Зиновий Давыдов - Из Гощи гость
— Gratias tibi, ago doctissime, pro sanatione corporis mei[107], — варакал немчину князь Иван. — И великому государю, что прислал тебя, мое спасибо скажи.
— Карашо, карашо, скажу, — откликнулся немчин и сам тоже в свой черед опять что-то по-своему варакнул. — Majestas eius[108], — сказал он, — хотел навещать тебя; говорил, будет на твой двор.
— Ой, так ли? — обрадовался князь Иван, но тотчас снова нахмурился и молвил печально: — Надолго ли мне хвори этой, скажи мне, Аристотель Александрыч. Не ко времени беда мне. Еще дня с три — и пан Юрий Мнишек будет в Москве, а за ним и Мнишковна, свадьба государева приспеет, послы королевские станут править посольство, от государей иных земель послы идут, купцы флорентийские и гамбургские, из Кракова, Львова, Гданска навезли диковин… Сколько Москва ни стоит, а такого не видывала… Ещё и я увижу коли?..
— Увидит, увидит, любезни князь, — поднялся с лавки немчин. — Еще день лежит, два лежит, потом сразу здоров будет. — И он завихлял, кланяясь изголовью князя Ивана и всему, что наворочено было у него в ногах.
Кузёмка после вчерашнего прощального пира с Отрепьевым и сегодняшнего угощения у Шуйского чувствовал себя как-то небывало налегке. Он ни над чем не задумывался, он все теперь мог, и все было ему нипочем. Он не задумался и зазвать немчина в поварню, где в огне и бреду маялась безвестная девка.
— Полечи ее чем ни есть, господин, — кланялся немцу и кивал ему своим ободранным носом Кузёмка. — Кровь ли пустить, али пошептать над девкой, чего пригоже… Царей ты лечивал — дело это не простое: у царей, бают, и кишка тонка… А над девкой-чумичкой только пошепчи: тут, чай, и работа не до пота…
Немчин попался ласковый, хоть и фырчал он у князя Ивана за паутину. Он улыбнулся Кузёмке, кивнул ему в ответ головой и пошел с ним в поварню. Но там стряпея, чего не ожидал Кузёмка, встретила обоих с шумом и криком.
— Да и чего вы, собачники, затеяли!.. — кричала она во весь голос, наскакивая невежливо то на аптекаря, то на Кузёмку. — Да и где ж это слыхано!.. Девку немец хочет лечить беспамятную, сиротку… Да как станет она, сиротинка, людям в очи глядеть после басурманской твоей лечбы?..
Тут Антонидка залилась слезами, и Кузёмка поскорей увел немчина прочь. И немчин, сидя уже в возке, расспросил, как умел, Кузёмку про девку хворую, достал у себя из коробейки синюю скляницу с мутным снадобьем и велел поить девку этим снадобьем перед утренней зарей что ни день. Немчин уехал, а Кузёмка понес скляницу Антонидке в поварню. Антонидка, не говоря ни слова, швырнула скляницу в поганую лохань, а Кузёмку стала гнать из поварни на двор. Кузёмка, не споря с развоевавшейся стряпейкой, пошел к себе на задворки — в память прийти от всего, что обернулось на глазах за последние два дня: Отрепьев, и девка, и Шуйский, разбойники, немчин…
— С ума сойти, — стал даже разговаривать сам с собой Кузёмка, пробираясь в наступившей темноте между телегами, спотыкаясь об оглобли, о вилы, о грабли, не убранные на ночь. — Дело простое… С памяти собьешься как раз…
Но тут Кузёмка вздрогнул от нового стука в ворота, куда кто-то ломился нагло, не считаясь ни с чем.
— Я чай, не кабацкий двор наш — ворота ломать! — крикнул Кузёмка, обернулся и ахнул.
Вся улица светилась заревом, точно загорелось там в церкви у Ильи от непотушенной свечки либо за тыном у соседа-дьяка от перекаленной каменки в бане. Кузёмка кинулся к избушкам дворников, поднял их всех на ноги, и они всею оравою, кто с ведром, кто с секирой, ринулись к воротам.
XXIV. Гости
Они неслись через двор с ревом и гиком; из поварни выскочила на крыльцо распатланная стряпейка; князь Иван с перевязанной головой высунулся за окошко. Дворники добежали до ворот, вышибли колок из калитки и, давя друг друга, вытиснулись на улицу. А там с перепугу показалось им целое войско с пищалями, с копьями, с дымными факелами, притороченными к седлам. И у самых ворот вьются на горячих конях двое вокруг третьего — безбородого человека в малиновом опашне, в лисьей шапке, из-под которой выбились по бокам рыжеватые букли. Пропихнувшиеся на улицу, с Кузёмкою во главе, дворники сразу секиры опустили, ведра разроняли, разинули рты и словно и вовсе окаменели от такого дива. Но те двое у ворот на конях горячих наехали вдруг на дворников, чуть конями их не потоптали, стали кричать осердясь:
— Открывай ворота государю-царю!.. Гей, мужичьё, поворачивайся!..
