злится. Опять захворал медведь; но как узнать, что у него болит?
Усач сидел около медведя днем, приходил к нему ночью, смотрел, как ест, спит, топчется за решеткой спасенный от гибели, привезенный из-за моря зверь.
— Тигру горчичник ставил, льву лапы перевязывал, те понимают, а с этой косматой дубиной, право, не знаю, что делать, — грустно жаловался на своего любимца усач.
Утром целое ведро рыбы высыпали медведю в неприбранную клетку, и зверь, тихонько ворча, жадно подбирал, звучно жевал серебристую мелочь.
— Ба, налимы тут! — вскрикнул усач, присмотревшись к медвежьей еде. — Вот беда! Как было раньше не догадаться? Ах, бедняга! Отравили его гадостью.
— Вона, живыми налимами не угодили, — обиженно сказал служитель, начиная чистить клетку. — Стерлядей, что ли, вашему медведю подавать? Жирно будет.
Усач, не отвечая, выхватил у служителя метлу, сгреб в железный совок остатки медвежьего завтрака, рыбьи огрызки, всю нечистоту клетки и убежал, унося совок.
Вечером, крутя свои усищи, он весело болтал в конторе:
— Пустяки с Мишенькой. Сделано исследование. У него ленточные глисты от налимов. Самая подлая рыба. Потрудитесь касторки мне доставить. Сколько? Порядочно, килограмма по четыре на прием, да-с.
У клетки, наливая из бутылки в знакомый таз, усач подмигивал медведю.
— Ну-ка, дядя, хлопни. Это тебе не тюлений жир, а делать нечего, надо выпить. Нам нужен богатырь-медведь, а не медвежий остов. Пей!
Медведь понюхал, пофыркал и выпил целый таз касторового масла, вылизал досуха: понравилось.
— Приятно иметь дело с таким покладистым парнем, — смеялся усач, угощая зверину лекарством, — касторку тянет ведрами без всякой закуски. Хорошо действует на тебя? Кушай, милый, на здоровье!
Зверь признал уже бутыль, радостно пыхтел при ее появлении.
— Этак ты, смотри, умным не сделайся, — бормотал усач. — Да ладно, с дураком проживем, только здоров будь!
Медведь полнел, перелинял, оделся роскошным густым мехом.
Усатый человек, довольный, гордый, сыпал шутками, хвастался всем, кто подходил к клетке великолепного зверя.
Вдруг страшный крик переполошил зверинец. Старый добродушный усач трясся от злобы, топал и вопил у клетки медведя:
— Нет, так нельзя! Это безобразие! Это последнее дело!
Столпились служители, прибежали из конторы.
— Да что случилось?
Старик в бешенстве показывал на крупную мертвую крысу, лежавшую у клетки его любимца.
— Видите? Это позор! Ужас! Смерть.!
— Милый Франц Оттович, это всего только крыса.
— Как вы не понимаете? Мишка ее убил, случайно выбросил из клетки, а мог съесть. Тогда заражение трихинами и — конец, не спасти ничем. Нет, или зверей держать, или крыс. Нет, так нельзя!
Унесли злосчастную крысу. Строжайше запретили оставлять у медведя на ночь какие-нибудь
