Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин
Едва выбрался из елок, как сразу почувствовал. Горький и холодный. Аромат так плотно висел над болотом, что я влип в него, как в недавнюю паутину, в горле запершило, и нос зачесался.
Тишкино болото было залито белым. Между кочками бродила Дрондина, она находилась в отличном настроении, даже напевала, цветы не собирала, а гладила. Картина.
– Не, ты тоже явно Шнырова, – усмехнулся я.
Странные цветы, никогда раньше таких не видел. Похожие на лекарственные. Я сорвал один. Стебелек оказался неожиданно крепким, как у укропа, подался с трудом.
– Ты опять? Я Шнырице не сестра и не родственница им никакая!
Болото им. Незнайки на Луне.
– Вон как Тишка к твоему появлению обрадовался – цветы расцветил.
– Ерунда, просто… Просто зацвели вдруг…
– В августе?
– Сам говорил – лето чумное, все растет, погода хорошая… Не рви их!
Но я сорвал еще несколько, протянул один Дрондиной.
– Не знаю, как называются, – Дрондина разглядывала цветок. – Чудные… Ты видал такие раньше?
– Нет, – ответил я. – Забавно…
– Я тоже не видела. Необычные… Может, их принесли… ветры?
Дрондина нюхала цветок.
– Или древние какие, первобытные… – рассуждала Дрондина. – А вдруг они в Красную Книгу занесены? Вдруг их нельзя рвать?
Я усмехнулся. Отстегнул с пояса мультитул, выщелкнул ножик, и быстро нарезал цветов. Охапку. Вручил ее Дрондиной.
– Спасибо… У них лепестки почти прозрачные…
Я пригляделся. Лепестки на самом деле как из тонкого воска, и словно светящиеся изнутри, с глубокими золотыми крапинками и тоненькими синими прожилками. Никогда такого не видел. Красота.
Я нарезал еще один букет.
– Как живые… – Дрондина разглядывала цветы. – Светлячки… Есть такие цветы?
– Не знаю. Наверное, есть.
Я сел на кочку, привалился к высохшему дереву.
Ветер гонял над нами мелкие, как пузыри пенопласта, облачка, а тени от них приплясывали на кочках, казалось, что белый цветочный ковер шевелился, ходил волнами, словно под ним лениво засыпало вечернее море. Болотный воздух был то прозрачен, то вдруг набирал влажности, отчего между мертвыми деревьями вспыхивали и гасли радуги. Перед нами разворачивалась необычайная картина, мы будто разглядывали аквариум, или смотрели объемное кино, болото было наполнено движением, и при этом в нем не двигалось ничего. Только свет и воздух.
– Ничего не видела красивее… – прошептала Дрондина. – Ничего…
Наверху что-то изменилось, резко стемнело, мы с Дрондиной задрали головы и увидели край синей тучи. Туча разворачивалась над нами, как НЛО, как борт огромной летающей тарелки, она сдвинулась и с неба колоннами хлынули лучи, по болотным цветам полыхнуло золото, оно на секунду повисло над кочками и поплыло над мхами драгоценной пыльцой.
Тарелка улетела.
– Клюкву будем проверять? – поинтересовался я.
– Не, – Дрондина отмахнулась. – Пойдем домой, какая клюква…
Я нарезал еще цветов. Небольшой букетик, не люблю большие, они вянут скорее.
– Шныровой, что ли? – ехидно осведомилась Дрондина.
– Хочу посмотреть, что за растения, – ответил я. – А вдруг редкие? А вдруг…
– Да-да, Васькин, таких растений нет нигде в мире! – перебила Наташа. – И у нас организуют заповедник, откроют гостиницу, научный центр, небоскреб, аэропорт, сюда съедутся со всего мира, бла-бла-бла, бла-бла-бла. А сами цветы назовут «Подснежник Васькина», и с их помощью излечат запор и слабоумие!
Дрондина смеялась.
Когда мы переходили через Сунжу, Дрондина опять поскользнулась. Ушибла колено.
Скучный день
Поперек комнаты протекал ночной воздух, я поднимал ногу и погружал ее в холодный поток, похожий на прозрачный ручей. Он проникал в окно над моей кроватью и уходил в окно на противоположной стене, от его движения на старом ковре играли электрические искры.
Небо было темно-синим, точно со включенной по краям подсветкой, отчего звезды выглядели тускло и кругло, как стальные горошины. Я долго не мог уснуть, смотрел в окно на звезды, считал спутники. Считать их оказалось нелегко, я насчитал двадцать и уснул, и они мне стали немедленно сниться. Спутники золотистым облаком роились над холмом, над тополями, над брошенными садами и просевшими крышами оставленных домов, жужжали моторами гироскопов и фыркали двигателями ориентации. Иногда сталкивались друг с другом, затевали ссоры, бодались и толкались. Иногда устраивали салки, торопились наперегонки, взвивались и рассыпались, обиженно зависая. Самые дерзкие отделялись от стаи и ныряли к земле, носились с космическим свистом между яблонями, врезаясь в яблоки, рикошетя с визгом и, как мне казалось, со смехом. Мне снилось, что у них крылья.
Их игры и смех услышал дрондинский Бредик и появился, и спутники им заинтересовались. Несколько шаров опустились к псу и зависли у его морды, и Бредик, не удержавшись, цапнул самый озорной. И тут же все остальные спутники спикировали на Бредика и принялись его щипать.
Бредик огрызался, лаял, рычал и щелкал зубами, но спутники не отступали, по очереди стараясь ужалить его в косматый бок. Бредик заорал. Я открыл глаза.
Бешено лаял Бредик.
Возле окна стояла мама. С ружьем в руках. Я думал, что это сон. Лай издалека, как сквозь вату, лунные ромбы на полу, тень яблони, мама с ружьем.
Мама переместилась к другой стороне окна. Она что-то высматривала там, снаружи, прислушивалась. Поперек комнаты продолжал катиться ночной воздушный поток, он стал холодней и сильнее пах ночными цветами.
Нет, не сон. Я увидел, как волнуется мама, как кусает губу, как нервно пальцы сжимают цевье вертикалки. И вдруг мама выставила в окно ружье, направила его в небо, отвернулась, сощурилась и нажала на крючок. Двустволка грохнула, мама тут же нажала на крючок еще раз.
Я подпрыгнул на койке.
Мама переломила ружье, на пол вывалились гильзы, кисло завоняло порохом. Мама зарядила два новых патрона и снова встала у окна. По комнате, переливаясь причудливыми волнами, расплывался дым.
Я свалился с койки и подскочил к маме.
– Что случилось?
Ружье в ее руках впервые видел, если честно. Его и отец-то из сейфа не часто доставал. Но и не продавал, мало ли, дикие все же места вокруг, когда в прошлогоднем апреле ездили на озера, на дальних берегах подвывали. А в этот раз, уезжая на вахту, отец переложил ключ от сейфа поближе, раньше он за косяком в спальне хранился, а сейчас под вазочкой с печеньем в гостиной. В шаговой доступности.
Мама сжимала ружье и