Дворники, услыхав такое, на колени попадали и так, на коленях, убрались обратно на двор в калитку. Там только они вспрянули на ноги резво и кинулись подальше от див таких — к себе на задворки. Один Кузёмка стал хлопотать у ворот: столб вынул, створы распахнул, подворотню выставил. И въехало войско на хворостининский двор, с коней слезли ратники, огни свои притушили, взялись дичину потрошить, — видно, с охоты возвращались они вместе с царем.
На крыльцо вышел князь Иван и, держась за перила, стал спускаться по лестнице — необычайного гостя встречать. Но гость этот в лисьей шапке уже сам прыгал вверх через ступеньку, князя Ивана за руки схватил, вскричал звонко:
— Да что ты, Иван Андреевич!.. Лица на тебе нет, а ты по лестнице пялишься.
— Встретить тебя, государь, иду; поклониться, за честь спасибо тебе молвить.
— Не надо, не надо, — замахал руками гость. — Ступай себе с богом в хоромы. Пойдем, я помогу тебе.
Димитрий обхватил князя Ивана по поясу и вместе с ним поднялся наверх, сенями прошел и в столовую палату вышел. И вслед за ними туда же вошли Масальский-Рубец и Петр Федорович Басманов.
— Вот-ста я и у тебя, Иван Андреевич, — молвил Димитрий, усадив князя Ивана на лавку и оглядываясь вокруг. — Не бывал никогда у крайчего моего. Живешь небогато…
— По достаткам и житьё, государь, — улыбнулся князь Иван. — Не с чего мне в золото хоромы наряжать. А я и не плачусь тебе.
— Добро, — тряхнул кудрями Димитрий, расхаживая по палате, куда Матренка успела притащить все подсвечники, сколько было их в доме. И множество свечей пылало по всему покою, на столах, на подоконниках, по стенам, в небольшом железном паникадиле, свесившемся с потолка.
— Добро, — повторил Димитрий, вскидывая то на князя Ивана свои водянисто-голубые глаза, то на Басманова с Рубцом, присевших на другую лавку, рядом с зеленой муравленной печкой. — Будет у нас, Иван Андреевич, еще дело впереди. А теперь поведай мне о беде своей. Шуйский Василий Иванович приезжал нынче в Думу. От Шуйского по всей Думе и пошло: с Хворостининым-Старковским беда. Скажи, как это стряслось с тобою?
— Лиха такого, государь, я чаю, на Москве никогда не изжить, — ответил князь Иван. — Спокон веку здесь так… Вот достало и мне. От Шуйского ж ворочались мы вчера с мужиком стремянным вдвоем: устроил он, Василий Иванович, пир, так вот уж после пира ворочались… Выскочило двое на нас с каменьем, с пистолями, с кистенями, стали мы с ними биться… Ну вот, государь, добро — по собольему околышу кистень пришелся…
Димитрий остановился как раз против князя Ивана, стал ногти кусать, топнул ногой, обутой в красный бархатный сапог.
— Завтрашний день позову к себе земских да сам их за бороды оттаскаю. Не слыхал бы я напредь про то на Москве.
— Для чего ж, государь, за бороды земских? — молвил князь Иван. — Чай, я слово твое государево свято.
Димитрий повернулся на каблуках, сдернул с себя опашень и остался в алом кафтане, расшитом орликами двуглавыми. Он швырнул свой опашень на лавку и вновь заходил по палате.
— Не так! — крикнул он, сжав кулаки. — Вижу я ныне, что не всех надобно словом, да любовью, да волею: надобно и неволею и жестокостью.
Увидя себя в зеркале, он остановился и стал поправлять на висках свои кудри, совсем ржавые при свете свеч. Потом улыбнулся — от сердца, видно, у него отлегло — и сразу же заговорил совсем о другом.
— Ты женат, Иван Андреевич? — обернулся он к князю Ивану. — Эва!.. До сих пор мне неведомо: есть у тебя в доме хозяйка?..
Князь Иван смутился, задвигался на помятом полавочнике.
— Нет… — стал он мямлить. — Не женат еще… Не сошлось мне еще так…
— Вот ты каков! — обрадовался почему-то Димитрий. — Не сошлось еще… Ну, так я тебя и женю! — воскликнул Димитрий. — Неделя-другая сойдет — полна будет Москва невиданной красоты. Воеводенки, старостенки лучших кровей… Цвет Речи Посполитой… Василия Михайловича спроси: он ездил к рубежу государыню-царицу привечать.
Басманов и Василий Михайлович Масальский-Рубец, улыбаясь, глядели то на царя, который стал расхаживать по комнате, то на совсем смутившегося князя Ивана. А Матренка тем временем успела убрать стол кувшинами и чарками, тарелками и мисками — всею дорогою утварью, какая только нашлась в хворостининском доме. И, когда покончила она со всем этим, князь Иван поднялся с лавки, подошел к Димитрию и поклонился ему низко:
