Ника Муратова - Гавань разбитых ракушек
— Да ладно тебе, ты слишком пессимистичен.
— А ты все еще оптимистична? Я рад за тебя. Депрессия отъезжающего тебя еще не коснулась.
— Можно я возьму твой дневник почитать? Любопытные заметки.
— Бери. Но ненадолго. У меня еще много мыслей, полезных для потомков.
Все меняется. Ольга ощущала перемены пронзительнее, чем раньше. Возможно, только это и держало ее еще в Маракунде. Волонтеры в соседних деревнях менялись. Работники гуманитарных организаций, посещавшие беженцев, тоже менялись. Новые люди не знали предыстории. Они не знали Ольгу, они не понимали, почему столько бумаги переведено на отчеты, а воз и ныне там. Старые друзья уезжали, к новым приходилось еще привыкать. Порой незнакомцы становились близкими друзьями, а старые знакомые превращались во врагов. Вокруг рождались дети. Создавались новые семьи. Все менялось в этом микрокосме провинциальной жизни. Менялась даже Лара. Становилась мягче, неуловимо ближе. А больше всех менялась сама Ольга. А может, только она и менялась? Все остальное же менялось только сквозь новую призму ее восприятия…
Они приехали с Ларой в маленькую частную художественную галерею «Баобаб». Ее держала немка Бригитта, которая выглядела как Марлен Дитрих. Она решила помочь местным художникам и выставляла их работы, пытаясь продать. Покупали немногие, в основном туристы. Но были среди ее покупателей и те, кто долгое время жил в Гамбии и хотел увезти с собой кусочек жаркой страны на холсте. Панова уже покупала у нее чудесный батик и портрет девочки у реки. Но ездила она сюда не только и не столько из-за картин. Ее привлекало само место. Она ощущала себя здесь так легко и умиротворенно, словно ее приподнимали над землей.
Домик с галереей находился вдали от города, на холме, в африканской хижине этнического вида, но с удобствами внутри. На стенах — причудливые картины и батик, очень тонкой, кропотливой работы. Но самым чудесным был вид с того места, где располагался домик. Вокруг — просторы зеленой травы, чуть поодаль — низкие раскидистые деревья с извилистыми ветвями, еще чуть дальше — пальмы с баобабами. За ними — море. На обозримом просторе виднелся всего один жилой дом. Рядом с ним три женщины по очереди толкли в огромной деревянной ступе рис.
Спокойствие вокруг пропитывало буквально все, проникало с воздухом и растворялось в крови, несясь потоком к каждой клеточке тела.
Когда они приехали, Бригитты не было. Они прошлись по комнатам, разглядывая новые картины. Потом вышли на небольшую террасу и заказали кофе. Панова откинулась на спинку плетеного кресла, с наслаждением вытянула ноги на подставленную низкую табуретку. Кинула сумку на землю рядом. Из сумки выглядывал краешек дневника Пола. Лара не отрываясь смотрела на него.
— Хочешь взглянуть? — прищурившись, спросила Ольга.
— Ты не против?
— Нет. Возьми.
Лара осторожно, словно не веря, что Ольга дает ей в руки такое богатство, раскрыла блокнот. Прочла пару страниц и удивленно подняла глаза на Ольгу.
— Чей это?
В голосе звучало глубокое разочарование. Неужели она поверила, что Ольга дала бы ей прочесть свой дневник?
— Пола.
Лара еще немного пролистала шелестящие страницы и равнодушно отложила дневник в сторону.
— Неинтересно?
— Все это известно и слышано много раз. Пол, как все волонтеры, попал в мясорубку протрезвления. Славный малый, мне даже немного жаль его. Надеюсь, ты уже не страдаешь бременем белого человека?
— В каком смысле?
— Ты все еще считаешь, что делаешь для них великое дело, находясь здесь?
— Нет, я просто делаю, что могу.
— Ради интереса спросила бы их как-нибудь, а что им надо. Почему все, кто приезжает сюда начинать проекты, не заботятся о том, чтобы спросить людей, а нужны ли им эти проекты?
— Но эти люди необразованны, и им трудно оценить, что именно надо сделать, чтобы улучшить их жизнь.
— Ну конечно! Очень удобная отговорка. Только ты забываешь, что они жили и без тебя, и без меня много лет. И проживут. Но если ты будешь навязывать им свои идеи и деньги, ты просто откидываешь их на несколько лет назад, потому что даешь им возможность ничего не делать и не шевелить мозгами даже. Посмотри на этот лагерь беженцев. Уже пару раз его формировали, кормили, поили, а как только переставали кормить и поить, так люди вдруг находили путь к выживанию, находили, где жить, разбивали огороды, добывали себе еду.
— Ты примитивно все видишь. Ты предлагаешь человека, шатающегося на краю пропасти, толкнуть, чтобы он попытался за что-то зацепиться и выкарабкаться. А если у него не получится?
