Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
Володя рассказал. Герка выслушал, снял шлем, постоял, потом надел его, снова обнял Володю и Нину, резким движением надел шлем, сказал: «Мне пора» — и ушел.
А люди все шли и шли. Наверно, несколько тысяч ленинградцев побывали в этот день в зоопарке. И ни артобстрела, ни воздушной тревоги… Откуда было знать Володе и его друзьям, что этот день на всем фронте, окружившем Ленинград, был особенно напряженным? Что еще с рассвета вся артиллерия, защищавшая город, начала бить по орудийным позициям врага? Немцы ввязались в чудовищную огневую Дуэль. И в тот момент, когда ленинградские ребятишки с восторгом разглядывали животных, тысячи снарядов кромсали землю и бетон: советские артиллеристы громили врага, отвлекали огонь на себя. Зато в этот день ни один вражеский снаряд не упал на город. Тяжелейшим был этот день и для летчиков. Погода летная, и надо было суметь не пропустить бомбардировщики противника к городу, разгромить их на дальних подступах, заставить повернуть назад…
Зоопарк закрыли в семь вечера.
Распрощавшись с Ником и животными, Володя и Нина отправились на Неву. Вздымались в вечернее небо ростральные колонны. И они несколько минут постояли, любуясь изображенными на них фигурами: волка, морского конька, якоря, нагой крылатой женщины. Белесые тучки скользили по небу, а казалось, будто это колонны-мачты летят, летят. Все как было. Все как было! А вот… неужели знаменитый рыболов?
Дядя Коля-капитан только что подошел к гранитному парапету и, поставив на него чемоданчик, открыл его. Никаких других рыболовов не было, и нечего было спорить — чье тут место, но дядя Коля вынул из чемоданчика секстант и направил его в сторону солнца.
— Привет, дядя Коля, — сказал Володя. — Ну как, будет вечерний клев?
— Все правильно. Все на том же месте, — торжественно проговорил дядя Коля-рыболов и начал осторожно укладывать секстант между коробочками с крючками и мотками лесок. — Все на том же месте.
— Кто или что — на том же месте?
— Всё на том же месте. — Дядя Коля улыбнулся и поглядел на Володю. — Город. Как был, так и остался. И его улицы, дворцы, площади. И…
— И рыболов дядя Коля-капитан, — засмеялась Нина. — Да?
— Да, все как было, все на том же месте! И ничего с нашим городом фашисту не поделать, потому что мы тут. — Дядя Коля замялся, окинул взглядом реку, дома, редких прохожих. — Потому что все мы — как одна огромная семья. Потому что…
— Потому что мы — одной крови, — сказал Володя.
— Крови? — поднял брови рыболов. — Какой же?
— Да питерской крови! Ленинградской. Не покорить того, в чьих жилах она течет.
— Это точно, — улыбнулся дядя Коля, а потом опять строго свел брови. — Ладно, дуйте своим фарватером. Отвлекаете.
…Стояли на той стороне Невы дворцы. Величественная и спокойная, текла в гранитных берегах река. Исаакиевский собор отражался в ее воде. Купол, покрашенный в маскировочный серо-зеленый цвет, походил на боевой шлем воина, только что вышедшего из сражения. И шпиль Петропавловской крепости напоминал грозный штык. «Какое счастье, что я живу в этом прекрасном городе, — подумал Володя. — Что я частичка его… живая частичка».
Воздушную тревогу объявили. Взвыли во дворах домов сирены, загукали, забубнили пароходы и буксиры на Неве. Володя и Нина и не подумали укрываться в бомбоубежище: подумаешь, воздушная тревога.
Они шли вдоль Невы. Нина держала Володю за руку. Она улыбалась и косила лучистым взглядом на Володю.
И он крепко сжимал пальцами ее ладонь, держал крепко-крепко — будто опасался: не делась бы куда? — поглядывал на нее и тоже улыбался. Какое счастье — просто вот так идти вдоль реки, идти, слушая стук каблучков по гранитным плитам мостовой, идти со знакомой девушкой. И так жаль, что нет с ними Жеки, Старшего Товарища, Коли Рыбина. Будь ты проклята, война! И уж никогда-никогда не крутанет он, Володя, «солнышко» на качелях с Любой, а «лесной» дед не протянет птицам ладонь с зернами, и мама не потреплет его за волосы, не скажет какие-то очень важные слова отец.
Простите прощайте… И вы, согорожане, и вы, бойцы, умчавшиеся на грузовиках навстречу танковым колоннам фашистов, рвущихся к городу, чтобы остановить их… Чьи-то усы вразлет, чья-то закушенная губа, чей-то яростный прищур… Прощайте! И ты, Лидочка Снегирева, и ты, безвестный моряк, отвезенный на Пискаревское кладбище за санки и плитку жмыха…
Будь ты проклят, фашизм!
