Твердые орешки - Ефим Петрович Чеповецкий
— Пионеры «Лесного», — начала Нина Васильевна, — вчера советские ученые добились новой замечательной победы: в космос запущен корабль с человеком — летчиком-космонавтом.
— Ура-а-а! — дружно прокатилось над лагерем. Мы начали аплодировать и обнимать друг друга.
Венька даже в лице переменился и так сдавил мне шею, что я вынужден был его ущипнуть.
— Да ты понимаешь, что это значит?! — шипел он мне на ухо.
— Понимаю, понимаю…
Я тоже был очень взволнован и не мог всего сразу осмыслить. Я всегда сначала должен сам себе все представить.
Ребята продолжали шуметь. Вожатые за линейкой сбились в кучку и смотрели в газету. Старшая продолжала:
— Подробное сообщение сейчас сделает пионер второго отряда Павлик Малишевский.
Из строя вышел худой длинный парнишка и медленно зашагал к середине. Я почему-то раньше не замечал его в лагере. Наверное, из тихонь. В общем вышел он и начал топтаться на месте. Ох, и волновался же он! Уши покраснели, руки ходуном заходили. Ну, ребята, конечно, начали хихикать: «Дайте ему валерьянки!», «Подоприте колышком, чтобы не свалился!» А старшая торопила:
— Начинай же! Начинай!
— Лучше сами прочитайте! — крикнул кто-то из наших.
И вдруг Павлик заговорил. Сначала тихо, а потом громче, уверенней. Как он сразу переменился! Глаза его заблестели, спина распрямилась, и весь он как-то подтянулся, даже в голосе появились басовые нотки.
Но я уже слов не слышал. Все начало отчетливо рисоваться в моем воображении. И сам корабль, и его механизмы, и огромной силы взрыв, который толкнул его в космос, и герой-космонавт у штурвала. Голос Павлика превратился в гул множества голосов. Они неслись со всех сторон, шумные, радостные. И я увидел море человеческих глаз, следящих за полетом этого чудо-корабля, и все люди восхищались, аплодировали и кричали «ура!», потому что в мире свершилось огромное, небывалое событие… А я… я вместе со всеми людьми на Земле был свидетелем чуда…
— …Это началась новая эпоха! — сказал Павлик.
И я почувствовал, что у меня захватило дух.
И я должен был сильно тряхнуть головой, чтобы вернуться назад, сюда, где стоял вместе со всеми.
Павлик уже давно успокоился. Если б не костюм, из которого он давно вырос, можно было бы принять его за настоящего лектора. В общем здорово, интересно рассказывал!
А посмотрели бы вы в эти минуты на Веньку! Он так и вцепился в него глазами, даже немного вперед выступил.
Я оглядел весь наш отряд и заметил Маю. Она смотрела на Павлика, и никакой улыбки на ее лице не было. Очень серьезно смотрела. Я ее такой прежде не видел. Мне захотелось, чтобы она и на меня так посмотрела. Тогда я стал ей мысленно приказывать, ну, знаете, гипнотизировать. Смотрю, не мигая, и про себя повторяю: «Посмотри! Слышишь, посмотри! Я приказываю! Понимаешь, приказываю!..» Она, конечно, ноль внимания. Тогда я начал (напрягать правую ногу и смотреть прямо в глаза (настоящие гипнотизеры обязательно во время сеанса напрягают ногу или руку, чтобы гипнотический ток лучше передавался), но на Маю это нисколько не подействовало; наоборот, она даже отвернулась.
«Ну и ладно, — решил я. — Подумаешь, нужно очень, чтобы она на меня смотрела…»
Короче, я из-за этого гипноза не заметил, как Павлик закончил свой рассказ. Опомнился только тогда, когда ребята начали аплодировать. Долго хлопали ему. А Венька новую штуку отколол: выступил важно из строя, подошел не спеша к Павлику и пожал ему руку.
— Здорово! — говорит. — Молодец!
Второй отряд тут же собрался его качать, но Нин-Вас снова потребовала тишины и, подняв руку, сказала:
— Продолжаем линейку! Вас, ребята, ожидает еще одно приятное сообщение.
— Ура-а-а! — заорали малыши и начали прыгать.
— Тише! Слушайте! Сегодня в лагерь прибудут столярные верстаки! С завтрашнего дня все отряды поочередно будут иметь два часа трудового воспитания в день.
Нин-Вас с удивлением смотрела на нас, потому что все отряды встретили это сообщение дружным молчанием.
А Захар из третьей палатки, который всегда поддакивал вожатым, вдруг сделал шаг вперед и сказал:
— Это что же выходит? Мы здесь плановые болванки и табуреты будем делать?
— Да, табуреты! — с гордостью ответила старшая.
— Так мы же их в школе делаем! — решительно заявил Захар.
— Ты что же, против трудового воспитания?
— Нет, не против. У меня «отлично» по труду. Только в лагере я хочу что-нибудь другое делать.
— Будешь делать то, что все… И другое тоже… — неуверенно добавила старшая.
Лагерь зашумел. Одни кричали: «Даешь табуреты!», другие: «Даешь космические корабли!» И все смеялись.
Смеялась и Мая. Теперь она смотрела на меня и что-то говорила соседке справа, Зинке Дороховой. Зина покосилась в мою сторону и, сложив ладони, снова раскрыла их. Мая сделала то же самое. Тогда я понял, что речь идет о журнале «Юность». Я показал, что дам его Мае, и Мая помахала мне рукой.
После этого старшая вожатая читала план мероприятий на всю смену. Я слушал не очень внимательно, но когда все бурно откликнулись на «дальний поход и костры», тоже зааплодировал.
С линейки уходили с песнями. Когда подошла наша очередь, старшая подбежала к нам, посмотрела как-то загадочно и сказала:
— Первому отряду идти на свою линейку в палаточный дворик, — и добавила: — Всё. Кончилась ваша вольная жизнь!
Если она намекала, что сегодня нам дадут вожатого, то могла бы сказать без ехидства, потому что нам самим надоела «беспризорная жизнь». Все-таки в лагере без вожатого очень скучно.
Нет худа без добра
Когда мы подходили строем к нашему дворику, Венька вдруг побежал во второй отряд. Вернулся он оттуда скоро, и вид у него был сияющий. Я подошел к нему, а он спрашивает:
— Митя, ты кем хочешь быть?
Это был мой самый больной вопрос, и меньше всего я сейчас думал об этом. Я просто еще не решил, какую профессию выбрать. И честно сказал:
— Не знаю. Я еще просто не знаю.
То есть, вообще-то говоря, я знаю, но никому не хочу в этом признаться. В глубине души я иногда мечтаю стать журналистом или писателем. Но ведь это не так просто. Ведь надо еще проверить, есть ли у меня талант. Стихи, которые я пишу для стенгазеты, ребята хвалят, но что они смыслят в поэзии! Дома у меня есть целая тетрадь стихов о