— А ты предлагаешь поддерживать его, чтобы не упал, но этого явно недостаточно, чтобы он отошел от края. И как долго ты будешь поддерживать? Бесконечно?
— Ты жестока, Лара.
— Нет, реалистка. Поживешь здесь с мое, тоже будешь такой же.
— Почему же ты продолжаешь здесь работать?
Она помолчала. Нахмурилась, но потом ее лицо вновь приобрело насмешливое выражение.
— Деньги, моя дорогая. Ради денег. Мне неплохо платят.
— Неужели ты не могла бы зарабатывать лучше в другом месте?
— В каком, например? Вот скажи, в твоей стране врачам хорошо платят? Нет, сама говорила. А в тех странах, где хорошо платят, мне никто не даст работать.
— То есть тебя вовсе не трогают проблемы этих людей?
— О-ля-ля! Трогают, но я решаю их профессионально. И за деньги. А ты — непонятно из каких соображений. Карьера не карьера, деньги не деньги. Я не пойму, что ты здесь делаешь. Если карьера — то тогда правильный старт. Потом взлетишь в офис какой-нибудь штаб-квартиры и будешь сидеть за компьютером и писать красивые отчеты и рекомендации, как помочь бедным людям так, чтобы и богатым была польза.
— И что в этом плохого?
— Ничего.
Лара пожала плечами. Как легко завести Панову! Даже неинтересно. Вспыхивает, как лучинка, вся кипит, а возразить резко не может. И постоянно нарывается на споры, хотя знает, что ничего лояльного не услышит. Ее словно магнитом притягивает. Отступает, дуется и опять приходит. Наступает на те же грабли. Получает по лбу, злится. А потом все по новой. Просто забавно с ней спорить.
— Африка — это Африка, моя дорогая. И ничего ты с этим не сделаешь, разве что запомнишь это хорошенько. Это другая планета. Другой мир. Ты их жалеешь, а это ошибка. Если ты поймешь, какие они, как они живут, ты поймешь, что они просто другие, африканцы, и это не хорошо и не плохо. Это факт. Такие, как ты, думают, что могут изменить их жизнь, переделав под западные стандарты. А они не хотят других стандартов. Они хотят лучше жить, но так, чтобы при этом ничего в укладе их жизни не изменилось. Зачем вам, белым, техника, новые технологии? Потому что вы без них как без рук, не проживете. А африканцы проживут. Они поприветствуют цивилизацию, но обойдутся и без нее, если так звезды расположатся.
— Ты много говоришь об Африке, но никогда о России. А ведь ты провела там лет семь, не меньше, так? Ты бы не хотела уехать отсюда? Работать в России, например. У тебя же российский диплом. А условия там получше.
— Раньше думала об этом. Теперь нет. Я все же принадлежу этой земле. Теперь уже не узнаешь, есть ли во мне нигерийская кровь или нет, но их богиня Ошун точно имеет со мной связь. Огужога был прав. Служить этим несчастным женщинам — мое предназначение. Я не могу их бросить. В этой клинике или в другой, в этой стране или в другой, не имеет значения.
— Но почему же не в России? Мало там нуждающихся в помощи врача женщин? И лагеря беженцев тоже есть, кстати.
— Ты же сама понимаешь. Там таких, как я, врачей — тысячи. А мой цвет кожи только помешает. А здесь — это привилегия, которую я успешно использую.
Ольга колебалась, прежде чем задать следующий вопрос. Лара казалась в разговорчивом настроении, что не каждый день случалось.
— А ты никогда не пыталась найти свою мать?
Лара и бровью не повела.
— Я ее даже нашла, можешь себе представить. Она живет там же, на островах.
— Ты с ней виделась?
— Нет.
— И не хотела бы?
— А что я ей скажу? Привет, я твоя повзрослевшая любимая дочь?
— Не знаю. Рита моей матери звонила. Хотя, может, она и не знала, кто ее мать.
— Может, и не знала. А может, просто не могла совладать с патологическим стремлением услышать голос матери. Это больше, чем просто любопытство. Это тоска по любви. Надежда на чудо, что однажды мать вдруг скажет — приезжай, я жду. Впрочем, это только мои догадки, — смутилась Лара под пристальным взглядом Ольги.
— Но ты же не хочешь видеть мать? У тебя нет голода любви?
— Нет. Во мне слишком много цинизма и злости, они заняли все вакансии.
— А если бы мать тебя признала? Позвала бы?
— Ну да, все бросить и бежать в захолустье, в деревню на крошечном острове? Не надо мне такого счастья. Я к фермерству непривычная. К козе не знаю с какого боку подобраться. Меня же миссионеры вырастили. А как доить козу, в программу не входило. Так что от меня в хозяйстве сплошные убытки.