Какой воздух! Так хочется отправиться в синюю даль на парусном корабле. Ради этого стоит жить и бороться.
— Придет день, и кто-нибудь проводит меня в Большое Океанское плавание, — сказал Володя.
— Как это: «кто-нибудь»? Я провожу. А ты привезешь мне необыкновенную раковину! Только не купленную на рынке. Помнишь — обещал?
— Я сам добуду ее в океане. Веришь?
— Верю, — сказала Нина. — И… и люблю.
Нина легко вспрыгнула на гранитный парапет и широко раскинула руки, будто пыталась обнять весь этот сияющий и тревожный мир.
— Вовка, какое это счастье — жить и любить!
На окраинах города застучали зенитки. Гром пальбы, тяжко ухнули бомбы: беспощадное чудовище войны вновь затопало своими ножищами по городу. В алой, вечерней глубине неба плыли над городом с десяток самолетов-крестиков: все ж прорвались! Они были похожи на косяк хищных рыб, эти посланники смерти, самолеты-кресты.
Война продолжалась. Смерть витала над каждым жителем громадного города. Не наивно ли мечтать о далеких океанских широтах? Нет, не наивно: ведь мечтать — это жить!
Жизнь продолжалась, борьба продолжалась. Вражеские самолеты разогнаны, сбиты.
«Тра-ра-ра!» — разнесся над Невой, над всем городом звонкий непобедимый звук трубы. Отбой воздушной тревоги! Это труба Музыканта пела по всему городу прекрасную песню Борьбы, Жизни и Мечты.
«§ 1 Начать с 15 апреля 1942 года нормальную эксплуатацию пассажирского трамвая по следующим маршрутам „Маршрут Л“ 3. Благодатный переулок, Московское шоссе. Международный проспект, ул. 3 июля, набережная Лебяжьей канавки…»
Из решения Ленгорнсполкома о возобновлении пассажирского трамвайного движения от 11 апреля 1942 года
«…Довожу до Вашего сведения об открытии, согласно Вашему решению, филармонических оркестров. Из действовавших ранее в городе оркестров осталось всего 20 музыкантов. Объединение их и один коллектив и проведенная нами общая регистрация оркестрантов позволили создать в городе полноценный симфонический оркестр Первый концерт состоялся 5 апреля. Билеты были распроданы за два дня…»
Из докладной записки Управления но делам искусств секретарю Ленгорнсполкома об открытии филармонических оркестров, от 20 апреля 1942 года
«…С 4 мая 1942 года возобновить работу школ в 4 — 10 классах города Ленинграда…»
Из решения Ленгорнсполкома от 21 апреля 1942 года
«Согласно заключению Чрезвычайной государственной комиссии, в период Великой Отечественной войны в результате блокады умерли от голода 641 803 человека».
«Здесь лежат ленинградцы. Здесь горожане: мужчины, женщины, дети. Рядом с ними солдаты-красноармейцы. Всею своею жизнью они защищали тебя, Ленинград, колыбель революции. Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем, так как их много под вечной охраной гранита. Никто не забыт, и ничто не забыто».
Текст на стеле Пискаревского мемориального кладбища.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
— Митька, а не пора ли нам домой?
Пес схватил ком сухих водорослей и с рычанием начал трепать их. Бросил. Прижав уши, он что было силы ринулся по берегу в ту сторону, откуда мы пришли. Ну, понесся. Остановился как вкопанный и снова с такой же бешеной скоростью помчался ко мне, залаял радостным, срывающимся голосом. Митька вырос в коллективе и, хотя был очень рад сегодняшней прогулке, уже соскучился по траулеру. В особенности, наверно, по камбузу, куда можно заглянуть, получить кость и забиться под один из столов кают-компании. Там так приятно лежать, прислушиваясь к стуку ложек в мисках и голосам моряков.
Да и я заскучал по своим друзьям, товарищам по нелегкой, порой опасной, но такой любимой и радостной, морской работе. Пора! Завтра — снова в Рейс. Много их еще предстоит в жизни. И «своих» и за Жеку. И за всех тех, кто мечтал о море, о дальних странах и коралловых островах, кто мечтал своими собственными глазами увидеть, как из синей-пресиней воды тропиков выскальзывают летучие рыбы, но кого сгубила проклятая война.
— Митька, погоди.
Война. Столько лет прошло, и не пора ли нам забыть о ней? Не хватит ли ворошить память и без конца вспоминать всех, кто погиб, кого нет рядом с нами?.. Нет! Забыть — это значит отступить в борьбе против тех, кто мечтает о реванше, о новой войне: фашизм живуч, и мы всегда должны помнить об этом.
